На сумрачных тропах Зелёного Леса

Жизнь, начатая вновь

1100 г. т.э.       Запоздалая осень пришла внезапно, словно вспомнив вдруг о необходимости своего появления в наших лесах. Ещё с вечера зелёные деревья в одну ночь пожелтели, и в прозрачном, холодном, пронизанном светом воздухе закружились листья, слетая с раскидистых крон и укрывая пожухлую траву пёстрым шуршащим ковром. Лассэлантэ* — хранила память напевы менестрелей Имладриса; но в Эрин Гален пели по-другому, прощаясь с уходящим теплом перед зимними стужами, плели золотые венки и готовились отмечать Ласбелин.       Накануне празднований во дворце день и ночь кипела работа, сотни рук добровольных помощников наполняли кладовые, хозяйничали на кухнях, заботились о чистоте и украшении залов, коридоров и общих помещений дворца. Так повелось с того дня, когда Трандуиль с Леголасом одними из последних среди таварвайт окончательно ушли от Эмин Дуир к берегам Лесной, сделав своим домом подземную крепость. И зачарованные ворота пещерного дворца бесшумно закрылись за ними, словно разделив жизнь на «до» и «после», — а, впрочем, это и в самом деле было так…       В те суматошные дни, сразу после переселения, каждый из нас считал своим долгом привнести и свои умения к тому нескончаемому труду, что являли мастера-каменщики, обустраивающие туннели под холмом для жилья. Проходы обрамлялись арками, мраморные мозаики ширились по полам, мостикам, балюстрадам, купальням и водоотводам подземной реки, к потолкам залов взмывали увитые каменными лозами колонны, а на когда-то наспех обтёсанных стенах проступала изысканная резьба, — дворец разрастался и хорошел на глазах. Но тем больше требовалось трудов и от других мастеров: нужна была мебель, гобелены, ковры, светильники, посуда и прочее, что привносило уют в холодное убранство подземного жилища, превращая надёжность каменной клетки в великолепие дворца. «Фонтаны и ткани, печной камень и свечи…» — перечислял советник Торонион, зачитывая перед мастерами собственноручно составленные длинные свитки и с каждым новым наполненным заботами днём всё увереннее выходя из того угнетённого состояния, в которое его повергла гибель внука и уход за море единственного сына. Нескончаемая череда забот, круговерть многочисленных задач, любая из которых казалась первоочередной, стали полезны многим из таварвайт, кто, подобно советнику Торониону, пережил потери и нелёгкие времена. При виде того, как каждодневные дела возвращают сияние радости лицам и покой сердцам, я не уставала мысленно возносить похвалы мудрости владыки Трандуиля и всем тем, кто настоял на уходе от Эмин Дуир: Аэглену, Антаре, матери… А ещё отцовской уверенности, настойчивости и умению убеждать...       Новая жизнь захватила всех без остатка — новые заботы подарили вдохновение мастерам, а первые праздники на новом месте после всех пережитых бед крепко-накрепко сплотили тех, кто поселился не только в глубинах подземной крепости, но и по берегам Лесной реки, и в лесах среди подрастающих юных буков, и на склонах холма. К последним относилась и я: наше с матерью убежище на дереве перешло в моё полное распоряжение — как только были закончены комнаты и коридоры верхних ярусов крепости, мать перебралась в подземные покои поближе к отцу и к тем наполненным светом и воздухом залам, где решено было попытаться вырастить сад. Я не слишком разделяла её стремления, да и жизнь под сводом листвы, а не камня, меня вполне устраивала, потому предназначенные мне покои рядом с отцовскими по большей части пустовали, а визиты во дворец были не слишком часты — один-два раза в неделю по собственной воле или же чуточку чаще, если звали дела.       Так тянулось со дня Исхода до минувшего лета, когда, наконец, довелось сделать выбор и мне — покои рядом с родительскими получили не гостью, а хозяйку, хотя я всё же надеялась, что не навсегда. Этот нелёгкий для меня выбор был вынужденной мерой, данью всепоглощающей идее — такой же, как те, что заставляли вдохновенно творить многих мастеров, украшавших стены и комнаты крепости-дворца резьбой, мебелью или гобеленами, и настигшей теперь и меня. Наш с матерью гобелен тоже висел в общей зале, но едва только он занял отведённое ему место, тотчас же нашлось применение и моему излюбленному искусству — тому, которому я самозабвенно училась не только у наших немногочисленных мастеров, но и в чужих землях, познавая даже те секреты, что считались потерянными безвозвратно в давние времена.       