Вперёд, к звездам!

- Быстрее! Быстрее! – кричит изо всех сил кудрявый мальчишка в потёртых синих джинсах и размахивает своими тонкими руками во все стороны, словно этот жест сможет ему чем-то помочь. Он волнуется слишком сильно, тяжело дышит, что-то очень хмуро бормочет себе под нос, видя то, как равнодушно и лениво плетусь я за ним следом, и никак не может устоять на одном месте. Он перепрыгивает через незатейливую деревянную ограду, несётся, как вихрь, как будто мы и вправду можем опоздать. - Ну же, скорее! Почему ты такой медленный, Бэкхён? – недовольно и немного обеспокоенно вопрошает он, стоит мне только приблизиться к нему, перебравшись через неглубокую, но ужасно холодную и стремительную маленькую речку. Его ноги мокрые почти что до самых колен, старые ботинки почти расклеились, но его, похоже, это не волнует просто ни единой капельки. Он почему-то совсем не боится воды, в то время как люди опасаются даже за прозрачную жидкость в бутылках. Солнце садится, темнеющий воздух становится нежарким и каким-то даже немного влажным, летний день медленно, но верно подходит к своему концу. Уже на высоком тёмном небе потихоньку зажигаются один за другим маленькие яркие огонёчки, которые почти незаметны в городской пелене. Это и простые звёзды, и периодически мигающие спутники, и прочие странные и непонятные мне штуки, которые современные люди умудрились запустить далеко на орбиту, а может, и дальше. -Ну, Бэкхён! Ну, неужели ты не хочешь увидеть? – канючит свою унылую песню Чанёль и сильнее тянет меня за рукав, потому что уже устал ждать, пока я, лениво перебирая своими – как он всегда говорит - короткими ногами, потому что ужасно хочу спать, начну поспевать за ним. День сегодня был тяжёлый. Я просто валюсь с ног, да простит меня этот славный парень. - Я уже сто раз видел. И все видели. – немного хрипло выдыхаю я, пытаясь разглядеть из-под чёлки выражение его лица. - Сегодня утром, например…. - Это не то! – перебивая, нервно восклицает друг, даже не пытаясь отпустить мой рукав. Который, кстати, если за него будут продолжать тянуть с такой силой, может и порваться, очень легко. В принципе, не страшно. Я люблю рубашки с короткими рукавами. – Ты всё, дубина, сразу же поймёшь, когда увидишь! Прохладный вечерний, или, уже правильнее будет сказать, что почти ночной ветер приятно дует в спину, взлохмачивает волосы на затылке и забирается под широкую рубашку, отчего спина сразу же покрывается мелкими мурашками. Кожа даже радуется. Высокая болотного цвета трава под ногами немного мокрая, наверное, она ещё не успела до конца высохнуть от прошедшего лёгкого дождика пару часов тому назад. В городе слишком жарко, и дороги с разноцветными лавочками в парках просохли, наверное, за какие-то считанные минуты. Воздух здесь намного приятнее, глубже и, конечно же, в миллионы раз чище, чем там, внутри. И дело даже, кажется, не в необъятном количестве тамошних достижений техники и машин, дым из которых валит горячими серыми клубами, а в проклятой стене, которая, очерчивая весь периметр, словно бы ограничивает попадание хоть малейшей чистой молекулы. Именно поэтому, ветер – его так приятно чувствовать, потому что в нашем закрытом мире все уже, кажется, забыли, что такое вообще может быть. Совершенно правильно создаётся впечатление, что мир, стоит только выскользнуть, он за пределами границы, совсем другой. Как другая планета. Потому что я слышу, как, запрятавшись глубоко в этой самой траве высокой и дикой, стрекочут наперебой кузнечики, от чего кажется, что их, этих маленьких зелёных тварей, там, наверное, больше тысячи на квадратный метр. Мне кажется сейчас, врать не буду, что мы идём вот так, пробираясь сквозь какие-то дикие заросли не пойми чего, уже целую вечность, а парень впереди меня всё никак упорно не хочет останавливаться. Слишком сильно уж любит он эти дела. Он находит в этом что-то по-настоящему волшебное, сказочное и фантастическое, когда все остальные - мама, папа, учитель в школе, младший брат и даже тот чудак из магазина техники - давно привыкли и не относятся ко всем этим «чудесам» с таким трепетом, с каким смотрит каждый раз завороженно этот отнюдь не мелкий кудрявый пацан. И отчасти он прав, наверное. - Вот это место. – наконец выдыхает он и отпускает мой несчастный рукав, который уже успел весь смяться от того, что его слишком крепко сжимали. Он, как и я, дышит немного прерывисто, но выглядит, чертенок такой, ужасно счастливым, словно сейчас впервые в жизни своей узреет то, для чего только что притащил меня сюда. Время к десяти. Скоро. - Когда она полетит, ты поймёшь…- говорит Чанёль и усаживается прямо на землю, скрестив ноги. - Эй, земля холодная, простудишься же! Он не слушает меня. Я оглядываюсь и замечаю, что мы, черт возьми, и правда ушли слишком далеко. В голове проскальзывают весьма обоснованные мыслишки о том, что как бы потом не поплатиться за это. Я никогда не смел уходить от этой чертовой стены так далеко. И никто из наших. Потому что никому даже и мысль о подобном не смела просто в голову прийти. Не говоря уже о том, чтобы крепко засесть в ней. Странно, очень странно, что нас так просто пропустили там, никто не сказал даже и слова. Впрочем, откинув