Не дай ему уйти

      За два дня до праздника Самой Длинной Ночи пришло письмо от Антонии. Зима в этом году выдалась малоснежной и не по-скайримски тёплой, хотя и без оттепелей, перевалы, говорят, не закрылись даже между Виндхельмом и Винтерхолдом, и почта продолжала приходить в Солитьюд. Ливия спешила на репетицию танца, когда на крыльце Коллегии Бардов её поймал староста Арнульв, возвращавшийся с почты со стопкой писем, и вручил ей запечатанный конверт.       – А больше мне ничего нет? – разочарованно спросила она, глянув на отправителя.       – Больше ничего, – он на всякий случай проверил оставшуюся стопку. – Только это.       Ливия довольно долго стояла, смотрела на письмо, но потом всё же набралась смелости и вскрыла конверт.       Здравствуй, сестрёнка.       Я надеюсь, что ты жива и здорова и благополучно добралась до Солитьюда. Напиши, пожалуйста, мы волнуемся, больше двух месяцев прошло, а от тебя ни строчки.       Гленрой поправился и вернулся домой, мы теперь живём в доме его матери. Неро сразу не признал папу, поднял крик, и только через несколько дней пошёл к нему на руки. Мама ворчит, что мне нужно было выходить замуж за Скрибония, и был бы у меня сейчас нормальный муж, не калека, но знаешь, сестрёнка, я не променяю Гленроя ни на кого, даже такого. А свекровь, наверно, в каждой молитве благословляет тебя за ту мазь.       Мама после твоего побега вела себя странно. Я не говорила ей, что ты уехала в Солитьюд. Она сначала злилась, что ты загуляла, а потом, когда прошли все сроки твоего возвращения, она была напугана. Она не тревожилась, не молилась, чтобы с тобой было всё хорошо – она была именно перепугана. Она даже вечером ходила в храм, плакала у алтаря и всё повторяла: «Что со мной теперь будет!..» Это я пишу со слов отца Элиота, сестры Клариссы и ещё троих прихожан, которые это слышали. Потом я ей намекнула, что, может быть, ты поехала учиться, она проверила, что твоих зимних вещей нет, и немного успокоилась и теперь злится на тебя, грозится устроить тебе тёмную, когда ты вернёшься. Но видно, что она тревожится, стала срываться на всех по малейшему поводу, начала читать нравоучения мне, попрекать за малейшую оплошность.       И ещё. Седмицы через три после того, как ты уехала, нам пришёл выгодный заказ на шампунь, чистая выручка за него составила почти сотню золотых, мама спрятала их в наш тайник. А ещё через седмицу мне нужно было взять оттуда пять золотых – и денег там не было. Я спросила, где деньги – она огрызнулась, что это не моё дело.       А теперь я хочу сказать про то, что касается тебя. Ты, я думаю, знаешь, что у Сальвия была любовница – Гвендолин, жена редгарда Финистаса, десятника стражи. Так он уличил её в измене, поймал, что называется, на месте преступления. А у редгардов есть обычай, по которому муж может убить жену, если она ему изменяет, и он заявил, что использует это право, и единственный способ сохранить ей жизнь – это если её любовник согласится жениться на ней. Сальвий и согласился. Его отец был против, но Сальвий не стал его слушать. Финистас развёлся с Гвендолин, и на следующий день Сальвий женился на ней. Флавий не благословил этот брак, и видно, не нравится ему невестка. Он всё тебя вспоминает.       Но я тебе скажу, что Сальвий – не первый любовник Гвендолин, Финистас и раньше ловил её на изменах, но раньше прощал, а теперь, видимо, его терпение лопнуло. И теперь мама хочет выдать тебя за Флавия…       Дальше Антония перечисляла другие новости из жизни Чейдинала и закончила всё той же просьбой – написать домой и подтвердить, что она благополучно доехала.       Странно, она же написала письмо Каро через два дня после приезда в Солитьюд, и в нём просила подругу передать Антонии, что она доехала. Выходит, оно где-то задержалось в дороге и не дошло до Чейдинала.       