Не дай ему уйти

      Рейкир – крупная деревня, расположившаяся на перекрёстке дорог в двух часах езды от Драконьего Моста – показалась путникам самым приятным местом на свете. На пустом постоялом дворе они без проблем сняли две комнаты – четырёхместную для девушек и двухместную для парней, сами нагрели себе воды для помывки, а когда, отмывшись и отогревшись, собрались в таверне, хозяйка выставила им полную кастрюлю наваристого борща с лосятиной, забеленного сметаной. Около очага сохли их плащи и мокрая одежда, вычищенные кони в стойлах жевали сено, и в таверне помимо них никого не было.       – Благодать, – промурлыкала Корисара.       – Ага, – согласилась разомлевшая от тепла и сытости Джамма.       А Ливия ела борщ и думала, что променяла бы этот уютный постоялый двор на грязные и тлумные «Четыре щита» в Драконьем Мосту. И на ледяной дождь и пронизывающий ветер на дорогу к перевалу и обратно. Потому что там ночью был рядом Дивад. Потому что там они вместе шли на перевал, и не имеет никакого значения, что они не обменялись друг с другом и десятком фраз. Потому что там было то удивительное чувство полноты и… правильности, пожалуй. А в компании это чувство затиралось.       Интересно, а он это чувствует или нет?..       – Пойдём, швы сниму, – позвал её Дивад, когда они покончили с ужином.       Двухместная комната, которую занимал он с Яфаром, была маленькой, с потемневшими от времени стенами, потолком и полом, но чистой. Он чиркнул огнивом, высек искру и зажёг свечу. Ливия сняла безрукавку и расшнуровала ворот рубахи. Дивад осмотрел швы и осторожно прощупал их.       – Да, можно снимать, – кивнул он, вынимая из кожаного свёртка маленький скальпель и пинцет. Разрезал первую нитку, пинцетом аккуратно зажал кончик, подёргал, отлепляя нитку от кожи, и принялся медленно вытягивать. Ливия изо всех сил старалась дышать ровно – не потому что было больно – нет, было немного неприятно, но не больно, а потому что его пальцы опять придерживали её плечо. Потому что он был близко, и лицо его было совсем рядом, и огонь свечи выхватывал из темноты его точёный профиль, и чётко были видны и заострившиеся скулы, и запавшие щёки, и лёгкая щетина, и маленький шрам над левой бровью…       – А это ты где? – тихо спросила она и, забывшись, тронула пальцем его шрам. И тут же испугалась собственной смелости и одёрнула руку.       Он потрогал шрам, подумал, вспоминая, и пожал плечами.       – В детстве в драке рассёк, – он вытянул первую нитку и подрезал вторую. Ливия проследила, как он её вытаскивает.       – Ты сам учился раны чистить и шить? – она невольно сжалась, ожидая, что он попросит её замолчать и не мешать ему.       – Нет, – он качнул головой. – В… школе учили основам полевой хирургии. Накладывать повязки, швы, доставать наконечники, фиксировать переломы… В болезнях я не разбираюсь, зелья готовить не умею, и если повреждены внутренние органы, тоже ничего сделать не смогу, но вычистить и зашить рану меня учили, да и когда наёмником промышлял, нередко приходилось шить своих.       Он закончил с первым швом и подрезал нитку на втором.       – В Хелгене, – после короткого молчания сам заговорил он, – когда я увидел, что второй наконечник у тебя в ключице, а не в плече, я боялся, что он задел лёгкое. Залечить лёгкое я бы не смог.       Эта нитка крепко прилипла к ране и отлепилась не сразу.       – А что бы ты делал, если бы лёгкое было задето?       Огонь свечи выхватывает из темноты его пальцы и его лицо. И словно бы нет в мире больше ничего – только огонь свечи, его руки и его лицо. И тишина…       – Есть у меня знакомый в Хелгене, – скривился Дивад. – Боевой маг, не целитель, но он может, если нужно, лечить раны. Пришлось бы звать его.       – Судя по твоему лицу, – заметила она, – лучше этого было бы не делать.       – Да нет, – неохотно признался он, – он нормально лечит, но… Была у меня с ним… история. Он тоже наёмник, и как-то ходили мы с ним на дело. В древненордской крипте заказчик просил скопировать надписи на драконьем языке с так называемой Стены Слов. А крипта полна драугров, но если им в ритуальной комнате сделать подношение, обычно золотом или драгоценными камнями, а потом в самой крипте ничего не трогать, то драугры не нападают. Могут присматривать, сопровождать, но не нападают. И вот дошли мы до Стены Слов, скопировали те закорючки, пошли назад…       Он подрезал последнюю нитку.       – В одной из комнат был постамент, на котором лежала какая-то древняя книга. И он захотел посмотреть её, а драугры расценили это как то, что мы хотим её украсть, – он подёргал нитку, отлепляя её от раны, – и навалились на нас. Хорошо, что до выхода оставалось совсем ничего, мы пробились, но один из драугров зацепил меня секирой. На мне был кожаный доспех, а секира была проржавевшей, доспех она прорубила и сломалась, и кусок ржавого лезвия остался у меня в спине. Вываливаемся мы на поверхность – и сразу влетаем в тролля. Мы его убили, но получилось так, что его кровь попала мне на рану…       – Это же жуткая боль, – Ливия с состраданием посмотрела на него. – У меня брата как-то тролль поцарапал, и тоже троллья кровь в рану попала. Там ранка небольшая была, промыть, перевязать – и всё, а только прикоснёшься к ране – он кричит, как резаный, хотя всегда умел терпеть боль.       – Да, – подтвердил Дивад, откладывая скальпель и пинцет и вынимая из свёртка флакон с зельем, – рана сразу воспаляется и словно огнём горит, а у меня там ещё кусок ржавого лезвия сидел. И доставать его и чистить рану нужно было сразу, потому что пока бы мы дошли до ближайшего целителя, ткани вокруг раны начали бы отмирать. А любое прикосновение вызывало дикую боль, силы воли, чтобы не дёргаться, пока из меня бы доставали тот обломок, мне не хватало, обезболивающего не было и держать меня было некому. И он приложил меня парализующим заклинанием.       – Так делают, – покивала Ливия, вспоминая Каро и наблюдая, как он смачивает зельем кусок бинта.       – Я знал, что так делают, – он укупорил флакон, – и был готов к этому, потому что другого выхода не было. Но он применил не обычный паралитик, а такой, чтобы я не мог шевельнуться, но зато всё слышал. И вот он начинает ковыряться в ране и при этом бормотать, что даэдра его знают, что вообще делать с этой раной, он никогда ими раньше не занимался, может быть, её стоит надрезать, а может, вообще иссечь все воспалённые ткани – а они уже на полспины – и поглубже тоже надо вырезать. А глубже-то уже лёгкое… И я понимаю, что сейчас меня покромсают, так что останется только похоронить, а ничего сделать не могу: ни шелохнуться, ни закричать – ничего.       Ливия содрогнулась, представив, каково это – лежать, быть не в состоянии шевельнуть даже пальцем и понимать, что сейчас можешь так глупо умереть.       Дивад аккуратно обработал швы зельем. Оно слегка пощипывало.       – Как потом выяснилось, – он вернул на место ворот её рубахи и протёр скальпель и пинцет, – в чистке ран у него опыт был хороший, и всё он умел и знал. Просто любил подобные… шутки.       – И он после той «шутки» остался жив? – Ливия принялась шнуровать ворот рубахи.       Дивад посмотрел на неё:       – У меня был соблазн убить его. Я удержался. Но бил его я долго и больно.       Он убрал инструменты в свёрток, скрутил его, завязал и сунул в седельные сумки.       – Мне потом приходилось работать с ним в группе, – закончил он. – Он надёжен, своё дело знает. Но простить той «шутки» я ему не смог.       