Словно бросая вызов — умениям, знаниям, памяти и душевному равновесию, — передо мною встало Большое Дело, как полушутя вскоре прозвал отец мои метания. И на сей раз это были не кубки, которые Аэглен ставил на стол во время моего пребывания во дворце, и не светильники, сменившие факелы на стенах у зачарованной двери. На сей раз нужно было придать последний штрих работе другого мастера и довести совершенство, вызывающее безусловное восхищение, до конца…       Это Дело появилось на исходе весны, когда почти полностью была завершена отделка тронного зала и перед ступенями, ведущими на предназначенное для владыки возвышение, появились две укутанные в покрывала статуи, вдвое превышающие обычный рост.       Впервые взглянуть на результаты труда Ристира — мастера молодого, но не лишённого как честолюбия, так и безмерного таланта, и способного, казалось бы, в самых обыденных предметах разглядеть удивительные образы, извлечь их и явить в мир, — пришли очень многие. Перед ступенями трона полукругом собрались эдиль, среди которых были и владыка с сыном, и я с матерью. Сам же Ристир, взволнованный и озабоченный, с нетерпением ждал на возвышении, комкая края покровов статуй и с затаённой гордостью поглядывая то на собравшихся, то на владыку.       — Ну же, мой друг, давай, — с усмешкой подбодрил Трандуиль.       Молодой мастер решительно сдёрнул ткань, не позволявшую посторонним несколько лет, пока шла работа, даже краешком глаза заметить результаты кропотливого труда, и по зале пронёсся восторженный вздох.       Никогда прежде, даже в Имладрисе, чьи камнеделы и скульпторы уступали, пожалуй, только наугрим, не доводилось мне видеть такого мастерства — изящество работы, точность передачи образов, изобилие мелких деталей и поразительное сходство с действительностью. Мраморные хир Трандуиль и хириль Сэльтуиль возвышались перед ступенями трона, вскинув руки в благословляющем жесте, а живой владыка остолбенело разглядывал их летящие каменные одежды и переливы золотистых прожилок на мраморе волос.       — Ну, давай же, Ристир, давай! Можно это сделаю я? Да? — громкий шёпот вернул к действительности не только владыку Трандуиля, но и меня.       Рядом с сияющим от удовольствия скульптором на ступенях появилась его супруга и, смущаясь под многочисленными взглядами, привстала на цыпочки у статуи владыки. Мастер подхватил её за талию и приподнял, помогая дотянуться вверх, и на голову мраморного владыки опустилась корона из живых цветов и листьев — точь-в-точь такая же, как была преподнесена Трандуилю в праздник весны.       — Так каков будет ответ, аран Трандуиль? Достоин ли и наш дар украсить этот зал? — уже не скрывая ликования в голосе, поинтересовался Ристир, крепко стискивая ладошку стоящей рядом жены.       — Без сомнения, друг мой! — воскликнул владыка, поднимаясь к ним по ступеням. — Результат твоих усилий и трудов вызывает восторг и изумление! Без сомнения, это так!       Он остановился, поравнявшись ростом с уровнем лица мраморной хириль, и снова надолго замолчал, разглядывая её. Когда владыка заговорил, в его голосе мне померещилась затаённая ирония, совершенно не вяжущаяся с торжественностью момента и смыслом произносимых слов:       — Ну что ж, дорогая моя хириль, отныне ты всегда будешь и со мной, и со своим народом, во исполнение всех обязательств и всех наших клятв. — Он протянул к её щеке руку, но так и не коснулся гладкого поблескивающего камня. — Совсем как живая… Совершенство… Совсем как раньше…       — Не совсем так, адар, — поднявшись по ступеням, за спиной Трандуиля встал Леголас.       