Волчья лампа Ильича

      От окна тянуло сыростью. Осиротев без разбросанных повсюду вещей, комната была залита холодным светом, безразлично поблескивающим лакированными досками старой мебели. То ли госпиталь, то ли морг, а может и все сразу.       Где-то за стеной протяжно и глухо запел приемник: «Как грустно, туманно кругом, тосклив, безотраден мой путь…».       — Спасибо, черт возьми, — Серая нервно стряхнула пепел с сигареты в раковину. Она еще раз прошла по квартире, всматриваясь в давно надоевшие полки и углы — может быть, стоит взять что-то еще? Например, безвкусно торчащие посреди коридора оленьи рога, или украсть на память вилку.       На глаза попались книги. Потертые, размочаленные корешки и желтые от времени и дешевой бумаги страницы — вот все, что она могла себе позволить. Впрочем, какая разница, читаешь ты списанные издания или новые, если суть от этого не меняется? Точно так же, как мало что становится в голове на свои места и спектры чужих мировоззрений просто накапливаются там, как стекла в калейдоскопе, не создавая единой картины.       Серая открыла случайную страницу, и на ковер — вытертый, пыльный палас — выпал сложенный вчетверо тетрадный лист. «Люблю тебя. Серебристый» — гласила видимая часть послания. Почерк был размашистый, но довольно четкий.       «Нет уж, оставайся здесь».       В самом деле, забирать не хотелось ничего. Семь лет проведенные в этом городе, в этой квартире должны были остаться в прошлом, вместе со всеми глупыми переживаниями и пустыми воспоминаниями. Хотя бы за тем, чтобы окончательно не потерять значимость, маяча рядом каждый день и раз за разом выцветая.       Перевод давал хорошую возможность начать жизнь заново, и было бы преступно ею не воспользоваться. Даже если тебе двадцать девять лет, а шрамов на шкуре больше, чем звезд на погонах.       «…Но память, мой злой властелин, все будит минувшее вновь» — продолжал заливаться приемник. Тонкие, почти картонные стены позволяли соседям знать распорядок жизни друг друга почти до мелочей. Как в зоопарке, приходи — смотри. Что жизнь животных, что жизнь людей, одна глупая беготня.       «Ну, пробудилось что-нибудь? Вроде бы, нет» — Серая подхватила рюкзак и провернула в замке ключ. То ли она стала старше, то ли все в мире потеряло смысл. И если с первым спорить было сложно- все-таки профессия накладывала определенный отпечаток внутренней седины, то второе… Если смысла действительно не осталось, его следовало найти. Пускай, в другом городе, главное, что не в другой жизни.       Наверное, потому Серая и согласилась на перевод из местного РОВД в Двуреченский отдел ОУМК. Чтобы найти. Себя, причины, правду или что-нибудь еще. Хотя бы спасение от тусклой однообразности существования провинциального городка.       Сослуживцы не поняли. Для них бросить все и уехать к черту на рога было сравни небольшому апокалипсису. Какие поезда, какие поиски, когда есть жена, дети, гараж, дача и еще множество причин, существующих здесь и сейчас, в отличие от того, что нельзя потрогать или ощутить? Серая же, по своей волчьей натуре, не тянулась ни к земле, ни к стабильности. Более того, ровный ход вещей быстро начинал ее раздражать и вызывал немыслимую тоску, когда приходилось лезть на крышу и выть там, пугая дворовых собак. И дело было, наверное, даже не в жизни, а в чем-то еще. В осознании, что ее тут не должно быть, или в неумении видеть за бытом нечто большее. Почти половина жизни прошла, а покоя так и не появилось, только хронический недосып и умение заполнять отчеты в состоянии полусна. Определенно то, к чему стоило бы стремиться.       В подъезде пахло куревом, мочой и пивом. На лестничной площадке с давно облупившейся краской на исписанных пророческими записями стенах, виднелись ровные кучки мусора, аккуратно сложенные уборщицей по углам — чтоб не разнесло по всему дому. Выносить их она не собиралась, словно боясь, что это незамысловатое в своей логичности действие лишит ее работы в суровое и неспокойное время. Старая страна развалилась, новая еще пускает пузыри в младенческом слабоумии, разве ж тут до риска? Впрочем, в этом были свои плюсы, например, можно было оставить под ковром ключи, не опасаясь, что кто-либо наткнется на них шваброй. Серая нажала на звонок и, не дожидаясь реакции, поспешила вниз. Прощаться не хотелось, ждать конца проверки целостности квартиры- тоже.       