Ливия опустила письмо, а потом ещё раз перечитала его. Куда за седмицу могла исчезнуть почти сотня золотых? Это очень большая сумма, а мать всегда экономила на тратах, считала каждый медяк и злилась, когда муж или дети совершали покупки, бесполезные с её точки зрения, или если в другой лавке их можно было купить дешевле. А тут она куда-то потратила сотню! Но если бы она спустила её в городе, рано или поздно стало бы известно, куда именно, на рынке и в лавках любят посплетничать, кто что купил и сколько потратил, особенно если тратит большую сумму человек, который раньше грызся за медяк. И если Антония ничего не пишет, значит, мать не в городе её тратила. Да и когда Ливия жила в Чейдинале, тоже никаких слухов не ходило. Может, просто откладывает на что-то? Но она не может не понимать, что нет смысла откладывать деньги, когда всё постоянно дорожает. Есть смысл вкладывать, в драгоценности, например, но если бы она покупала драгоценности у ювелиров Чейдинала, то это давно знал бы весь город, значит, если она что-то и покупает, то не в Чейдинале. Но она не покидает Чейдинал, а доверять кому-то деньги, чтобы этот кто-то что-то купил… Нет, это не в её духе, она всегда боялась, что другие потратят больше, чем нужно, а поэтому предпочитала делать покупки сама. Что за мрак творится дома?       И почему она была напугана, когда пропала дочь? Почему она плакала, что будет с ней, а не с дочерью? И ведь похожим образом она вела себя и когда полтора года назад сбежал Сергий. Мать и тогда была именно напугана.       Почему такая странная реакция на побег сына и исчезновение дочери?       Ливия попыталась представить свои чувства, если бы пропал её ребёнок. Воображалось трудновато, и она представила, что не вернулся с задания Дивад. Нет, не страх. Отчаяние, тревога – но не страх. Тем более не страх за себя.       Страх за себя бывает, когда от кого-то зависишь. Но Лукреция Дареллия не зависит от детей. Она завит от мужа в том плане, что дом в Чейдинале принадлежит ему, и после его смерти дом наследуют его дети, а не она. По закону она не может наследовать дом, но и выселить её никто права не имеет. А больше…       Нет, чушь какая-то – Ливия потёрла рукой глаза. Наверно, она ищет подвох там, где его нет. Мать просто была напугана за неё, Ливию, и боялась думать, что с ней что-то случилась. И не представляла, как жить после того, как пропали двое её детей. Лучше не брать это в голову, а порадоваться за сестру, что она смогла выходить мужа. И пусть он изуродован, пусть одной руки до локтя у него нет – но он вернулся домой живым. И порадоваться за себя, что брак с Сальвием ей больше не грозит.       Финистаса – десятника чейдинальской стражи – Ливия знала. Ему было лет сорок и нрав он имел резкий, поговаривали, что он в молодости промышлял пиратством. Ливия его побаивалась, хотя ей он ничего плохого не сделал – наоборот, именно он по её просьбе переводил ей редгардские песни на сиродилик. Жену же его она никогда не видела, и та белобрысая нордка не вызывала у неё никаких чувств, ни хороших, ни плохих. И пусть где-то глубоко жила чисто женская досада, что Сальвий посчитал другую лучше, чем она, она искренне не желала Сальвию зла. Он был хорошим парнем, и своей женитьбой освободил её от постылой необходимости выходить за него замуж. Уже за одно это стоило любить Гвендолин и желать ей и Сальвию долгих лет счастливой жизни.       Ливия неуверенно оглянулась на дверь, ведущую в Коллегию. Хотелось найти Дивада и спросить у него, действительно ли у них есть обычай убивать неверную жену. Не потому что ей это было так уж интересно, а как повод пообщаться с ним, но нужно было торопиться на репетицию, маэстро сильно не любил опоздания, поэтому она убрала письмо в сумку и легко сбежала по крутым ступенькам на улицу.       А вечером всё женское крыло отмечало расторжение её помолвки и пило за здравие её бывшего жениха и его молодой жены. Ливия, вернувшись вечером в Коллегию после репетиции и занятий с Силаной, поделилась с Эдис и Мьядой радостной новостью и выставила две бутылки вина. И надо было тому случиться, что к ним в комнату заглянула Корисара с вопросом, не у них ли учебник полифонии, и полюбопытствовала, по какому случаю пьют. Естественно, ей вывалили все новости, и Корисара с Петреей и Осбурх поспешили присоединиться к ним. Так как двух бутылок вина на шестерых было мало, Осбурх сбегала в город и принесла ещё три. Когда из пяти бутылок непочатой осталась только одна, шумом из их комнаты заинтересовались девушки из среднего класса. В итоге и бутылок, и девушек стало ещё на восемь больше, и всем пришлось переместиться в одну из аудиторий, потому что их комната могла вместить шестерых, но четырнадцати человекам там было тесно. А потом точно так же подтянулись и младшеклассницы.       