Всего лишь дети

      Голубоватые змейки расползаются под до прозрачности светлой кожей и скользят вниз по тонкой длинной шее, скрываясь в складках чёрного платья. Чьи-то сухие от ветра и жары губы слабо двигаются, отсчитывая про себя пульс. Тридцать… Сорок… Пятьдесят… Мало. На мгновение — очень короткое и не запоминающееся — в голове появляется мысль о том, что он перестарался. Хао хищнически скалится и облизывается, предчувствуя веселье. Жизнь Анны Киоямы слишком неспокойна: тренировки его глупого братца, чтение его книги и, конечно, извечная борьба с собственной разрушительной натурой. Бедная девочка. Можно только посочувствовать тому, как невыносимо и беспощадно отравляет её существование Хао Асакура, которого она впервые встретила полчаса назад. Шаман довольно щурится и улыбается. Собственно говоря, не сделал он ей ничего такого, а что до неё самой… Есть в безумии нечто привлекательное, тем более, если его несут с достоинством и живописными вспышками гнева. Дорога трудна, братец ленив и апатичен, так что отдыхай, Анна: силы тебе пригодятся. Обморок — это не всегда жалкое состояние и слабость, вызванная болезнью, в редких, примечательных ситуациях его вполне можно назвать благословением, особенно когда бог этот Хао Асакура.       Тёмным, немигающим взглядом наблюдает, как размеренно поднимается грудь, обтянутая плотной тканью. Смотреть особо не на что, и Хао раздражённо дёргает уголком губ. Худые острые плечи, руки-веточки, узкие, совсем не женские бёдра и смешные, едва заметные холмики — одно из немногих, что отличает её от подобных долговязых подростков-мальчишек. Давно зреющее, но только теперь показавшее себя во всей красе чувство остро и болезненно бьёт по самолюбию шамана. Дети. Они всего лишь дети. И узость бёдер Анны пропорциональна узости его плеч. Долговязое, не сформировавшееся тело, так не подходящее ему, прожившему столько жизней и познавшего все её радости. Недоразвитое. От пришедшего на ум слова угли в чёрных глазах ярко вспыхивают, и на секунду за спиной Хао становится различимым Дух Огня, взволнованный внезапной сменой настроения хозяина.       Разумеется, он вырастет, повзрослеет: по-детски развитые мышцы нальются силой и обретут волнующий рельеф, способный соблазнить любую женщину, пухлые щёки превратятся в высокие скулы, а глаза, наконец, перестанут походить на кукольные — но это будет потом, а сейчас… Проклятый Йо, проклятый Микихиса, проклятая Кейко! Родись всего на пару лет раньше, он вступил бы в этот никчёмный турнир — парад фриков и ничтожеств — прекрасным могущественным молодым мужчиной, каким его запомнили в предыдущих воплощениях. Божествам не полагается смотреть собеседнику в грудь и поднимать голову, но его ноги пока недостаточно длинны, поэтому Хао неизменно сидит на широком плече своего хранителя и с поистине божественной высоты устало взирает на раскинувшийся перед ним мир. Всего лишь дети. Оттого его немыслимые притязания кажутся глупыми, навязчивыми идеями — отголосками детских обид. Хотя, чего скрывать? На судьбу, вселенную он обижен давно, кажется, даже слишком, но боги не плачут и не сетуют на злой рок: свой путь они прокладывают сами, пусть и мягкими руками ребёнка.       То ли благодаря сердцу, то ли благодаря дару предсказателя, шаман чувствует, знает, что всё было бы по-другому, если бы не эта несчастная пара лет. Два мальчика и девочка — нелепо, смешно, абсурдно. Совсем иначе звучит: два мужчины и женщина. Всепоглощающая страсть, саднящая боль противоречий и порывистые жесты, наполненные неправильной ненавистью, граничащей с чем-то светлым и прекрасным. Нет, не подумайте. Хао избавлен от ненужных сантиментов. В конце концов, боги не ведают любви, кроме той, которую они питают к самим себе. Просто и в далёких, недоступных остальным небесах, властвующих над мыслями шамана, он остаётся подвержен тому, что особо верующие людишки называют грехом. Но они же всего лишь дети, верно?       Воздержание и смиренность едва ли входят в число его достоинств. Жизни Хао всегда отдавался полностью и брал у неё всё без остатка, поэтому так бесконечно раздражает его в данный момент некое чувство обделённости. В душе Хао трепетно соприкасаются языки пламени и танцуют искры: он горит, как факел, и опаляет окружающих, как его верный хранитель. Мысли Хао полны желания и страстной пылкости, но его тело в нынешнем состоянии не способно соответствовать внутреннему пожару хозяина. От физиологии никуда не денешься — и шаман гневно впивается крохотными ноготками в нежную, не успевшую загрубеть кожу ладоней.       