Rewind

Две недели. Они проходили бездумно, быстро, вихрем проносясь перед глазами, принося за собой что-то новое, но далеко не делающее жизнь легче. В последнее время все чаще приходило осознание: мелко нарезанное и перемешанное с огромной долей непонимания. Да, весьма странная приправа для собственной жизни, но молодые люди и девушки среди прочих равных всё чаще выбирают именно её. Две недели, за которые, кажется, не изменилось ровным счетом ничего из того, что поменяться было должно. Время текло своим чередом, но глупо было предполагать, что Сидни Кросби был согласен с его течением. Две недели, на протяжении которых молодой человек злился, раздражался по любому поводу, не преминув выплескивать всю свою ярость на окружающих. Он с утроенной силой отрабатывал на тренировках, выматывая себя без остатка, постоянно ругался с Тейлор, которая, в общем-то, была абсолютно не виновата в том, что девушка, с которой он бы хотел провести остаток собственной жизни, сбежала от него с рассветом, не сказав ни единого слова на прощание. Наверное, Сидни Кросби сводило с ума осознание того, что он был влюблен. Как мальчишка. Словно все так же, как и тогда. Даже в одну и ту же девушку. И именно в те моменты, когда Ханна, которую он практически любыми способами пытался выловить для разговора, снова умудрялась искусно не попадаться ему на глаза, он психовал. Психовал так, что любимая сестра и правда начинала бояться за его психологическое состояние. Порой дом наполнялся грохотом какой-либо мебели, порой трехэтажными матерными конструкциями, но теперь… теперь тишиной. Потому что Сидни Кросби откровенно заколебался бегать за человеком, который каждый раз намеренно удалялся от него все дальше. Как бы это не было неприятно, он понимал, что всё это рано или поздно пройдет. Пройдет, как много лет назад, только вот… проходило ли оно когда-то? Он не знал. — Ты поговорил с ней? — произносит Тейлор, аккуратно зайдя в чужую комнату, по-матерински помогая брату собирать вещи. Совсем скоро, уже через пару дней они вновь покинут этот маленький город, который Тейлор, хоть и не хотела признавать, но очень сильно любила. Как ни крути, на этих родных улочках было оставлено слишком много, и все эти воспоминания нельзя выкорчевать из головы за несколько секунд. Они — часть её истории. Их истории. Сидни выглядит спокойным, но девушка прекрасно понимает, как он напряжен. Всё ещё. Сидни не был тем человеком, который показывал свои эмоции, но, как бы он не старался их прятать, его вспыльчивость была заметна невооруженным глазом. Она пропитывала воздух, наэлектризовывала атмосферу, распространялась в ней своими тонкими мерзкими щупальцами и не позволяла нормально вдыхать кислород. — Нет, — резко отрезает, проверяя мобильник, — я заебался бегать за человеком, который не хочет, чтобы его догнали. Несмотря на всю резкость, которая прозвучала в его словах, это не было правдой, хотя, может быть, и звучало довольно убедительно. Он был влюблен, и в этом случае Сидни всегда был готов на многое. Но в то же время он уважал девушку и не видел смысла отягощать ей жизнь тогда, когда она уже сделала свой выбор. И выбор не в пользу него. — Так просто сдашься? — Тейлор слегка улыбается, смотря на брата вызывающе, но несколько скованно, словно боясь растревожить только что заснувшего в его душе халка. — Не похоже на тебя. На самом деле, вот кто-кто, а Тейлор после той вечеринки светилась от счастья, словно лампочка, чей свет может разрезать даже самую густую тьму. Эмили больше не было. Она больше не мозолила глаза, не донимала своими дурацкими попытками подружится и просто-напросто не отравляла жизнь её брату. И это, наверное, был первый и последний раз в её собственной жизни, когда она искренне радовалась тому, что подруга его брата оказалась в одной постели с его же лучшим другом. Плохое сочетание, не правда ли? Обычно такое громкое и терзающее душу слово «измена» разрушает семьи, позволяет познать трагедию