Драбблы по Blood

— Не вставай. Лежи, — Хаджи касается ее плеч и укладывает все пытающуюся подняться с места Сайю. Она мокрая с головы до ног, хрипит и рассеянно моргает в потолок. Она хрупкая и слабая, она совсем юна, хотя ее возраст уже превысил сотню лет. Когда она кашляет, у Сайи яростно колотится синяя жилка не шее и ходит вверх-вниз грудная клетка. — Мне нужно… нужно, — бормочет Отонаси, перехватывая запястья Хаджи, — там были… мне нужно к… Кай, Рику… — Хаджи вздрагивает, когда она задевает его искалеченную ладонь. Он не хочет и не будет напоминать ей, что война давно окончена. Не скажет, что ее старая семья уже давно мертва. Не скажет ей, что… — Не лягу, пусти! Ты должен слушаться меня! Пусти! — не будь она такой охрипшей и слабой, выкрик получился бы яростным. Сайя может быть очень страшной в гневе, но не сейчас. — Я буду поступать так, как хочу, а не так, как скажешь ты. Я давно так поступаю, — поглаживая ее по мокрым волосам, произносит Хаджи. Не уговаривая — все равно не услышит. Самому себе напоминая. Каждый раз, когда воспоминания о прошлой жизни вырываются наружу, она становится совсем потерявшейся и очень, очень одинокой. Она за свою жизнь видела сотни, тысячи людей, и Хаджи уверен, что всех их она помнит до сих пор. Но то поколение было для нее особенным — первым, сумевшим принять ее. За столько лет Хаджи научился понимать, почему без этих людей она чувствует себя одинокой. И научился не впадать в отчаяние от того, что раз за разом в кошмарах его, Хаджи, помощь она отвергает. Он уже давно не говорит ей, что любит ее. И уже давно устал напоминать ей своим присутствием, что где бы и что бы ни случилось — он всегда рядом с ней и готов пойти на все, даже на нарушение ее приказа. Он шевалье, а значит, должен защищать ее, даже от нее самой. — Хаджи, ты дурак, — шепчет она пересохшими губами, когда Хаджи прижимает ее к своей груди. — Пусть будет так, — его голос само спокойствие. Спокойствие, которое он несет в себе за них двоих. Сайя Отонаси всхлипывает. Ночь будет очень долгой, а на следующий день ей будет безумно стыдно за эту слабость. Сайя будет смущаться, краснеть и отводить глаза. Она будет извиняться перед ним, как будто в поддержке единственного, кто никогда не отпустит ее руки, есть что-то постыдное. Хаджи ничего не ответит. Научившись понимать, что для нее другие люди, он сам не обзавелся ни одной привязанностью — у него всегда была только Сайя. Только то, что она давала ему. Слова на ее губах — то настоящий яд, то самый сладкий мед. Ее сон, после которого она даже не вспомнит обо все еще поминаемом обещании, данном когда-то и давно уже отринутом. Синяя перевязанная лентой роза на ее могиле. И ожидание. Того, что однажды она не уснет. Того, что однажды примет его помощь просто так, без оглядки.