Ёлочные игрушки

«Ты ее любишь?» «Люблю» Я проснулся в холодном поту, вылез из мокрого одеяла. Посмотрел на часы, они показывали пять утра. И побрел на кухню заваривать кофе. То что я больше не усну, можно даже не сомневаться. После таких-то снов! О каком продолжении может идти речь? Пока работала кофе машина, я, зажмурившись, воскрешал картинки из сна. Заброшенный дом. Снег. Много снега. Я стою по пояс в снегу и гребу руками, копаю, хочу добраться до земли. Но снега очень много, а еще он твердый, с корочками льда. Руки замерзли. Покраснели. Где-то позади меня кричит Катя. Она ищет ключ и пытается пробраться в дом. Я слышу, звук разбившегося стекла. Но не останавливаюсь и копаю. Холодно. Очень холодно. Кто-то тащит меня за рукав. Оборачиваюсь. Это Катя. - Пойдемте, Андрей Палыч. Там тепло. Я ей верю. Иду за ней. Мы входим в дом. Скрипит и шатается пол. Темно. И не тепло. Я говорю об этом Кате, но она обещает, что сейчас согреет меня. Мы входим в комнату. Катя усаживает меня на кровать и укрывает одеялами. Мне действительно становится тепло. Но потом я вспоминаю: игрушки! Я их так и не нашел. Я скидываю одеяла и бегу обратно — на улицу. - Андрей Палыч, куда же вы? Подождите! - ее отчаянный голос останавливает меня. Я возвращаюсь. А дальше провал. Пустота… Следующая картинка — я сижу снова на кровати и кричу на Катю: - Да что вы можете знать о проблемах? У вас все родители живы! Вы здоровы! Вы не развалили дело жизни своего отца, которого больше нет! У меня ничего больше нет, Катя! - Я каждый день смотрюсь в зеркало, - говорит она медленно, шепотом, откуда-то из темноты. - Вижу свое отражение и в очередной раз понимаю, что у меня нет шансов, ни на что нет шансов. В меня невозможно влюбиться, меня нельзя воспринимать всерьез, как специалиста. Такое ощущение, что меня вообще не должно быть. Что я - какая-то ошибка в системе мироздания. Недоразумение, которое теперь должно само приспосабливаться к нормальному миру… И день за днем я борюсь, приспосабливаюсь, я терплю насмешки, я мечтаю о карьере и… я позволяю себе любить вас, Андрей Палыч. Незаметно, со стороны, ничего не требуя взамен. Любить и желать только одного — быть рядом, пусть и на расстоянии стенной перегородки. Любить и помогать, спасать ваш союз с Кирой Юрьевной, скрывать от нее других ваших женщин... Любить и знать, что любовь эта живет только в моем сердце, что для других ее не существует, и верить... что она не уничтожит меня однажды, а просто исчезнет в один прекрасный день… Нет, что вы, Андрей Палыч, я ничего не знаю о проблемах. Она скидывает свой свитер и отдает его мне. - Там, на чердаке, кажется есть еще теплые вещи… Уходит. Я прижимаю свитер к груди, он теплый, мягкий и пахнет чем-то очень приятным, сладким. Внезапно раздается грохот. Я вырываюсь из одеял. Бегу на звук. И, вглядываясь в полумрак, вижу лежащую на полу Катерину. Подбегаю к ней. Проверяют пульс. Есть. Дышит. Но она без сознания… Несу на кровать. Накрываю нас одеялами. - Катя, Катенька, - трясу ее. Вспоминаю, как делать искусственно дыхание. Но она открывает глаза и смотрит на меня непонимающе. Пустота. Дальше снова провал… Я стою у стола. В одной руке держу свечку, а в другой письмо. «Пашенька, как ты можешь заявлять мне подобные вещи? Ты в своем уме? Андрюша твой сын. Какие могут быть тут сомнения? Или ты не доверяешь Марго? Он не похож на тебя, я с тобой в этом полностью согласна. Но, дорогой мой, это нормально. Дети не обязаны быть абсолютными копиями своих родителей. Да, он активный мальчик, быстрый и неусидчивый, но у него, точно такое же доброе сердце, как и у тебя. И ты мне можешь говорить все, что угодно и спорить, сколько тебе угодно, но кому, как не