одной любви, но здесь… все в очередной раз пошло неправильно. Сидни не держал зла на свою, теперь уже бывшую, девушку. Просто потому, что он сам сделал то же самое. В тот день они полностью разрушили свои отношения, но не учли один единственный факт: в тот день разрушать уже было абсолютно нечего. Утро после вечеринки по обыкновению не может быть веселым. В такие моменты голову всегда одолевает похмелье, тело — невероятная слабость, а воспоминания своих вчерашних поступков больно ударяют по голове, напоминая о себе и заставляя невероятно стыдиться себя самого: такого пьяного, но такого искреннего и настоящего. Но сегодня… Сегодня система дала сбой. Ещё даже не открыв глаза, Сидни Кросби чувствовал себя чертовым счастливчиком, который выиграл миллион долларов в лотерее, чертовым гением, который открыл что-то доселе неизведанное, и просто живым парнем, который, наконец, нашел то, что давно потерял, не собираясь упускать это вновь. Но было уже поздно. Веки открывать совершенно не хотелось, воздух, кажется, был пропитан их счастливым дыханием и запахом её легких духов, что беспрепятственно пропитывали легкие. Перевернувшись на другой бок, Сидни почти привычно протянул руку в поисках Ханны, стремясь притянуть её ближе, но вместо её маленького тела почувствовал лишь холод простыни, которую он едва заметно коснулся рукой, в очередной раз схватив пустоту. Сна теперь не было ни в одном глазу. Мужчина медленно принял сидячее положение, потерянно растирая лицо ладонями, а позже оглянулся, осматривая комнату таким взглядом, будто никогда здесь не был. А ощущение на душе создавалось такое, словно он был здесь всегда. Но был, к сожалению, один. Ничего, кроме его собственных воспоминаний, не подтверждало наличие здесь одной миниатюрной блондинки. Почему-то Сидни сразу догадался, что не стоит искать Ханну по дому, не стоит думать, что она просто решила попить кофе с утра пораньше или её голову внезапно посетило гениальное желание сделать уборку в чужом доме. Здесь все было понятно. Она ушла, сбежала от него, словно от прокаженного, и эта мысль приводила в действие механизм ярости, заставляющий кровь бурлить в венах. Его просто разрывало от мысли, что Ханна считает — позволяет себе считать! — что она нужна ему только на одну ночь, а в том, что она считала именно так, он не сомневался. Слишком хорошо знал её. И это бесило ещё больше. Несколько раз глубоко вздыхает, достаёт телефон, на экране которого высвечивается несколько пропущенных, но игнорирует их, набирая один единственный номер, который сейчас, разумеется, выключен. Механический голос медленно произносит заученный назубок текст, но Сидни не дослушивает его. Не может. Скидывает звонок, отшвыривая телефон куда подальше. Матерные конструкции наполняют комнату, но, к счастью, молодой человек быстро возвращает себе контроль, хотя ему страсть как хочется ударить что-нибудь или кого-нибудь. Говорят, дети справляются с гневом двумя способами: или причиняют вред другим, или делают больно себе. И Сидни хотел этого. Кулаки в кровь. Потому что раздражает. Он чувствовал себя маленьким ребенком, которого лишили любимой игрушки и который очень хотел за это отомстить. Однако, бредя по коридору собственного дома, это было последнее, о чем он думал. Удивительно, как быстро можно лишиться состояния полного счастья: состояние свободного полета кончилось, пришла пора жестокой действительности, где не видно густых облаков, постеленных на голубом небе, а видно только грязь, в которой вязнут ноги. Теперь он боялся ещё и того, во что мог превратиться его дом: слабая приглушенная музыка все ещё играла где-то внизу, полный беспорядок, как и предполагалось, стал полноправным хозяином этих помещений, а полную картину этого безобразия дополняла мирно сопящая на диване Тейлор. Замечательно. Сидни выдыхает, осушая единственный чистый стакан с холодной водой, который он смог найти. Бросает ещё один взгляд на сестру, чьё лицо скрыто за