20 июня 2001 год
— Ещё слишком рано для купания! — Господи, Ханна, просто прыгни! Вода на загляденье хороша! — вопит Тейлор, несколько потерянно откидывая назад мокрые волосы. — Просто разбегись и закрой глаза. Вначале всегда страшно, — негодующе произносит она нравоучительным тоном и закатывает глаза, заметив испуганный взгляд и отрицательные жесты подруги, стоящей на мостике. Тейлор раздраженно цокает, руками разгребая воду вокруг себя, и наверняка собирается толкнуть её любимую мотивационную речь, но осекается, будучи прерванной собственным братом, которому уже тоже осточертело смотреть на то, как Ханна делает вялые попытки преодоления собственного, по его субъективному мнению, смешного страха. — Ханни, чего ты боишься? — притворно-ласково и одновременно гневно восклицает Сидни, подплывая к краю причала и хватаясь за его основание руками. Девушка, завидев его телодвижения, отступает на несколько шагов назад. — Здесь нет водяных и никакого Лохнесского чудовища, — зло произносит Сидни, на руках поднимая своё тело на деревянную поверхность. Тейлор непривычно нахмурила свои светлые от природы брови и опасливо посмотрела сквозь водную гладь, словно проверяя все его слова на подлинность: — Действительно, Ханна, — раскованно проговаривает Тейлор, слегка наклоняя голову набок, — уж нечисть-то нечисть издалека видит. — Просто эта нечисть, — произносит девушка самым серьёзным тоном, что только может найтись в её арсенале, и гневно указывает рукой на водную гладь, — с этой нечистью, — переводит её на юношу, — в конфликт вступать не решается. — Да, — чуть рассмеявшись, произносит Сидни, непринужденно качнув головой, — она знает, кто тут папочка. Следовательно, тебе нечего боятся, Ханни, к тому же это глупо. Страх и нерешительность вообще сжирают сотни жизней. Уничтожают множество возможностей, — произносит размеренно, ещё совершенно не догадываясь о том, насколько эти его простые слова окажутся пророческими. — Тейлор, зачем ты притащила этого бесстрашного философа? — произносит Ханна, оглядываясь на девушку, насмешливо разводящую руки в стороны, и делает несколько шагов назад, замечая встающего и идущего к ней молодого человека. — Страх и нерешительность предотвращают множество проблем, — слабо парирует, продолжая отступать, и с диким криком отмахивается от юноши, который так и норовит схватить её за локоть своими холодными и мокрыми руками. Если схватит, точно выбросит в воду — Ханна это уже проходила, а потому дурацкие скитания и бег по длинному рыбацкому причалу, что дрожал и скрипел под ногами, был единственным возможным выходом. Девушка останавливается у края, прекрасно понимая, что бежать ей некуда, ибо путь на берег давно перекрыт, и просто смотрит на юношу, также остановившегося и смотрящего на неё в ответ: — Я не бесстрашный, Ханна, — произносит как-то отстранённо, так, будто бы его это фраза задела, — я тоже боюсь, просто не таких глупых вещей. — Так, а что же, по-твоему, не глупо? — Я боюсь потерять. Родных, друзей, хоккей. Потерять хоть что-то из того, что делает меня тем, кто я есть. В противном случае это буду уже не я, — такое откровение от подростка, который никогда особо в таких вещах замечен не был, было несколько неожиданным для тех, кто его окружал. Юноша смотрел вперед, сквозь Ханну, и, кажется, проговаривая эти слова, он вовсе не видел её. Он видел только легкий туман, поднимающийся над озером, сестру, смотрящую на него удивленно, и красивейшее небо, с рисующимися на нём светлыми полосами от какого-то самолета, пролетающего за тысячу километров, а когда вернул взгляд к блондинке, только привычно усмехнулся, обрадовавшись, что он смог отвлечь её внимание. — А пока все это у меня есть, пока я — это я. Я буду жить, — произносит уверенно, смотря в лицо девушке, которой... которой он всегда хотел смотреть в глаза, — И ты будешь жить без страха и нерешительности, — произносит и прежде, чем кто-то успевает что-то понять, разбегается