Ливия затянула шнуровку и поднялась на ноги. Только перед глазами всё стоял маленький кусочек его жизни…       Потом они расположились около очага, и Рона принесла лютню. Начала она с «Закружилась, замела нордская метелица»*, на что редгарды дружно взвыли и заявили, что на улице и так холодно, а она ещё и про метель. Дивад пошёл за ребабом, и втроём с Яфаром и Джаммой они затянули про то, как кочевник и верблюд изнывают от жары в пустыне. Корисара проворчала, что это тоже крайность, и спела про тёплое ласковое море, в котором так приятно поплавать в летний день. Только всё равно в её песне звучали тоска и одиночество. Потом Рона завела «Ой, мороз, мороз», и Яфар попытался отобрать у неё инструмент, пригрозив тем, что иначе свяжет её и попросит сестричку спеть ей. То, что у Джаммы с голосом плохо, а со слухом и того хуже, все поняли давно, а потому Рона предпочла испугаться и сменить тематику, в отместку сыграв Яфару «Я люблю тебя до слёз». Тот мужественно выдержал её завывания, посовещался о чём-то с Дивадом, после чего со словами: «Учись, как нужно петь про любовь» под аккомпанемент Дивада исполнил «Кто из нас разбил кувшин»**. Потом пришла очередь Корисары, которая вместо альтмерского выбрала почему-то «Весь покрыт болотами, абсолютно весь, остров для развратников в Чейдинале есть», после чего все дружно вспомнили про Ливию.       – А что это ты молчишь? – Корисара сунула ей в руки лютню. – Давай, твоя очередь.       – Не хочу… – вяло попыталась отбиться Ливия. У неё и так настроение не было особо весёлым, скорее умиротворённо-меланхоличным, потому что в мыслях она до сих пор пребывала в комнате, где он снимал ей швы и где огонь свечи выхватывал из темноты его лицо и его руки. А потом Корисара напомнила про Чейдинал, и настроение резко ухудшилось. Словно бы в тишину и полноту мира вдруг ворвались чужой ей Сальвий, его вечно мрачный отец и мать с постоянными упрёками. В какой-то момент ей даже почудилось, что она снова в Чейдинале, снова мешает в чане ненавистное мыло, снова мать выговаривает ей, снова на островке Сальвий раздевает свою любовницу, и снова впереди маячит знакомый кошмар, в котором её убивают в землях Обливиона. И только как подобие просвета – сон, где он накрывает своей рукой её руку…       – Играй, играй, подруга, – решительно поддержала Корисару Рона. – А то мы тут связки напрягаем, а она в сторонке отсиживается.       Ливия провела пальцем по струнам, машинально подкрутила колок, оттягивая момент, когда придётся петь. Не было у неё настроения на весёлые песенки, а портить вечер чем-нибудь печальным – кому это надо?.. И ещё Дивад сидел напротив и неотрывно прожигал её своими чёрными глазами…       Совсем не в тему пришла мысль, что в Солитьюде нужно будет подойти в Мрачный замок и спросить, есть ли у них данные по Десятому легиону, и ей вспомнился неофициальный гимн Десятого легиона. Когда-то отец любил напевать его дома.       Вот и скамп с вами, мрачно подумала она, ставя пальцы на первый аккорд, нечего было вспоминать Чейдинал.       Здесь птицы не поют, деревья не растут,       И только мы плечом к плечу врастаем в землю тут.       Горит земля, пылает небо, над нашей родиною дым,       А значит нам нужна одна победа –       Одна на всех, мы за ценой не постоим.       Одна на всех, мы за ценой не постоим…       И прямо видно, как затухают улыбки, как становятся серьёзными лица. Ну вот, зачем это было надо? Пересилила бы себя, сыграла бы какое-нибудь «Как упоительны в Скайриме вечера»***, и всем было бы хорошо…       Нас ждёт огонь смертельный,       И всё ж бессилен он…       И только сейчас она осознала, что поёт не одна. Что Дивад, так и не спустив с неё глаз, подпевает – точно, уверенно. Спокойно.       И как-то незаметно сменилось настроение. Вместо обречённости и предчувствия смерти – сила и уверенность в победе. Пусть не сейчас, пусть потом, пусть даже без нас…       Сомненья прочь – уходит в ночь, в метели       Десятый наш имперский легион.       