копной своих светлых волос, но не решается будить её. Не хочет. Возвращается наверх, путаясь в собственных мыслях, словно в хорошо выстроенных капканах. Слышит смех в коридоре и не успевает ухватить тот момент, как перед его взором вырастают целующиеся Майк с Эмили. Сидни останавливается, удивленно смотря на их счастливые и веселые лица, но не выдает своего присутствия. Громко откашливается, привлекая внимание, но продолжает смотреть на них опустевшими глазами. Только опустели они вовсе не из-за этой картины. Он не был удивлен. Молодые люди резко отрываются друг от друга, замечая неподвижно стоящего Сидни, и вся это история по своей абсурдности начинает настолько напоминать плохой анекдот, что хоккеисту ужасно хочется засмеяться в голос. Эмили что-то говорит, пытаясь оправдаться, но Сидни не слышит, а, может быть, даже и не пытается её услышать. Смотрит на лучшего друга, не сводя взгляд, чувствуя, как противная волна собственника тут же просыпается в его душе, захватывая его всё больше и больше. Злость выступает катализатором этой реакции, и Сидни уже и сам не может вспомнить тот момент, когда звонкий и хлесткий звук удара вкупе с девчачьим визгом оглушил весь дом. Майк пошатнулся, но отвечать не стал, а Сидни было уже все равно. Ему стало легче. — А что, у меня есть другие варианты? — он смеётся, но скорее нервно, пряча растерянность за мнимой уверенностью. Впрочем, Тейлор ему никогда не получалось провести. — Сезон скоро начинается. Я должен сконцентрироваться на том, что действительно важно. Выражение лица Тейлор, которым она осветилась при этих словах, красноречиво напомнило Сидни Кросби о том, что он самый настоящий дебил, но молодой человек, во всяком случае, пытался не показать, что понял это. Он пытался доказать себе, что не нуждается в Ханне, пытался поверить в это, старался убедить себя, что не любит, но чем больше он это делал, тем сильнее разочаровывался в собственных мыслях. Он любил. Любил её светлые мягкие волосы, худенькие заостренные колени, дьявольски темные глаза, на дне которых плескались самые настоящие черти. Ему нравилась её манера разговаривать, постоянно смущаться, если он вдруг скажет что-то не то, её порой совершенно дурацкие шутки в его собственный адрес. Множество маленьких деталей, которые он начал замечать раньше, чем кто бы то ни был другой, и молодой человек не хотел терять это так просто, но в последнее время девушка превратилась в неуловимое привидение, поймать которое стало какой-то невыполнимой задачей. Почти игра, правила которой он не знает. Более того, Ханна игнорировала ещё и Тейлор, но Сидни этот факт, если честно, уже совершенно не удивлял. — Я уже говорила тебе, что ты придурок? — спросила Тейлор раздраженно, замечая то, как Сидни достает ещё один чемодан с антресоли. Благодарно принимает его, собираясь уйти и заниматься сбором своих вещей. — Вы оба придурки. — Тей, — молодой человек хмурит брови, но старается выглядеть веселым, — если ты будешь так разговаривать со своими пациентами, ты никогда не станешь хорошим психологом. — Да пошел ты, — она смеется, кидая в него какой-то футболкой, и быстро интересуется прежде, чем оставить его наедине с собственными мыслями: — Во сколько мы выезжаем? — В пять утра. — Грустно, — потерянно констатирует она, качая головой, — я не хочу отсюда уезжать. Только не сейчас, — она не может объяснить, что происходит с её чувствами дальше, но девушка просто порывисто обнимает собственного брата, будто ища в нем поддержку. Университет, переезд, отрыв от семьи — все это казалось таким далеким, и она даже представить себе не могла, что все произойдет так быстро. И каждый раз, когда приходила пора прощаться, она чувствовала схожие эмоции. Лбом утыкается в его плечо, а потом, смеясь, возмущенно бросает, будто между делом: — Господи, Сид, надень уже футболку, — смеётся, хотя в глазах стоят едва заметные слезы. — Я не Ханна, меня этим не впечатлить, — произносит задорно, пытаясь