Страх покорно следует за ним, ни на шаг не отставая и часто даже опережая. Не носитель, но вестник — он склоняет на колени перед собой одним надменным взглядом, а его имя заставляет нервно стучать зубами особо впечатлительных. Спутники благоговеют перед ним и почтительно опускают голову, ловя каждое его слово. Низкий животный страх сковывает не хуже кандалов, однако иногда в их напряжённых головах возникают ужасные мысли, которые они стараются отогнать как можно быстрее и незаметнее. Для Хао это не является тайной: ему ведомо всё. Промолчит, ничего не скажет и грустно улыбнётся чьей-то красочной жестокой фантазии. Чудовище любить трудно, пусть оно и претендует на звание бога. Страх не делает людей преданными, но как умный, опытный мужчина Хао знает, что есть другой, куда более действенный метод. Чувства, привязанность — и, как итог, жертвенная верность, самоотдача до изнеможения и его веселье от этого вздорного круговорота чужих эмоций. Было и ещё кое-что — то, что заставило бы его в мгновение напрячься и ощутить странную тяжесть в паху, не будь он ребёнком. Он до сих пор помнит жар и запах смуглой потной кожи и жёсткие чёрные волосы, разметавшиеся по потёртой холщовой ткани. Индейцы — грязные дикари, глумливые язычники. Их суть он презирал также, как восхищался ею. Было в этом бешеном, знойном танце нечто родное ему и его натуре, хотя воспоминаниями он нередко уносился в Страну восходящего солнца, где женщины с выбеленными лицами завёрнуты в расписные кимоно, как нежные куколки шелкопряда. И те, и другие полностью отдавали себя ему, чем с удовольствием пользовался Хао. Он рано осознал и оценил силу женской любви и тайно восхищался ею, не переставая расточать все её резервы. Теперь он лишён этого, и временами при взгляде на его юных спутниц, собранных им по всему свету, к нему подкатывает невыносимая тоска, потому что он только ребёнок.       Марион Фауна разглаживает кружева на своём чёрном пышном платье и подтягивает белые чулки — Хао жадно наблюдает за этим зрелищем с необъяснимым блеском в глазах. В своих мечтах он рывком освобождает её волосы от несуразных бантиков, слыша треск белоснежного плетения ткани. Хао нравятся блондинки. Образ матери после стольких лет тускло вырисовывается в его воображении, дразня золотом длинных прядей и лебединой хрупкостью. Он не страдает Эдиповым комплексом, он лишь подсознательно ищет идеальную женщину - такую, какой была для него Асаноха.       Лежащая перед ним, Анна одновременно раздражает и влечёт. Давно он не получал пощёчин от женщин, а от наглых девчонок вообще никогда. Хочет выйти замуж за Йо и стать королевой. Наивная дурочка. Знаешь ли ты, что значит быть королевой для мужчины и властвовать над его телом? Крылья тонкого носа гневно раздуваются, глаза готовы испепелить, а на щеках выразительный румянец. Визуализирующий у себя в голове это зрелище, Хао самодовольно щурится и вздёргивает подбородок. Он бы смог сделать так, чтобы она покраснела не от гнева, а от иного чувства. Не разрушающая, а созидательная горячность, острый язык и высокомерие. Шаман предвидит, в какую страстность со временем превратятся эти черты, и уже внутренне жаждет обладать этой женщиной, но сейчас перед ним угловатый, худой подросток.       Он мечтательно вздыхает и закрывает глаза. Статная, непокорная, облачённая в выделанную кожу и пышные меха — индейцы, без сомнения, нашли бы в ней новую богиню, а он бы придавливал извивающуюся, сопротивляющуюся её к мокрой от росы траве и выводил на её лице одному ему известные символы, оставляющие неприятную стянутость кожи и мерзкий запах свежей крови буйвола. Вот она меняется до неузнаваемости и предстаёт перед ним в образе богини-солнца Аматэрасу. Украшенный драгоценными камнями гребень венчает её голову, а золотые волосы, подобные лучам света, водопадом спускаются по её спине. «Как у мамы,» — проносится в его мыслях. Он благоговейно кланяется ей в ноги, прежде чем потянуть за конец оби и ослепнуть от белизны её обнажённого тела.       Хао выходит из состояния полудрёмы и обводит ленивым взглядом фигуру девушки-девочки. Такие же короткие, озорные пряди, отсутствие волнующих изгибов и эта смешная неразвитая грудь. Ничего не изменилось и не изменится в один момент. Он — самопровозглашённый бог — освоил все техники, завладел сильнейшим духом, подчинил стихии, а непокорённое им время зло усмехается в его детское лицо.       Сорок… Пятьдесят… Шестьдесят… Пульс медленно учащается, и с губ медиума срывается слабый стон. Скоро она очнётся, но у Хао ещё остаётся немного времени для бесплотных фантазий и таинственных улыбок. Хотелось бы ему знать, какого бога должна благодарить Анна за то, что они всего лишь дети, но в одном он уверен точно: его время придёт.       Длинные ресницы трепещут, и спустя мгновение золотые глаза резко распахиваются. Рядом сидит ненасытной демон похоти в облике мальчика и самодовольно ухмыляется.