У окна, между третьим этажом и вторым обнаружилась стайка мрачного вида молодежи, сидящей здесь, должно быть, еще с ночи. При виде Серой накурено-медлительная девушка в короткой юбке и с засаленными зелеными патлами модной стрижки быстро спрятала что-то за спину. Звякнули отодвигаемые бутылки.       — Здрасте, — сквозь зубы бросил кто-то из компании.       — Добрый день! — Серая широко улыбнулась, показав неестественно острые для человека клыки, — Сидите, товарищи?       В глазах подростков отразился нескрываемый ужас. Нельзя сказать, что оборотни были в городе диковинкой, но их опасались. А опасения рождали бесконечные байки и желтые статьи в дешевых газетах: кто кого съел, кому выпустили кишки и прочие любимые народом кровожадные опусы. Обязательно с фотографиями — здоровенный кукольный волчара из фильма ужасов скалится в камеру, непонятного вида внутренности, покрытые квадратиками цензуры, валяются на снегу. Чего еще надо почтенной публике? Пожалуй, только теорий о гибели нации из-за пришествия «звероподобных дикарей».       — Не, мы уходим! — Почти спокойно бросил долговязый панк, сидевший до того на перилах. Он кивнул своей братии и, показательно неспешно пошел вниз.       — Вот и чудесно.       «Последний долг этому дому», — Серая чуть слышно фыркнула. По большому счету ей было все равно, станет в подъезде чуть больше грязи или нет, но уходить нужно было с честью, так, чтобы сюда еще какое-то время не совались посторонние, а несменный форум пенсионеров строил на этот счет разнообразные теории, от коррупции в ППС, до заговора правительства с пьяными шайками.       Путь к вокзалу лежал через мост — совсем недалеко. Настолько, что если прислушаться, ночью можно было услышать далекие свистки и грохот составов. Словно бы Серая всегда знала, что не останется здесь навсегда и, в конце концов, сорвется куда-нибудь, а потому избрала себе жилье поближе к железнодорожной развязке.       На улицах было пустынно. Не кричали дети, не шумел нескончаемый поток людей, нехотя идущий на работу — город отдыхал, предоставляя возможность запомнить его именно таким: мирным и от непогоды монотонным, словно спящий каменный гигант.       Над рекою носились чайки. Они ныряли в зеленоватые воды неспешной реки, кружили над далекими островами, видимо, растаскивая оставшийся после визитов туристов мусор. Когда-то здесь были утки. Они прилетали каждую весну и уносились с первыми морозами. Затем на берегах началась стройка, камыши были вырублены, и птиц не стало — кто-то говорил, что они уплыли к другим берегам, но многие грешили на рабочих — съели бедолаг, не иначе. Хотя бы потому, что осенью никто больше не слышал гвалта перелетных стай, только вороны, да редкие клинья журавлей мелькали в низком, безразличном небе.       Серая сняла рюкзак и запрыгнула на перила моста. Между балками вились тонкие паучьи сети с застрявшими в них тополиными сережками, пухом и фантиками от конфет. Всюду, среди недвижимой суеты жизни людей таилась жизнь, загнанная, но еще не истребленная цивилизацией до конца.       Пожалуй, с Мраморной расставаться было жаль. Река Серой нравилась, хотя бы тем, что было с ней связано. Именно у подножия этого моста она как-то раз, поборов страх перед глубиной, бросилась за пытающимся ускользнуть подозреваемым, здесь же пряталась и ловила лягушек после того, как ее, только окончившую учебу, отчитали на глазах всего отдела за какую-то ерунду. А еще в этих краях она рыскала с Карпом, сбегая из интерната, но это вспоминать почему-то не хотелось, хотя Серая и пыталась убедить себя, что спустя столько времени уже не злится.       Вряд ли он вот так же сидит и вспоминает прошлое, есть же карьера, связи и вещи куда более фундаментальные, чем какая-то там старая дружба. Настолько, что не стоит даже звонить и предупреждать об отъезде. Какие пустяки.       Можно извиниться за все, да ничего не жаль: и того, что она здесь жила, и того, что, видно, не прижилась.       Серая спрыгнула на асфальт, подняла поклажу и, бросив последний взгляд на далекий соседний берег, двинулась вперед, к маячащему уже на горизонте зданию вокзала. Ветер крепчал, принося редкие брызги начинающегося дождя, стремящегося, кажется, смыть последние следы пребывания ее в этом городе.       Прощай, мост! Прощай, река! Отныне все пойдет по новому пути.