скрывать истинные эмоции, за что тут же получает этой же самой футболкой по пятой точке. Возмущенно фырчит, на что Сид только разводит руки в стороны, а Тейлор тихо произносит: — Я позвоню ей, ещё раз. Может быть, спустя две недели, она все-таки возьмет трубку. Только Тейлор в это, почему-то, абсолютно не верит. *** Две недели, за которые Ханна хотела потеряться так, чтобы её никогда не нашли. Ей хотелось плыть по течению, но она почему-то упрямо барахталась против него. Плохой аттракцион, забирающий много сил, но, к слову, приносящий результат. Две недели она избегала человека, которого никогда в жизни избегать бы не хотела, но, признаться, видеться с ним ей не хотелось от слова «совсем». Зачем путать все карты своим неловким молчанием, зачем слушать привычное «я был пьян». Она это знала и без его напоминаний. Он был пьян. Она была пьяна, а все это — одна сплошная ошибка двух затуманенных алкоголем рассудков. Только забывать, как это обычно бывает в подобных случаях, совершенно не хотелось. Может быть, это и вовсе была лучшая ошибка в её жизни. Ошибка, за которую ей не хотелось платить. Не хотелось смотреть в глаза человеку, у которого есть семья, девушка и который так же, как и много лет назад, уедет, не сказав ни слова. Но знаете, то, что он продолжал вялые попытки найти её, несколько настораживало. Однажды она действительно хотела ответить на звонок, но быстро осознала, что только от звуков его голоса она расплачется, да и осложнять его плавную размеренную жизнь своим присутствием абсолютно не хотелось. *** Веселый рингтон разрезал мертвую тишину комнаты. Когда-то эта приятная заводная мелодия очень нравилась Ханне, но сейчас вызывала лишь раздражение. Отработанным движением пальцев она сбрасывает вызов и выключает телефон, откидывая его куда подальше. Две недели превратились в бесконечную серую полосу дождя, началом отсчета которого стало то самое злое утро. Это были абсолютно одинаковые, будто под копирку, дни. Ханна просто ничего не чувствовала, ей ничего не хотелось. Про еду вспоминалось в лучшем случае раз в день, усталости после проведения тренировок также не было. Казалось, будто апатия заключила ее в свои объятия, не позволяя ничего вспоминать. По ночам, правда, она сменялась какой-то подавленностью и слабой грустью о несбывшемся, невозможном. Ханне хотелось закрыть глаза, уши, ничего не видеть, не слышать, не говорить — лишь исчезнуть в никуда из собственной кровати, только не позволяя прокручивать в голове моменты, когда она по-настоящему жила, чувствовала себя живой. Живой и такой нужной… А по утрам иногда приходило отрезвление: девушка понимала, что нельзя зацикливаться, нужно двигаться дальше, потому что ни одна проблема сама себя не решит. Рано или поздно нужно будет заставить себя жить привычной жизнью, перестать игнорировать окружающих. Только научиться заново улыбаться невозможно. Это будет печальное зрелище: растянуть губы в подобии улыбки нетрудно, но сделать это искренне — вот вопрос. Те же глаза будут хронически выдавать ее с головой. Она не узнает себя в зеркале. Осунувшееся лицо, заострившиеся черты лица и страшные, будто мертвенные, спокойные глаза, ярко выделяющиеся на фоне белой кожи. Девушка резко отшатнулась от отражения так, что в глазах на мгновение потемнело, а сама она почувствовала непривычную слабость. Но страшнее всего по ночам. Сколько бы Ханна не уверяла себя по любимой привычке, что сможет выкинуть Сидни когда-нибудь из головы, она очень сомневалась в глубине души, что сделает это когда-либо. Родные грабли — отрицать очевидное, и неважно, признает ли она это. Его лицо в ту ночь постоянно всплывало в сознании, и с утра девушка четко понимала, что с таким бороться невозможно, неважно, насколько бы ей хотелось скрыться от него, своих мыслей. Но если говорить по правде, она все же пыталась убежать от самой себя. Вечера, когда у Ханны не было никаких занятий, она проводила в своей маленькой уютной гостиной. Порой, будто