мне, твоей матери, не знать какой ты на самом деле? За всей этой напускной твердостью все равно прячется мой Пашенька, милый, добрый, сочувствующий. Брось заниматься ерундой. Прекрати бегать от сына. Я, конечно, безумно счастлива, что Андрюша так много времени проводит у меня, но ему не хватает отца. Ему тебя не хватает. Он же и дня не может вытерпеть, чтобы не спросить о тебе. Он ждет тебя, каждый раз готовится перед твоим приездом, и сидит у окна по пол дня. Он старается, Паш. Очень старается быть таким, каким ты хочешь его видеть, из кожи вон лезет, он делает все, чтобы дождаться от тебя хоть одной, пусть скупой похвалы. Послушай, так ведь и комплекс может выработаться. Ты же не хочешь, чтобы у твоего сына были комплексы? Ну, хорошо! Пусть ты сомневаешься. Хорошо. Ты же обеспеченный человек, сделай генетическую экспертизу. Удостоверься наверняка. Но только, прошу тебя, перестань мучить мальчика. Он ни в чем не виноват, кроме того, что любит тебя. Я, конечно же, надеюсь на твое сердце, но взываю к уму: прими меры. Срочно! И перестань носить джинсовые штаны! Боже мой, Паша, от тебя я такого никогда не ожидала. Целую. Твоя мама. P. S.: И попробуй только не приехать на выходные! Отговорки не принимаются. Иначе приеду я. А ты знаешь, как я люблю наведываться в производственные цеха.» Строчки из письма скачут у меня перед глазами. И всплывает бледное лицо отца. Он лежит посреди большого зала, вокруг люди. Много людей. Все они говорят, все выражают сочувствие. Но мой слух вдруг выхватывает нечто очень странно - голос кого-то из дальних родственников, тихий, но разборчивый, говорит: - Он умер, так и не узнав правды. Знаешь, я думаю, что Андрей — не его сын. - Возможно… - отвечает ему собеседник. - Если это так, то я не завидую Паше. Умереть, не оставив после себя никого — это самое страшное для человека. Открываю глаза. Смотрю на остывающий кофе и думаю о том, как же мне удалось пережить те дни. А никак… Я их просто вычеркнул. И, наверное, этим спас себя. Все-таки амнезия — полезная вещь. Никогда бы не подумал, что скажу нечто подобное. За окном бушевала пурга. Свистел ветер. Я пил остывший безвкусный кофе и считал. Машина — раз, институт — два, выгодный контракт с чехословацкой компанией — три, «Зималетто» - четыре. Все это я когда-то испортил, разбил, провалил, сломал. Четыре игрушки и одна большая красная звезда. Я сломал их все, но, что страшнее всего — я так и не смог завоевать его уважение, несмотря на титанические усилия, несмотря ни на что. А все почему? А потому, что он не считал меня своим сыном. Вот как... Но как он мог? Как мог не верить маме, бабушке?! И почему не сделал экспертизу? Я взял в руки телефон и набрал номер мамы. Она сняла трубку почти сразу. - Мам, скажи, а ты любила папу? Тишина. - Конечно. - И в твоей жизни не было больше… других мужчин? - Нет… Андрюш, в чем дело? Что случилось? - голос озабоченный. - Ничего, мамуль. Не спалось просто. - Ты как себя чувствуешь? Голова не болит? - Нет. Все хорошо, мам. Все хорошо. Все хорошо… Кажется, я уже начинаю в это верить. Эх, папа, папа, папа… Столько боли и страдания я, оказывается, тебе приносил. Столько сомнений, разрушительных, уничтожающих сомнений владело твоим умом и сердцем. Ты прости меня, если сможешь. И знай, я в тебе не сомневаюсь, никогда, ни одной секунды не сомневался… Потому что чувствовал, что ты — мой папа. И так будет всегда… Ты не исчез бесследно. У тебя есть я. Слышишь? * * * Серый двор, искрящиеся на утреннем солнце сугробы. Открывается дверь, из подъезда выходит она. Я выскакиваю из машины и кричу: - Катя Оборачивается, смотрит удивленно. - Андрей Палыч, а вы что здесь делаете? Если б я это знал, Катенька, если б я