Владыка обернулся к сыну, вопросительно изогнув бровь, и эрнилю пришлось продолжать:       — Есть одна-единственная недостающая деталь… — взмахом руки он указал на голову статуи матери, в воздухе очертив контур спадающих по плечам волос, и покосился на статую отца.       — А я говорила… говорила тебе, что нужна и вторая корона… — громко зашептала супруга Ристира, настойчиво дёргая его за рукав.       — Это всё ни к чему, не стоит тревог, — успокаивающе улыбнулся Трандуиль побледневшему мастеру. — Она не любила носить ничего иного, кроме своего венца.       — Сапфирового, что унесла с собой? — дрогнувшим голосом переспросил мастер.       Владыка кивнул и снова улыбнулся — и в лице его мне почудилась грусть, — но Ристира, очевидно, с головой захлестнуло взыгравшее стремление к совершенству.       — Я попробую сделать корону, аран! — воскликнул он, делая к владыке шаг. — Пусть я не слишком хорошо разбираюсь в таких деталях, но приложу все усилия!       — Но…       Но любые доводы уже были бессмысленны.       — Я хочу, повелитель, сберечь о хириль память. — Он приложил руку к груди и поклонился, переводя взгляд с Трандуиля на Леголаса. — Чтобы радовать ваши сердца.       — Как пожелаешь, Ристир, — отступился владыка, — вижу, что я не в силах отговорить тебя. Но как же ты станешь менять этот облик, уже потребовавший так много усилий и мастерства, если признаёшься, что не разбираешься в некоторых деталях?..       — Попрошу помощи у Мирантара, он ювелир, и разбирается в тонкостях подобных украшений лучше меня.       — Нет! Нет-нет! Я не сумею! — тут же донеслось со стороны присутствующих, и к ступеням выбрался Мирантар, брат супруги Ристира, давно и всерьёз интересующийся тонкостями ювелирного дела. — Я не возьмусь за это, даже не проси!       — Но почему же? — удивлённо воскликнул Ристир.       — Я не настолько хорош в своём деле, как ты, и не столь многое умею, как ты считаешь! Воспроизвести в мелочах, чтобы соответствовало твоим скульптурам, — он неопределённо махнул в сторону обеих статуй владык, — древнюю работу ювелиров-наугрим — это не камень оправой обжать! К тому же, я не достаточно хорошо помню, как выглядел венец хириль, — закончил он поспокойнее и, явно желая остудить пыл родича, добавил: — Ты совершил невозможное, друг, сотворил совершенство. Не стоит пытаться его менять. Стремясь улучшить — легко разрушить... Владыка прав — пусть останется так. Я помнил хириль ещё ребёнком, ты очень правильно изобразил её…       — Но она не ребёнок здесь! — почти с отчаянием возразил Ристир.       Перепалка мастеров грозила затянуться на неопределённое время, но их спорам положил конец владыка, вскинув руку и призывая помолчать.       — В наших землях есть мастер, чьи умения могут поспорить с искусностью наугрим, — негромко обронил Трандуиль, как только наступила тишина. Он ещё не закончил говорить, но по направлению его взгляда мне всё стало понятно. — Если твоя настойчивость неизменна, Ристир, то остаётся только поинтересоваться, как хорошо помнит этот мастер венец хириль… Что скажешь, бренниль Элириэль?       — Я помню его, владыка…       — В деталях и мелочах, достойных увенчать это воплощение?       — Да…       — Тогда, думаю, вам осталось лишь обсудить все тонкости этой работы и обо всём договориться. Я вас оставлю, стража ожидает меня.       Он повернулся и сбежал по ступеням, а за ним понемногу потянулись к выходу из тронной залы все те, кто собрался полюбоваться результатами труда Ристира. Мать приобняла меня и шепнула на ухо:       — Ты уверена, Эль, что именно эти заботы желаешь возложить на себя?       Уверенности ни в чём, конечно же, не было — нрав Ристира, насколько я успела его узнать, не оставлял сомнений в грядущих сложностях. Но вызов был уже брошен, Ристир задумчиво оглядывался то на статую, то на меня, и оставалось только кивнуть матери, отбросив сомнения.       — Да…       Мать усмехнулась и поцеловала меня в лоб.       — Удачи, дорогая моя девочка, — шепнула она, уходя.       И её пожелания после не раз согревали мне сердце, когда потянулись дни совместного с Ристиром труда.       