маленький ребенок, девушка с каким-то удивлением рассматривала крупные капли дождя, стекающие по стеклу, промокшие ветки деревьев, росших рядом с домом. Ветер яростно сгибал деревья, с которых начали лететь первые листья. С веток стекали противные грязные капли, растворяющиеся в глине, в которую превратилась земля за неделю дождей. Природа будто говорила, что наступает осень. А за ней будет и зима. Ханна не любила эти времена года. Просто от осознания этого факта в душу закрадывалась тоска, будто серая кошка. Вихрь кружил листья, равнодушно нес их к земле. Девушка, грея руки о чашку, кутаясь в мягкий плед, напоминающий ей о собственном детстве, думала, что никогда еще ей не было так одиноко, тоскливо и грустно. Ее жизнь была похожа на листик росшего у окна дерева, который безжалостный ветер крутил и вертел как хотел: сначала заставил взвиться в воздух, поднимая, казалось, до свинцовых небес, а потом, равнодушно поиграв, бросал на землю, ища себе новую игрушку, выкидывая старую и уже неинтересную. А бедный маленький листик ничего не мог поделать с этим: его воля была слаба, и, оказавшись во власти стихии, лист перестал принадлежать себе. Так и мы все, будто маленькие части большого дерева. У нас у всех есть надежды и мечты, которые нам безумно хочется реализовать, верить, что все сбудется, но кто-то беспощадной рукой ломает хрупкие миры других, не обращая внимания, что только что прошелся по головам. Стихия сильна и бескомпромиссна сама по себе, и ей, такой сильной, никто и не нужен. Она сама творец своих желаний, кузнец своих успехов. Её одиночество — ее сила, любой недостаток может стать щитом и сокрушающим молотом. Ханна никогда не была такой, хотя она и пыталась когда-то давно строить из себя сильную девочку. Но у каждого есть роковые воспоминания, которые, кажется, преломляют нашу жизнь на странное «до» и туманное «после». Кто-то может справиться и идти дальше, вернувшись на свою тропу, для тех воспоминания превращаются в силу, в ту вещь, от которой можно черпать её, а для кого-то неудачи прошлого становятся кошмарными снами, и собственное тело напоминает о былых травмах. Слабых всегда тянет к сильным. К тем, кто может защитить. К тем, кто даст тепло. К тем, кто даст надежду на будущее. *** Непогоду прервало солнце в выходной день. Но для Ханны создалось обманчивое впечатление, что время застыло на одном этапе в одно холодное утро и не собиралось никак идти вперед. Секунда казалась минутой, минута была часом, а один час был похож на день, когда сам день превращался в вечность. Неужели каждый день теперь такой нескончаемый? Скучная жизнь, однообразные занятия и снова сны. Ничего не менялось. В то утро девушка проснулась крайне рано, но ни малейшего желания двигаться не было. Снова страх буквально пропитывал душу. Ужасное зрелище: молодая девушка, абсолютно одинокая в своем доме, равнодушно уставилась в одну точку за окном, будто следя за синей птицей из детской сказки. Будь она чуть сильнее, верь она чуть сильнее в себя, она бы сделала тот самый сложный шаг вперед, разрывая невидимые ниточки прошлого, связывающие накрепко ее с Сидом. Но этого «чуть-чуть» очень часто не хватает многим. Хотелось исчезнуть из его жизни. Формально она это сделала, но в собственной голове он хватал за руку, тащил обратно в прошлое, и Ханна не сопротивлялась. Ему она никогда не сможет сопротивляться. Закрыв глаза, кажется, она увидит Сидни, такого живого, что каждая черточка лица будет напоминать его настоящего. Перехватывает дыхание, и с утра ей кажется, что она чувствует вкус его губ, его запах в своих волосах. Рассвет и солнце в ее жизнь вернулись неожиданно, ворвались, не спрашивая разрешения, и разукрасили мир яркими красками. Сестра с сыном появились, будто из-под земли. Они, думая, что она еще спит, весело хозяйничали на кухне, готовя ее любимые пирожки. Ханна слабо улыбается: иногда это так приятно после недель почти полного одиночества понимать, что