знал… Это дикость какая-то, я с вами согласен. Но ничего не смог с собой поделать. Вызвонил Ромку, потребовал у него ваш адрес. И вот я здесь. Стою и смотрю на вас глупо. И сам это понимаю. Но что уж тут поделаешь? Дикость, и все тут! - Тебя жду, - пробормотал я. - Садись в машину. Медлит, не решается. Еще бы! Я бы и сам к себе не сел в машину! - Кать, пожалуйста. Надо поговорить. Срочно, - не выдерживаю и кричу: - Давай быстрее! Улыбается. Она мне улыбается! Что творится! - Вы не умеет просить, Андрей Палыч. Ах, вот как! Не умею? Ну и ладно. - Верно, - не выдерживаю, и тоже расплываюсь в улыбке. - Но ты меня научишь? Вертит головой, помпон на берете трепещет на ветру, она озорно улыбается и что-то не договаривает - У вас нет к этому способностей. - Неужели совсем? - «огорчаюсь» я. - Да, вы безнадежны. - Вы убиваете во мне мечту, Катенька. Я снова перешел на «вы»? Зачем я это сделал? - Не расстраивайтесь, Андрей Палыч, существует множество других занятных дел, где можно неожиданно раскрыть свои таланты. Например, вышивание крестиком, макраме, вязание, игра на фортепиано, шпагат… - Шпагат? Забавно, Катенька… Мы сели в машину, я завел двигатель. Катерина пристегнулась, и готова была и дальше перечислять все мои возможные таланты, но я решил направить ее мысли в другом направлении. - Макраме, шпагат… Это, конечно, здорово звучит. Но мне это не подходит. В ближайшее время я собираюсь стать самым лучшим мужем. Что? Что я несу? Остановите меня кто-нибудь!!! - И вы, Катенька, просто обязаны мне в этом помочь, - язык даже не дрогнул и безжалостно закончил фразу целиком. Покраснела. Сползла вниз на сидении. Вот так-то лучше. Лучше? Что происходит?! - Вы же обещали мне во всем помогать, потому что вы… как там… Вы - ошибка системы и я — ваша недосягаемая любовь и вы сказали, что будете всегда со мной, пусть и на расстоянии. - Вы… Вы… - она тяжело дышала, испуганно таращилась на меня. - Вы… вспомнили?.. - Да. Но, Катюш, не отвлекайся… Так вот. Я подумал, а зачем обязательно быть на расстоянии? Это как-то не правильно, ты не находишь. Муж и жена… и на расстоянии. - Фиктивные, - прохрипела она. - Не мешай мне думать! - прикрикнул я на нее. Азарт завладел умом. И я уже даже не пытался сопротивляться. - Значит так, Катерина, на расстоянии — мне этого мало. Меня такое не устраивает! Такое ощущение, что ты меня в чем-то наколола, обманула, оставила с носом… - Прекратите! - Не спорь со мной. С мужем не спорят. И… о чем это я? Ах, да! Я не собираюсь больше приезжать за тобой сюда по утрам. Я слышал, как она облегченно выдохнула. - Ты переедешь ко мне. Прозвучало, как приговор. Катенька снова сжалась. - Нет. - Да! Да, Катерина, и еще раз — да. И еще… после работы поедем к твоим родителям. - Зачем? - Признаваться в любви. - Зачем? - Кать, ну что ты все заладила «зачем» да «зачем»! Ты меня любишь? Отвернулась к окну. - Отвечай, когда тебя спрашивают! - рявкнул я. Она вся подобралась, посмотрела на меня недобро и снова отвернулась. Демонстративно. Значит, приказы не работают. Бунт на корабле? Я бросил взгляд на светофор. Горел красный свет. Не раздумывая ни секунды, притянул эту бунтарку к себе, и поцеловал. Сначала в щечку, потом в краешек губ… Засигналили машины позади меня. Зеленый! Светофор уже мигал зеленым. Я дал по газам, рванул с места. - А в отпуск поедем вместе, - сказал я уверенно. - Одну никуда не отпущу. Она еще пару раз стрельнула в меня глазами, но промолчала. Пушкарева — и этим все сказано. Бьет по всем, кого видит и по себе, в особенности. Хотя, что я несу! Она же уже Жданова, а никакая не Пушкарева. Так вот пусть теперь разоружается, и ждет. Так-то! - И с Малиновским на презентации больше не пойдешь!