все размышления, я глубоко вздыхаю, наслаждаясь этим самым чистым и свежим воздухом, и усаживаюсь плечом к плечу рядом с этим кудрявым нескладным человеком. Я никогда не слышал такой тишины. Такой вот по-настоящему природной тишины, совсем не давящей, не сковывающей и не сжимающей, а наоборот, какой-то такой ласковой немного, приятной и умиротворяющей. А, нет, я вру. Я хорошо слышу чужое дыхание. Уже, кстати, совсем ровное. И кузнечиков ещё. Как я мог забыть про них? Все видели их много-много раз. Они почти каждый божий день пролетают в небесах над людскими головами. И все, если раньше восторженно задирали кверху лица и тыкали пальцами в небо, сейчас уже абсолютно равнодушны. Ведь за столько лет, хочешь-не хочешь, а привыкнешь к любым чудесам. Кому-то довелось даже не один раз иметь честь побывать в них самолично. Хотя, какая это честь? Достаточно иметь в кармане кругленькую сумму, и, вуаля, ты уже имеешь себе коттедж на Луне, завод на Марсе, а твоя бабушка вяжет носочки тебе и твоей сестре в какой-нибудь парящей станции со всеми удобствами. Я никогда не понимал толком, да и сейчас не пойму, на какой черт людям все это сдалось? Они хотят сбежать отсюда? Учитель говорит, что всем нам когда-нибудь придется покинуть дом, рано или поздно. Вспышка яркого света, а затем громкий и пронзающий рев доносится с местного космодрома, что находится прямо напротив нас. Он, на самом деле, очень близко – примерно метров пятьсот-семьсот, но ближе подойти никак нельзя. Ведь опасно всё-таки. Чанёль тут же вскакивает и глядит на меня огромными глазами, наполненными огнём и нескрываемым восторгом. - Смотри! Скорей, смотри! Чего ты ждёшь? – басит он и рывком поднимает меня с холодной земли. – Только не на меня гляди, придурок, а вон, на неё! Я видел ракеты сотни, тысячи раз. Из своего окна, стоя в очереди в парке, на школьном дворе. Разной формы, размеров и цветов. Тучи, тучи ракет за всю жизнь. И я говорил это уже, я знаю. А Чанёль никогда не переставал удивляться им. Ракета напротив нас гудит так, что, кажется, даже под своими ногами я чувствую, как отвечает на это гудение земля. Гремит и готовится подниматься очень, очень быстро. Взмывать вверх. Яркое ослепительное горящее пламя, вырывающееся из неё спустя долю секунды, казалось, достает своим хвостом неуправляемым до самых наших лиц, потому что воздух в мгновение ока становится ужасно сухим и жарким, как в далёкой пустыне. Как будто климат изменился. Ракетный климат. Да, сейчас именно она диктует погоду. Слёзы выступают на глазах. И света, его вдруг стало безумно много. Много-много ракетного розового света. Мои глаза, признаться честно, впервые видят подобное за всю жизнь мою недолгую. На пару секунд показалось, что сейчас и не поздний вечер вовсе, потому что небо вокруг до самого горизонта словно бы внезапно озаряется почти что настоящим оранжевым светом. Ракета, вырвавшись из серо-пурпурных клубней собственного дыма, несется, с каждой секундой всё быстрее, туда, навстречу неизведанным и завораживающим звёздам. Она летит, взрывая всё вокруг своим оглушающим ревом и оставляя за собой призрачный всё такой же немного розоватый шлейф от самого космодрома. - Впечатляет? – спрашивает меня Чанёль, когда ракета уже превратилась в одну из тех самых горящих точек на снова чернеющем небосклоне. Я киваю. Я киваю несколько раз подряд, потому что, черт подери, действительно впечатлён. Я никогда не задумывался, находясь в своей комнате, о том, каково увидеть это «Вперёд, к звёздам!» собственными глазами. И даже по телевизору – это не то. По телевизору совсем нельзя всё почувствовать. На собственной шкуре. - Когда я впервые это увидел, - тихо продолжает Чанёль. – Я подумал тогда, что никогда, ни за что никому это не покажу. Потому что это слишком – делиться такой красотой, этими чувствами с кем-то ещё. Но потом, когда я пришёл сюда во второй раз, я, глядя на разноцветные вихри в небесах, вспомнил о тебе. Вспомнил, как ты на прошлой неделе поделился со мной самым низом, самой вкусной частью вафельного рожка с капелькой шоколада. Ты ведь её никому не даёшь. Он замолкает и немного грустно смотрит на уже затихший и погасший космодром. А я почему-то вдруг чувствую, как по моей груди начинает разливаться то самое жаркое розово-оранжевое ракетное тепло, только в тысячу раз горячее и приятней. Чанёль улыбается как-то немного смущённо, вздыхает и потягивает руки вверх, разминаясь. - И я подумал, что это слишком эгоистично с моей стороны. И я подумал, что только вот с тобой одним я готов разделить мои ракеты, - он улыбается. Мы стоим вот так ещё немного, рассматривая мигающие огоньки на сине-фиолетовом небе. Ракета улетела, а потому, как бы это ни было грустно, воздух уже совсем остыл, и потихоньку становится довольно прохладно. А потом Чанёль говорит, что пора возвращаться. Осторожно, почти что невесомо касается рукой моих пальцев, а потом, осмелившись, берёт мою ладонь в свою. И мы идём почти неслышно, никто из нас почему-то сейчас совсем не хочет говорить. Он только еле заметно улыбается и идёт впереди. А я думаю сейчас, что будь у меня хоть тысяча, хоть миллион шоколадных вафельных рожков, я бы, не задумываясь, отдал ему все до единого.