ты не одна в таком холодном и большом мире. Но едва запах выпечки достиг комнаты девушки, так она, едва успевая что-то накинуть, бросилась в ванную комнату. Минут через пять, слабо отплевываясь, Ханна смотрела на собственное измученное выражение лица, чувствуя буквально непреодолимую слабость. Облокотившись о стенку рядом с полотенцами, ощущая теплой спиной неприятный кафель, девушка попыталась сосредоточиться. Реакция собственного организма озадачивала. С чего эта странная тошнота? Ее здоровье всегда было более чем в порядке, рвота была более чем ненормальным явлением, тем более на любимую выпечку. Но едва она высовывает нос из ванны, так волна запаха, достигающая носа немедленно, вызывает очередной спазм. Отравилась? Нечем. Утренние странности. Тихо прокравшись обратно в свою комнату, девушка, стараясь не обращать внимания на трясущиеся руки, попыталась себя хоть кое-как привести в порядок, чтобы, по крайней мере, не напугать ребенка. От сестры никогда ничего не скроется, и, кажется, пора ждать разговора по душам. Уверенный топот Алекса тетя расслышала издалека, готовясь заключить в объятия любимого племянника. В комнате он появился быстро и внезапно, впрочем, как привычно появляются все маленькие дети, озаряя темную, душащую атмосферу своей широкой улыбкой. Голубые глаза мальчика озорно блестят, на лице играется счастливое выражение, а сам он, присаживаясь рядом с Ханной, пронзительно смотрит на неё из-под густых угольно-черных ресниц, которым могла бы позавидовать любая девушка. Мальчик едва заметно наклоняет голову набок прежде, чем попадет в объятия любимой тети, а чуть позже произносит с самым серьёзным видом: — Эй, Ханни, не время сидеть в комнате, когда на кухне столько вкусностей, — он слегка щурится, разводя руки в стороны, тем самым, видимо, показывая масштаб. — Пойдем, — машет головой в сторону прохода, — мама тебя зовет. — Конечно, — Ханна вымученно улыбается, но глаза её, когда-то глубокие и невероятно красивые, не выражают абсолютно ничего. Сейчас в них пустота, словно всё живое в один миг забрали всадники мифической Дикой Охоты. Пустота, в которой она задыхается, и Ханне, как бы это глупо не звучало, не нужно было идти ни к какому водоему, чтобы начать идти ко дну. Просто и незаметно. Как всегда. Быстрые шаги мальчика, что коротко кивнул и уже убегал обратно к маме, несколько долгих секунд отдавались в голове своим монотонным, едва заметным стуком, который раздражал её ровно так же, как раздражало назойливое тиканье настенных часов. В глазах и в голове темнело, и сразу же, как Ханна убедилась в том, что мальчик её уже не видит, она обессиленно откинулась на кровать, шумно вздыхая и стараясь надеть на лицо ту маску, которая позволит ей вернуться в прежнее состояние. Включить фальшь и неискренность, выключить настоящие чувства. Слышит негромкий выкрик из кухни и медленно встаёт, решая не испытывать судьбу, и пройти точно туда, где ей следовало быть. Так странно, их смеющиеся голоса, разговоры, доносящиеся из собственной кухни, казались ей такими родными, но одновременно с этим невероятно далекими. Словно все это происходило в другом мире, другой галактике, за которой Ханна могла подглядеть, но частью которой стать не получалось. Если честно, за эти две недели она совершенно отвыкла от компаний, предпочитая их веселости холодность четырех стен, которые она порой очень долго рассматривала ужасно длинными вечерами. — Нет, Алекс, — строгий голос Линн настиг коридор уже тогда, когда девушка была в дверном проеме, — ты не будешь кушать до тех пор, пока не вымоешь руки, — светловолосая девушка крутилась по кухне, подобно юле, и именно эта мысль почему-то вызвала слабую улыбку на измученном лице. — Доброе утро, затворник, — весело произнесла Линн и на мгновение остановилась, проходясь по сестре изучающим взглядом. Возможно, она испугалась её вида, возможно, была в шоке от ещё большей худобы, поразившей лицо и тело, мертвенно-бледной