и хватает стоящую в некотором шоке девушку за руку, заставляя её сделать тоже самое. Сидни не соврал, он действительно приехал сюда проводить тренировки для юных спортсменов. В данный момент своей жизни он не имеет права играть в хоккей, не имеет возможности полноценно тренироваться, и, наверное, это то единственное, что он может сделать сейчас для того, чтобы перестать чувствовать себя полнейшим олухом. Конечно, всех напрягала таскающаяся за ним по периметру катка камера, но к концу недели все, собственно говоря, привыкли. По крайней мере, Ханна, которая по удивительному стечению обстоятельств за всё это время не видела ни новоявленного Бэтмена, ни его вездесущей свиты поблизости от себя, абсолютно не обращала внимания на видеооператора, что нетерпеливо гулял внизу трибун. Наверное, стоит пояснить. Вот уже на протяжении двух великолепных часов единственное, что делает девушка — это просто и без особого энтузиазма смотрит на лед, развалившись на трибунах вместе с остальными родителями и просто любопытными зеваками, пришедшими посмотреть на гения-Сида. Линн в очередной раз вызвали на работу, а потому Ханна просто не могла отказать сестре, которая вновь беззастенчиво заставила её почувствовать себя настоящей матерью, что привела своё чадо на каток, а теперь с трепетной улыбкой наблюдает за его первыми успехами. — Ханна, можно мне с тобой поговорить? — слышит тихий извиняющийся голос подле себя и замечает неуверенно смотрящую на неё Сару, нетерпеливо оттягивающую рукава своей спортивной куртки. — Мне просто сказали, что ты все ещё здесь, и я… — Конечно, — живо реагирует Ханна, освобождая место рядом с собой, и молчаливо ждет, пока девушка усядется рядом, — ты почему все ещё не ушла? — Я ушла, но… Решила вернуться, — на выдохе произносит она, обессиленно падая в кресло. — Просто, понимаешь, мне страшно. Я боюсь, что я… Сорвусь. Сорву один прыжок, второй, третий… Прямо как тогда, помнишь? — произносит она скомкано, перебирая полы кофты негнущимися пальцами, и поднимает испуганный взгляд на свою собеседницу. Молчит. Шумно сглатывает прежде, чем заставит себя говорить вновь: — Родители сказали, что если я в очередной раз провалюсь, мои тренировки закончатся… А я не хочу потерять все, — в глазах у девочки скапливаются слезы, так и стремящиеся вырваться наружу, и Ханна не может больше сдерживаться, порывисто обнимая её за плечи, стараясь ободрить и утешить: — Почему они так сказали? — Не хотят видеть, как я страдаю, когда у меня ни черта не получается. А у меня постоянно ничего не получается! — произносит девушка, уже теряя всякий контроль и проговаривая последнюю фразу так громко, что, кажется, даже несколько молодых людей посмотрели на них из дальнего угла хоккейной коробки. — Ты ведь и сама видишь: заключительные соревнования сезона в пятницу, а я даже на тренировке не могу откатать программу. — Сара, вытри слезы сейчас же, — произносит с легкой улыбкой, обхватывая её лицо ладонями и стирая несколько маленьких слезинок, что всё-таки оставили пару соленых дорожек на её щеках. — Это абсолютно нормально. Всё то, что происходит — это всего лишь этап твоей жизни, и я знаю, что ты с успехом его пройдешь. Ошибешься в пятницу? Плевать! В следующий сезон ты будешь сильнее, — произносит уверенно, вглядываясь на лед и стараясь сфокусировать взгляд на Алексе, который сейчас пропустил пару шайб в свои ворота. — Понимаешь, Сара, любой успех всегда стоит на фундаменте из ошибок. — Но я только и делаю, что ошибаюсь, понимаешь? Раз за разом… — она не может больше сдерживаться, поэтому позволяет горьким слезам градом скатываться по розовым щекам. Сара плачет громко, навзрыд, и при одном взгляде на неё у Ханны замирает сердце. — Тренер ещё постоянно орет так, как будто все, что происходит — это моя вина. Как будто бы я не хочу, чтобы все было нормально! Как будто бы мне нравится все время падать! — Не глупи. Любая твоя ошибка — это, прежде всего, опыт. Ни