Десятый наш имперский легион.[7]       И отец вернётся с победой, переступит порог дома, обнимет детей…       Когда они закончили, Ливия вздохнула и отдала лютню Роне.       – Да, подруга, – покивала та, – умеешь ты… поддержать настроение.       – Про Чейдинал я помянула зря, – согласилась Корисара.       Ливия молча встала и пошла прочь. Первым порывом было уйти на улицу, но разум вовремя напомнил, что там холодно и мокро, поэтому она неохотно направилась к себе в комнату.       Уже поднимаясь по лестнице, она услышала позади себя шаги. Дивад нагнал её, когда она ступила в тёмный коридор второго этажа.       – Подожди, – остановил он её и скрылся в своей комнате. Ливия вздохнула и села на пол, прислонившись спиной к стене. Вскоре Дивад вышел из комнаты с бутылкой вина и двумя кружками, молча сел рядом с ней у стены, раскрутил проволоку, снял с горлышка вощёную бумагу и штопором вытащил пробку. Затем налил по полкружки ей и себе и молча подал ей её кружку. Она так же молча взяла. Пахло непривычно, дынями, какими-то специями и травами. И на вкус вино оказалось насыщенным и сладким.       Хаммерфельское, наверно, потому что ни в Сиродиле, ни тем более в Скайриме она ничего подобного не пила.       В коридоре было темно, только с лестницы пробивался отблеск очага из таверны, доносились голоса ребят – они опять что-то пели. А здесь было тихо, лишь шуршал по крыше дождь, а они сидели в шаге друг от друга, потягивали вино и молчали. И висел в воздухе невероятный аромат дынь. И было тепло. Темно и тепло. И тихо.       И казалось, на весь мир опустилась тишина. И не было больше войны, не было суеты, не было тревог. Только покой и тишина.       – Ещё? – спросил Дивад, когда она поставила пустую кружку на пол.       – Если можно.       Он подлил ей.       – У вас вино из дынь делают?       Он покачал головой, по-прежнему глядя в темноту:       – Из винограда. Это элинирского розлива, а в Элинире всегда пахнет дынями.       По телу разливалось тепло, исподволь пришла расслабленность, и хотелось сидеть вот так всегда, не вставать, чтобы эти тишина и покой не кончались…       Шаги на лестнице дали ей понять, что их время закончилось. В коридор ворвалась Рона и в темноте едва не споткнулась о них.       – Вот вы где! – вскричала она, разглядев и их, и початую бутылку, и кружки у них в руках. – Мы там за них беспокоимся, а они тут сидят и бухают!       Яфар поднёс к бутылке свечу, почитал этикетку и присвистнул:       – Ничего себе! У тебя есть семилетка из погребов аль-Илайи, и мы этого не знали?!       – И не знайте дальше, – Дивад допил последний глоток из своей кружки и поглубже вогнал пробку в горлышко бутылки, давая этим понять, что ни с кем больше делиться не намерен.       – Дай хоть глоток!       – Не дам.       – Да осудят тебя наши боги за пьянство, спаивание девушек и жадность!       – Осудят, – согласился Дивад, поднимаясь на ноги. Ливия встала вслед за ним, а в коридоре нарисовались Корисара с Джаммой, привлечённые воплями о выпивке.       – Пьянчуги скамповы, – вздохнула Корисара.       Джамма, как и брат, посмотрела на этикетку.       – А где ты его взял? – поинтересовалась она. – Мы три дня искали в Элинире хоть что-нибудь аль-Илайи и не нашли вообще ничего, а у тебя вино семилетней выдержки!       – Места надо знать, – просветил её Дивад, забрал бутылку и ушёл к себе в комнату. Яфар махнул на него рукой и направился назад к очагу за ребабом. Корисара взяла Ливию под руку и потащила в их комнату.       – Как тебе аль-Илайя? – полюбопытствовала Джамма, усаживаясь на свою кровать и начиная стаскивать сапоги. Рона поставила на свою тумбочку зажжённую свечку.       – Вкусно, – призналась Ливия, тоже разуваясь. – У вас все вина такие?       – Нет, конечно. Это же аль-Илайя, а это очень хорошее вино. И редкое. А виноградники, из которых его делают, расположены только в окрестностях Гилана, а там сейчас талморцы, и ягода, наверно, пропадает. Ну или из неё гонят обычное вино. Вот мне любопытно, где Дивад его взял и сколько за него отдал.       – Оно дорогое?       – Конечно. Ну, не запредельно дорогое, но часто им не побалуешься. Аль-Илайя идёт по два золотых за каждый год выдержки.       Девушки невольно присвистнули.       – Раз у него семилетка, – продолжала Джамма, расстёгивая ремень штанов, – то она будет стоить не меньше четырнадцати золотых, а если оно сейчас не выпускается, то и дороже.       Ливия села на кровать и принялась снимать безрукавку.       Второй раз он выбрасывает на неё немаленькие деньги. Первый раз обезболивающее на основе наркотика, которое… ну, ладно, в Сиродиле всё дороже, может, в Скайриме оно действительно стоит сорок золотых. И половина дозы – двадцать золотых. И сейчас за просто так напоил её дорогим вином. А мог взять у трактирщицы бутылку обыкновенного скайримского вина за три серебряных.       А мог вообще не идти за ней…       – По-моему – подколола Ливию Рона, взбивая подушку, – Дивад на тебя неровно дышит.       Ливию бросило в жар. Она порадовалась, что в комнате темно, а в свете единственной свечки её подруги не увидят, как у неё заалели щёки.       – Скажи лучше, – она услышала собственный голос как через вату, – что сама неровно дышишь на Яфара!       Стрела, пущенная наобум, попала в цель. Рона смутилась.       – Ну, есть немного, – призналась она с вызовом. – Но ведь он здоровский, нет, правда, вы же сами видите!       – Видим, – хмыкнула Корисара. – Но нордка и редгард – это гремучая смесь.       – Он не редгард, он имперец!       – Всё-таки редгард, – возразила Джамма. – Среди наших предков редгардов и имперцев намешано столько, что по крови мы сами не знаем, кто мы. Но мы несколько поколений уже живём в Хаммерфелле, подчиняемся его законам и традициям, редгардский язык для нас родной. Так что мы всё-таки редгарды, хоть на лицо имперцы.       – Не выживешь ты с ним, – предупредила Рону Корисара.       – Ну, я же так далеко ещё не заглядываю. Но я поняла, что если я затащу его в постель, он сразу на мне женится.       – Лучше этого не делай, – посоветовала Джамма. – У нас до свадьбы не принято… ну… у нас всё после свадьбы. А если будешь тянуть его в постель, он может испугаться и сбежать.       – Я такая страшная?!       – Нет, ты очень даже ничего. Бледная, правда, но к этому можно привыкнуть. Просто у нас всё делается медленно, от знакомства до свадьбы редко проходит меньше двух лет. У нас даже целовать девушку до свадьбы считается… ну, рискованным. Если кто заметит – обвинят в распутстве. А если девушка тащит парня в постель, это… ну, ты не обижайся, но это расценивается или что она девушка лёгкого поведения, ну и вести себя с ней можно соответственно, или что она залетела от кого-то другого и пытается… прикрыть своё положение.       – Ты серьёзно? – скривилась Рона.       – Абсолютно, – глянула на неё Джамма.       – Вывод, – подытожила Корисара, – не ходите, девушки, замуж за редгардов.       – Да ну вас, – Рона расстроенно залезла под одеяло. – Все сегодня так и норовят настроение испортить!       Ливия тоже легла и накрылась одеялом. Её так и подмывало спросить Джамму, а как тогда понять, нравится она парню или нет, если даже поцелуй он может воспринять как распутство, но она боялась снова обратить на себя внимание подруг. Сейчас она перевела стрелки на Рону, и о ней, Ливии, забыли, а задаст такой вопрос – тут же вспомнят.       Но ведь он не будет поить дорогим вином девушку, если она ему безразлична?       Или будет? ________________________________________       [7] Булат Окуджава «Десятый наш десантный батальон». Некоторые строфы изменены, чтобы подогнать под фик.