кожи или безжизненных глаз. Ханна только едва заметно кивнула, присаживаясь за стул, хотя ей было очень тяжело скрывать позывы собственного организма, что молниеносно реагирует на любой посторонний запах. Морщится, оглядываясь по сторонам, но это все одно не помогает понять, что с ней происходит. — Как у вас дела? — в любом разговоре рано или поздно наступает момент, когда под прессом обстоятельств и легкого оцепенения между собеседниками повисает нелепая пауза. Затишье, после которого последует взрыв. Шквал вопросов, град заученных наизусть фраз, призванных докопаться до истины. А Ханна этого не хотела. Ужасно не хотела, и этот вопрос, настолько банальный, абсолютно не вписывающийся в данных обстоятельствах, мог быть как раз тем спасательным кругом, который поможет ей выплыть. Линн смотрела на сестру широко открытыми глазами. Она не знала, а, может быть, просто не понимала, как начать разговор. Она не ожидала увидеть то, что она видит сейчас: перед ней человек, который потерял себя. Человек, которому нужна помощь, но проблема в том, что нельзя помочь человеку, который не хочет, чтобы его спасли. — Лучше, чем у тебя, я полагаю. — У меня все хорошо, — произнесла Ханна спокойно, но не очень понятно, кого она хотела в этом убедить. Девушка встает, игнорируя неприятные ощущения, что атакуют её изнутри и снаружи. Старается не смотреть на сестру, чей пронзительный взгляд прожигает дыру в спине. Слышит, как Линн тихим заботливым голоском отправляет Алекса посмотреть мультики в гостиной, и уже через секунду в голову светловолосой девушки вновь влетает гул его шагов. Стоит спиной. Не оглядывается. Прикрывает глаза, чтобы мигом собрать все свои жалкие силы в кулак. Не хочет показать, что что-то не так. Не хочет перекладывать на Линн свои собственные проблемы. Но она уже это сделала. — Ханна, ты, конечно, можешь врать мне, сколько угодно, но я все вижу. Что с тобой твориться? — начинает блондинка аккуратно, прекрасно понимая, что ходит по лезвию ножа. — Ты две недели сама не своя ходишь: на звонки не отвечаешь, людей практически игнорируешь, из дома не выходишь. Просто расскажи мне. Будет легче. Но только Ханна знает, что легче не будет. — У меня все нормально, — уверенность, которая спонтанно проступила в голосе девушки, несколько удивила даже её саму. — Просто неважно себя чувствовала две недели, — Ханна слабо улыбается сестре, но то и дело отводит взгляд в сторону. — Может быть, я приболела. И девушка ни капли не лгала. Наверное, она и правда была больна, только заболела она не от каких-то там вирусов, а от собственных переживаний. Её раны, как и её болезни, глубоко внутри, они терзают сердце, раз за разом играясь с душой, что уже давно остекленела. А самое страшное, наверное, заключается в том, что ни один врач не способен её вылечить, и только один человек сможет из этой ямы вытащить. — Не ври мне, — тихо произнесла девушка, продолжая смотреть в сторону Ханны. — Так люди не болеют, — поучительным тоном, который в данном контексте девушку безумно раздражает, добавляет она, но взгляд своих пронзительных голубых глаз в сторону не отводит, — я знаю тебя лучше кого бы то ни было ещё. Возможно, знаю даже лучше, чем ты сама. И я вижу, что с тобой что-то происходит. Помнишь, в прошлый раз ты обещала, что всё мне расскажешь. — Мне нечего тебе говорить, — отрезает, замечая небольшое движение по ту сторону стола. Линн встает, подходя к кухонному столу, и легким движением переносит блюдо с выпечкой на стол, с ощутимым грохотом ставя его прямо напротив Ханны. — Честно, у меня все нормально. Раздражающий запах легко проникает в легкие, и девушка может поспорить, что лицо её в этот момент заметно бледнеет. Неприятное чувство подкатывает к горлу, и ей не остаётся ничего, кроме как вновь сбежать в ванную комнату, зажимая рот своей ладонью. И это тяжело. Ощущение такие, словно её медленно разрезают на части, словно в груди уже нет воздуха, а все внутренности скручиваются, сдаваясь