Сложности начались сразу — Ристир отчего-то считал, что для исполнения его замысла достаточно «всего-то изготовить серебряную корону с такими же камнями, как любила хириль — в цвет её глаз». И лишь много позже понял, что каменные волны волос не способны покладисто улечься под серебряный ободок, а охватывающая мраморный лоб полоса металла выглядит чужеродно, нелепо и не соответствует ни его первоначальному замыслу, ни стремлению к совершенной схожести…       За свою жизнь я изготовила немало свадебных венцов, но ни один не давался мне такими муками. Когда приходилось вспоминать и вырисовывать пером на пергаменте переплетения ветвей, цветов и листьев свадебного венца Сэльтуиль, намечая крепления камней, — Ристир, сетуя на задержку, торопил меня. Когда нужно было тщательно отбирать камни, ни один из которых не соответствовал укрупнённым размерам нового венца, — он сердился, едва сдерживаясь, чтобы не обвинить меня в недостатке умений. Когда пришло время сопоставлять камни в оттенках, чтобы из более мелких сложить недостающие крупные, достойной замены которым так и не нашлось, — он презрительно фыркал, называя рассыпанные по столу самоцветы «бесполезной мозаикой». И лишь когда увидел на челе своего творения ободок из серебра, которому предстояло стать венцом, понял, что ни «всего-то», ни «по-простому» не выйдет…       В покои дворца довелось перебраться к лету, когда скульптор опять взялся за резец и молот, пытаясь добиться недостижимого, как мне казалось, совершенства в единении статуи и венца. Он правил волосы, равнял поворот головы, что-то скалывал и полировал, но по-прежнему оставался недоволен. А когда удалось остановить его руку, едва не нанёсшую безжалостный удар отчаяния несчастному творению, стало понятно — переселение во дворец состоялось не зря...       Время шло, лето близилось к осени, жена Ристира не находила себе покоя, глядя на лихорадочные метания супруга, желавшего по каким-то своим непостижимым расчётам непременно закончить работу до прихода первых холодов, а покровы на статуе всё ещё надёжно скрывали её от посторонних глаз. Он сердился, недовольно ворчал, временами во всех бедах винил меня, заставляя едва ли не ежедневно изменять заготовки венца. Это ничуть не добавляло мне любви к Сэльтуиль и не делало давние чувства к ней теплее; а её образ — и в венце, и без венца, — являвшийся наяву и во снах, вызывал почти те же желания, от которых Ристира пока что удавалось удержать. Я не раз пожалела о принятых обязательствах, а случайно заставая наши с Ристиром споры до хрипоты и разносящиеся по тронной зале крики, в опрометчиво брошенных словах у подножия статуи не раз каялся и Леголас.       Решение пришло неожиданно, как награда за все мучения, волнения и труды. Просто однажды, устав спорить, я прочертила пером по лбу статуи линии, как раз там, где должна была лечь серебряная полоса, и рассерженно бросила:       — Бей…       Ристир широко размахнулся, но, против всех ожиданий, ударил аккуратно и осторожно, в последнее мгновение пожалев собственных трудов. Резец лишь слегка поцарапал изваяние, а мастер отбросил молот и спрыгнул с лестницы вниз, в отчаянии закрыв лицо руками. Я провела ладонью по мрамору и, боясь спугнуть явившуюся мысль, окликнула:       — Ристир, послушай… А можешь сделать ещё так… и вот так?.. — перо послушно вывело завитки живущего в памяти венца на челе статуи.       — Могу… — глухо отозвался он. — Но я… я ненавижу её… и…       — И меня?.. — закончила я за него.       Он промолчал.       Я тоже не стала ничего говорить — знал бы ты, юный мастер, какие чувства порождало твоё творение у меня!..       Обстановку разрядила супруга Ристира, принёсшая нам воды, а когда она покинула тронный зал, я с лестницы позвала так и остававшегося внизу мастера:       — Ристир… послушай… Сделай как я прошу и, обещаю, у нас всё успеется, как ты и желал, к холодам.       Он тяжко вздохнул и поднял голову. Я как можно более уверенно улыбнулась ему и кивнула, протянула руку с пером и в воздухе нарисовала ажурную вязь:       — Следуй за рисунком на камне и оставь мне самоцветы и металл.       Мастер несколько мгновений напряжённо размышлял, а потом просиял.       — Эль!.. Это же так просто! Как я не додумался раньше!       — О, нет! Только ни слова о простоте! Бей сюда…       …Дни и ночи мы в четыре руки трудились над статуей — я рисовала, он выбивал. Потом пришёл черёд металла и огня — я плавила серебро, заполняя бороздки в теле статуи, он полировал. Мы сливали воедино металл и камень, сращивали осколки самоцветов с мрамором, вставляли синие и серебряные сполохи среди прожилок каменных волос. И результат превзошёл ожидания — сапфировый венец навеки увенчал-таки мраморную хириль, совсем как во времена, когда она кружилась по склонам Эмин Дуир. «Совсем как живая…» Владыка Трандуиль был прав — и отныне никто бы не смог оспорить его слова…        Уж не знаю, какие замыслы или расчёты заставляли Ристира торопиться закончить работу к холодам — я не расспрашивала, да и он не стремился открывать сокровенных тайн, — но мы успели.       Статуя Сэльтуиль, пока ещё укутанная покрывалом, ждала часа предстать перед множеством взоров в день празднования Ласбелин. А пока десятки услужливых рук наводили во дворце порядок, супруга Ристира готовила новую корону для статуи владыки — из ягод и осенних листьев, точь-в-точь как та, что уже была приготовлена для Трандуиля к торжествам.       — Эль! — Леголас, влетевший в тронную залу, словно вихрь осеннего ветра, заставил нас с Ристиром разом обернуться.       Леголас застыл, не доходя до лестницы, и некоторое время с удивлением наблюдал, как помощники уносят из тронной залы инструменты, подмости и лестницы. Наконец, он радостно и понимающе просиял:       — Неужели всё? Работа завершена?!       — Да… — Мы с Ристиром закивали одновременно, заставив эрниля засмеяться.       Мастер удовлетворённо вздохнул и поправил на своём творении покрывало, опасаясь до срока приоткрыть даже крошечную часть. Я взглянула на одетого по-походному Леголаса и вдруг вспомнила, что в последнее время слишком редко видела чистое небо над головой, — полгода я не выезжала ни на охоту, ни на хотя бы прогулки в леса. Часть весны и затянувшееся до внезапных заморозков лето, но по ощущениям — вечность минула с тех пор, как последний раз довелось лететь навстречу ветру и вдыхать сладкий свежий лесной аромат.       — Ты уезжаешь? — спросила я эрниля.       — С отцом на охоту, двумя отрядами — проверить дорогу и в болотах птицу поднять, — кивнул Леголас. И тут же радушно добавил, безошибочно распознав интонации моего голоса и заинтересованный взгляд: — Едем с нами? Вы ведь закончили, и ничто больше тебя здесь не держит, разве не так?       — Едем! — обрадовалась я, предвкушая охоту.       Законченная работа окрыляла и хмелила не хуже вина, и не было больше той тягостной усталости, от которой невозможно было избавиться даже во снах. Рабочий наряд вполне годился и для поездки, оставалось только взять кинжалы и лук, слишком долгое время не певший песен в моих руках.       — Жду у моста, — обронил Леголас, спеша из тронной залы на раздающийся рёв отцовского рога. — Коня для бренниль Элириэль! — выкрикнул он приказ, исчезая за гулким полупустым коридором.       Я же улыбнулась чуть растерянному и смущённому Ристиру и похлопала его по плечу:       — Поздравляю со свободой, мой друг.       — Эль… Или я должен теперь говорить «бренниль Элириэль»?       — Как пожелаешь! — отозвалась я уже на ходу.       — Но я… — невнятно пробормотал мастер, — я хотел… нет, просто должен… Прости за все те слова, что наговорил…       Остановившись, я обернулась и присела в полупоклоне:       — Извинения приняты, Ристир. Ты тоже не держи на меня зла.       — Я хотел…       — До встречи, мой друг! Поговорим в другой раз.       Он ещё что-то порывался пояснять, всё сильнее смущаясь, заливаясь краской и путаясь в извинениях, очевидно, лишь сейчас до конца осознавая и своё нетерпимое надменное поведение, и так часто несправедливо бросаемые слова. Но сейчас мне совсем не хотелось ни разбирать чужие неловкости, ни выслушивать объяснения, ни утешать. Большое Дело закончено, и отныне я снова принадлежу сама себе.       За спиной вырастали крылья, лес манил и звал…