На шум заглянули парни, чтобы узнать, по какому поводу гуляют и почему не зовут их. Им сообщили радостную новость, проставили по кружечке вина и прогнали взашей, однако вскоре они вернулись, притащив с собой Дивада. Судя по его сонному и помятому виду и кое-как наброшенному на плечи халату, его подняли с постели, забыв при этом разбудить. Он долго не мог понять, что из-под него хотят, причём все сразу, пока ему не сунули в руки письмо, ткнув в нужный абзац, и не спросили, правда ли, что редгард может убить неверную жену и ему ничего за это не будет. Дивад прочитал, посмотрел на Ливию не то сочувственным, не то просто сонным взглядом и подтвердил:       – Да, в Хаммерфелле есть обычай, по которому муж может убить жену, если он самолично застал её за… изменой. И да, если её любовник согласится жениться на ней, убить он её не может.       – И ему ничего за убийство не будет? – потрясённо уточнил Тальсгар.       – Ничего, он в своём праве. Но… – он сцедил в кулак зевок, – это право действует только на территории Хаммерфелла и только если оба супруга – редгарды. Так как Чейдинал – это не Хаммерфелл, и женщина, судя по имени, не редгардка, то её убийство считалось бы преступлением.       Воцарилась потрясённая тишина.       – Ливия, – протянула Рона, – по-моему, твоего женишка знатно надули.       – Точно, – хихикнула Мьяда. – Наверно, муж-рогоносец воспользовался возможностью избавиться от гуляющей жёнушки.       – Зная Сальвия, – возразила Ливия, – скорее, это он воспользовался возможностью жениться на любовнице. Но их брак-то действителен?       Дивад пожал плечами:       – Если он был заключён по всем правилам, в храме, то да, брак действителен.       Она вздохнула с облегчением, девушки поспешно подлили вина в кружки, чтобы выпить за то, что брак действителен, а парни пошли спать. Вернее, как потом выяснилось, спать пошёл Дивад, а остальные решили, что расторжение помолвки их одноклассницы – это очень уважительный повод выпить, в результате чего в мужском крыле общежития появился бочонок вина, а песни и хохот оттуда перестали доноситься лишь к утру.       Утром, конечно, было не очень хорошо, особенно нордам, потому что если представители других рас выпили немного и тихонько расползлись по своим комнатам, то норды продолжали отмечать до последней капли, причём последние капли явно принадлежали не вину, а чему-то покрепче. Ливия проснулась с лёгким сушняком, но этим все недомогания и ограничились, а вот Эдис и Бьорну, которые должны были дежурить сегодня, было гораздо хуже, и встать рано, чтобы приготовить завтрак, они не смогли. Ливия заглянула на кухню, с тоской убедилась, что дежурных нет и завтрака не предвидится, вздохнула, отрезала себе ломоть хлеба и пошла собираться на утреннюю репетицию.       С сегодняшнего дня начинались каникулы, занятий не было, зато руководитель их танцевальной труппы поставил на сегодня аж три репетиции, потому что завтра они должны были уже выступать на празднике Самой Длинной Ночи. Причём Петрее и Валерии повезло – на утренней репетиции танцевали пляску снежинок, в которой они не участвовали, так что могли со спокойной совестью спать до обеда, а вот Ливии пришлось вставать рано.       Было ещё темно, небо только-только из чёрного становилось сине-серым, звёзды тускнели, прохладный ветер приятно бодрил, под ногами поскрипывал снежок. А на лестнице, на верхней ступеньке сидел Дивад и поправлял поножи. Ливия замерла в нерешительности, но он сам, услышав шаги, обернулся. Девушка подошла к нему.       – А ты куда в такую рань? – удивился он.       – Танцевать… А ты?..       Под плащом у него была надета кольчуга, подпоясанная мечом, на голени поверх штанов крепились поножи, к поясу были прицеплены шлем и перчатки, а за плечами висели чехол с луком и колчан со стрелами.       – Два дня назад мы со знакомым наёмником контракт взяли, – объяснил он, затягивая ремни поножей. – Сейчас едем… разбираться.       Он встал, запахнул плащ, и они вместе спустились на улицу. Ливия колебалась, полюбопытствовать ли ей, на кого контракт, или не лезть не в своё дело, но Дивад заговорил сам.       – Помнишь подъём от паромной переправы к дороге? – спросил он. Ливия кивнула. – Если повернуть от него не к Солитьюду, а направо, в сторону складов Восточной имперской компании, то там последнюю седмицу люди пропадают, вот начальник складов и пообещал награду тем, кто разберётся с этим. Мы позавчера съездили, посмотрели, но у нас времени было несколько часов, после моих занятий и пока не стемнеет, и мы не нашли ничего.       – Бандиты? – с сомнением предположила Ливия. – Потому что кому ещё? Там место людное, нечисть не заведётся.       – Сомневаюсь, что бандиты. Были бы бандиты, пропадали бы богатые люди, а так в основном рабочие доков, с которых взять нечего. Грешат на тролля. Но тролль оставляет характерные следы, а там ничего – ни следов, ни человеческих останков.       Он замолчал, и они некоторое время шли молча, только поскрипывал под ногами снег да шелестел между домов ветер.       – Тебе… твой центурион не написал?       Дивад покачал головой:       – Закрыт перевал Странников. Мне из Фолкрита написали, что выше форта Потерянного Пути обвал, причём такой, что ни пройти по нему, ни обойти его. Если я правильно понял, в каком это месте, то там ущелье, по которому течёт ручей, и если обвал там, то он должен был запрудить ручей, и тогда там действительно не пройти.       – И обходных путей нет? – скрывая разочарование, спросила она.       – Есть, но или по хребту, или брать на запад и идти через полуразрушенную крепость Треснувший Бивень, а там уже много лет сидят орки, которые никого близко к крепости не подпускают. Но даже если с ними договорятся или их оттуда выбьют, то после крепости дорога заканчивается, и идти придётся по бездорожью. Там можно пройти, но не зимой…       Из боковой улицы выскочила девушка-бретонка в плаще, приветливо помахала Ливии рукой и присоединилась к ним.       – Ой, Ливия, – сразу затараторила она, – ты столько вчера пропустила!       – Что случилось? – с подозрением спросила Ливия, всем нутром предчувствуя проблемы.       – Юлия вчера вечером сломала ногу, её отнесли в храм Кинарет, перелом маги ей срастили, но сказали седмицу ногу не нагружать, иначе поломается снова. А это значит, никаких танцев! А Цецилия сбежала с любовником!       Ливия присвистнула, прикидывая получившийся расклад. Юлия должна была танцевать вместе с ними осенние листья, тучи и снежинок, и сейчас на её месте образовалась дырка, с которой танец не смотрелся. Нужно ставить ей замену, а где её брать, если все танцовщицы сейчас заняты если не в их представлении, так в других?       Но с Юлией ещё ладно, в конце концов, можно поменять рисунок построения, но Цецилия… Она должна была танцевать сольные партии Осени и Кинарет, без неё никак, на её место нужно брать кого-то из массовых танцовщиц, но это образует ещё дырку…       – Не могла Цецилия сбежать на два дня позже? – простонала Ливия.       – Маэстро рвёт и мечет, – кивнула Нетти. – С листьями вообще атас: Юлии нет, Осени и Кинарет нет, на приму нужно брать кого-то из первых, а это вторая дырка. Снежинки маэстро перетасовал, они же там треугольником стоят, так он просто Сурану переставил на место Юлии, а Надия пойдёт на место той, кого возьмут в примы. Они, конечно, не в восторге, что их с первого ряда запихивают непонятно куда, но мы не в том положении, чтобы крутить носами. Тучи маэстро поставил полукругом, Онна пошла на место Юлии, а ты – Цецилии.       – Но Цецилия же в первом ряду! Тем более у неё ещё сольный танец!       – Вот и будешь в первом ряду, – хихикнула Нетти. – И выучишь за сегодня танец Цецилии. Это ещё ничего, кому-то же за сегодня придётся учить партию Осени и Кинарет… Ладно, Ливия, ты иди, а я к Малиэль заскочу, потороплю её, а то она вечно опаздывает, а маэстро сегодня лучше не злить.       Нетти помахала рукой и нырнула в боковую улочку, ловко перемахнув через невысокий сугроб. Ливия с Дивадом дошли до следующего перекрёстка, где Ливии надо было поворачивать, и остановились.       – Мне сюда, – сказала Ливия.       – Я знаю, – чуть улыбнулся он.       Уходить не хотелось. Хотелось вот так стоять в неясной серости утра, когда в домах только-только загораются огоньки, а свежий ветер бодрит и придаёт сил, а впереди ещё целый день тяжёлых репетиций. Просто чуть продлить тишину этого утра и постоять… рядом…       – Береги себя…       И так хочется сделать шаг к нему и обнять, а… а страшно. Может быть, будь он не редгард, она бы так и сделала, но в памяти крепко отложились рассказы Джаммы о строгих нравах в Хаммерфелле, да и лекции мастера Ремана об обычаях редгардов она помнила хорошо, а потому она пересилила себя и осталась на месте.       – Да что со мной будет, – улыбнулся он. – Это ты себя не загоняй.       Короткое промедление, когда кажется, что ещё можно что-то сказать – и он коротко склоняет голову в прощании, разворачивается и уходит по тёмной улице в сторону виднеющейся впереди громады Мрачного замка. Только пола его плаща, взметнувшись, коснулась её ноги. Несколько мгновений Ливия, забывшись, смотрела ему вслед, потом заставила себя отвести глаза и поспешила к Коллегии танцоров.