под напором очередной тошноты. Девушка стоит, бессильно опираясь ладонями в края керамической раковины. Вновь слышит тихие шаги за спиной и коротко вглядывается в отражение зеркала, где сейчас как никогда некстати появилась Линн. — Я просто отравилась чем-то, — произносит хоть что-то, что сможет оправдать внезапную тошноту, но в глубине души она понимает, что сестру это, скорее всего, не убедит. Линн молчит, всматриваясь в исхудавшее лицо блондинки, но ничего не говорит. Думает. Подбирает слова, которые внезапно разбегаются от неё. Тишину между ними нарушает лишь прерывистое дыхание Ханны, которая, кажется, уже не считает нужным уходить из этого помещения. — Ханна… — она осекается, а у Ханны, на каком-то даже интуитивном уровне, сердце уходит в пятки. — Просто, чтобы ты знала, сестренка, — наскоро добавляет она потерянным голосом, складывая в голове не самый сложный паззл, — когда я в прошлый раз так заболела, в моей семье стало на одного человека больше. — На что ты намекаешь? — произносит негромко, так, насколько хватает тона её голоса. — Ты всё поняла. А она и правда всё поняла, только верить отказывалась. Едва за Линн с Алексом закрылась дверь, девушка вновь съехала по стене в прихожей, вызывая у себя ощущение дежавю почти двухнедельной давности. Почему? К горлу подступали слезы, Ханна явственно ощущала комок, который не могла сглотнуть, который больно давил, а в ушах все также был слышен голос сестры: немного ироничный, но явно веселый. Кому может казаться беременность за радость? Девушке никогда не казалось. Прибавка в весе для любого спортсмена болезненная вещь, и подсознательно Ханна всегда хотела видеть себя тоненькой фигуристкой, как и в детстве, поэтому тщательно следила за питанием, иронично следуя совету всемирно известной русской балерины Плисецкой «жрать надо меньше». «Господи, о чем ты думаешь, идиотка», — одергивает сама себя, чувствуя, как по щекам бегут капельки воды. Она никогда еще так легко не плакала, стараясь держать себя в ежовых рукавицах, а сейчас паниковала и не видела выхода. Никакого. Будто жизнь уже поделилась на до и после, настолько радикально, что, кажется, это происходит с двумя разными людьми. У нее будет ребенок? Может, все же нет? Она не поправилась ни на йоту, а тошнота лишь следствие отравления. Но где-то в глубине Ханна уже понимала, что это правда. Горькая ироничная правда. Самым забавным станет только, если родится сын-копия на лицо папы. Сквозь слезы девушка смеется как психологически неуравновешенная. Она сама ребенок, который с удовольствием повозится с детьми, поиграет, даст совет, посмотрит мультики, но чтобы свои? Ханна смотрела на сестру, но не видела, чему завидовать. Кому она опять врет? Она души не чает в собственном племяннике, как, собственно, и он в ней, но девушка никогда не могла представить себя матерью. Слишком рано. Да все вообще как-то не так, как должно быть. Но когда детские мечты у нас сбываются? Ханна просила немного сказки в своей жизни и получила ее. Свою собственную историю, приправленную сказочным мотивом с прекрасным принцем. Нашим желаниям свойственно сбываться, пускай не так, как мы бы хотели. В любом случае, девушка четко понимала, что хотела бы ребенка в других обстоятельствах, но если получилось, как получилось, разве ей стоит расстраиваться? Неполноценных семей сейчас более чем достаточно, но в них часто вырастают сильные и умные дети, четко знающие, чего хотят, оглядывающиеся на пример собственной матери или отца. Неужели она не сможет? В конце концов, девушка не одна. Сестра и родители всегда придут на помощь, более чем, они будут рады понянчиться с малышом. Чего она нюни распустила? Сколько можно оступаться? Чего боятся? Собственной тени? Вытирает слезы и встает, кажется, даже расправляя плечи. Это будет только ее ребенок, ее любимый малыш, которого она обеспечит всем, что он захочет, а главное — она окружит его заботой и любовью. Она обязательно справится.