в груди

в ней буря и боль. второе — в несметном количестве.

Хлоя скребет ногтями по дверце шкафа и рычит слишком по-кошачьи, чтобы прятаться, проходит еще полметра. Замирает неестественно быстро. Ноги немного ломит, глаза печет, а в животе скручивается в узел боль почему-то. Она чертит линию по шее и вверх, кое-где надавливает слишком сильно и вспарывает кожу. Хлоя думает, что быть май еще не так отвратительно. Хлоя думает, что она не очень-то и убедительна. Она выскакивает из дома стремительной кошкой (какая ирония) и несется вперед; у нее больно кровь течет по венам, растягивает мгновения адреналина в вечность. В вечность пыток, в вечность смертей, в вечность потерь. вечность — У тебя синяк под глазом, — отмечает она бегло, проводя ногтем-ногтем-ногтем-обычным-ногтем по щеке Алека, — что случилось? Хлоя думает, что у нее паранойя. Стирает с его лица ехидную улыбку и мягко приподнимает подбородок кончиком пальца. Чтобы не смог оторваться. Чтобы не имел возможность отвернуться. Чтобы дарил свой взгляд только ей. чтобы она знала, что он смотрит. Хлоя улыбается так кисло и неприятно, что у самой сводит кончики мыслей. Она накручивает на палец цепочку и смотрит в окно — там свобода, там страх, там страх, страх. страхстрахстрах Она вспоминает день-вечер-ночь, когда Брайан, будь он проклят (нет, пожалуйста), умер. Или когда умерла сама Хлоя, потому что в нее явно пустили больше одной пули, а это не способствует здоровому образу жизни. Да и жизни, собственно, тоже. О, Хлоя совсем-совсем не помнит, как холодная сталь приближалась к ней, а мечты (да, те самые разрушенные обломки) пропитывалась гарью. — Хлоя? — Алек трогает ее за плечо и Хлоя держится за него, потому что слишком сильно тонет где-то здесь, — с тобой все… нормально? Алек сейчас совсем не Алек, но Хлоя слишком глубоко, чтобы заметить. Она трет щеку о рукав его мастерки и дышит ароматом смерти. У нее магия перед глазами и кончики пальцев чешутся очень сильно — будто когти (эти чудовищные когти, чудовищные, отвратительные, Господи) собираются прорваться наружу прямо-таки сейчас. Хлоя выдыхает, потому что воздух необычайно тяжел для них двоих. — О, все просто прекрасно, Алек, — смотрит из-под ресниц и пугается своего же голоса, — я всего лишь убийца. Но кого это волнует, так ведь? Хлоя знает, что скажет Алек, поэтому отворачивается раньше, чем кислота его слов достигнет цели. Но он молчит, а время отбивает чечетку где-то у нее в груди. Хлоя совсем-правда-немного срывается — все в ней ужасно наэлектризовано и опасно, чтобы держать внутри. — Это просто прекрасно, Алек! — Хлоя шипит и кричит одновременно; у нее отрастают когти, и это кажется ей романтичным. Хлоя думает, что она — монстр. Она, вообще-то, не хотела того, за что каждый продаст душу. Ей не нужна ни сила, ни скорость, ни слух, ни зрение… ох, ей бы научиться дышать ровно, без боли в каждом движении ресниц, когда мысли неумолимо взлетают в ад — то место, где у нее личная комната для вип-персон. Хлоя царапает стену дорогой квартиры и вырезает кружева на лакированной поверхности стола; смотрит на Алека с чем-то странным, с чем-то горячим внутри — она видит это в своем отражении, которое маячит в его глазах. — Ты можешь убить меня? — Хлоя почти падает на колени, потому что это не так опасно, как остаться стоять. — Всего семь… шесть раз? или пять. Хлоя жмется убито, кусая свои губы и ногти-когти-руки. Она смотрит на пятно на ковре, потому что не смотреть еще больнее, чем смотреть — Хлоя боится забыть то, что лучше совсем не помнить. Алек качает головой и это будет спусковой болью в жизни (пятой, шестой, седьмой… можно отдать одну из девяти?). В груди у Хлои совсем не немного боли и крика, который не вырвется. Она дерется с собой и, кажется, клыки тоже растут. Хлоя очень хочет сказать, что «пожалуйста, Алек, мне так больно, что я не дышу. пожалуйста» Но она тяжело стонет в пятно на пушистом ковре, а грудь ее похожа на подушку из птичьих перьев — все так больно и пушисто, так мягко, но опасно-опасно-опасно. Хлоя трет глаза и смотрит потом вверх, на Алека: невыносимо красив, невыносимо обаятелен, невыносимо добр. и жив. Хлоя будто тянет руки к нему, но вроде и нет. Она слышит даль и шуршание асфальта под колесами машин где-то на пятьдесят (или больше, больше, больше) этажей ниже этого пола. Они не целуются далеко не впервые. — Этот мир слишком хорош для тебя, Хлоя, — Алек трогает ее волосы, — поэтому ты должна украшать его. А еще ты должна спасти нас. Ты помнишь пророчество? Хлоя хочет сказать, что «к черту пророчество». — Я слишком потеряна для этого мира, Алек, — она смотрит в потолок, потому что глаза у него тоже невыносимые, — мы, — поправляется, потому что боль в нем еще невыносимее всего того, что уже итак невыносимо. Хлоя думает, что она — монстр. — Так что там с пророчеством? Хлоя молчит.