один из тех, кто сейчас на вершине, не прилетел туда на вертолете. Все шли, прикладывая нечеловеческие усилия, преодолевая препятствия собственного организма, который в один день может запросто сказать тебе «хватит». У всех были периоды, когда ничего не получалось, — произносит осторожно, устремив невидящий и в один момент потухший взгляд на лед. — Здесь не поможешь слезами и жалением себя, — Ханна знает, о чем она говорит, знает, чем это в итоге обойдется, и чувствует, как собственное сердце больно сжимается и обливается кровью, вновь впуская в голову воспоминания, которые режут без ножа. — Знаешь, что отличает настоящего чемпиона от обычного любителя? Великого спортсмена от статиста? — Что? — Умение перебарывать себя тогда, когда тяжело, — с каждой фразой, с каждым вылетающим предложением и словом говорить становится все сложнее, к горлу подступает тугой ком, перехватывающий дыхание и не позволяющий выронить ни звука, — когда кажется… Что весь мир против тебя, — шепчет, на секунду прикрывая глаза, а после находит взглядом Сида, о чем-то весело трещавшего с её племянником, и резко отворачивается, когда он, возможно, даже интуитивно почувствовал чужой взгляд на себе. Как всегда. Дурацкая привычка. — Ты думаешь, у меня оно есть? — спрашивает с надеждой, и совершенно на мгновение Ханне начинает казаться, что она разговаривает не с пятнадцатилетней девушкой, а с трехлетним наивным ребенком, которому нужна поддержка. Такая, какую она никогда не получит от родителей. Ведь они не понимают. Сара часто говорила, что они видят её будущее иначе: в какой-нибудь крупной компании, перебирающей бумаги из одной стопки в другую. Наверное, это не самая плохая перспектива, но проблема заключается в том, что нельзя сметать всех под одну гребенку. Прирожденного поэта тяжело заставить решать дифференциальные уравнения, талантливая танцовщица едва ли выиграет соревнования по тяжелой атлетике, а у человека, по уши влюбленного в биологию, вряд ли получится конструировать ракеты. Конечно, все эти люди могут получить необходимые навыки, но это ведь все равно будет не то… Это никогда не принесет им счастья. Каждый должен быть на своём месте, каждый должен делать то, к чему лежит душа, и то, в чем он действительно сможет быть полезным. Только в нашем мире эту простую истину все чаще рассматривают наоборот. Вот и в семье Сары делали то же самое. Они, конечно, радуются, когда их дочь побеждает, радуются, когда она выигрывает призовые и приносит их домой, но стоит ей только отступиться, как любой их разговор сводится к простому и лаконичному слову: «Конец». А для Сары конец карьеры станет одновременно и концом жизни. — А ты докажи мне, что есть! — вызывающе произносит девушка, замечая легкую улыбку, что сквозит из-под соленой завесы слез. — Пойдем в тренерскую, у нас есть ромашковый чай. Тебе нужно успокоиться. Она коротко кивает, поднимаясь с кресла, и уже где-то на лестнице Сара резко поворачивается, выронив, кажется, такой простой вопрос, но именно это простота и вводит Ханну в самый искренний ступор: — А у тебя оно есть? Точнее, было? Девушка останавливается, резко опустив взгляд. Думает, оглядываясь на лёд, и прикусывает нижнюю губу, начиная микроскопически качать головой в разные стороны. Взгляд мгновенно осоловел, но девушка нашла в себе силы произнести вслух то, что уже и так было понятно: — Нет... — произносит очень тихо, поджимая губы в тонкую ниточку, и в очередной раз оглядывается на лед, будто бы от её невидящего взгляда что-то изменится. — Я сломалась. *** — Просто это глупо! — с того момента, как происходил разговор на трибунах, Сара заметно повеселела. Не знаю, с чем это связано: с этим ли теплым разговором, с ароматным чаем или с чем-то еще, но, если честно, даже знать этого не хочется. — Они считают, что есть только одна профессия. Их. Всё. Дальше финиш. Край. Черта. Они говорят: «Зачем тебе спорт, где ты вечно будешь второй?», — её красные от слез глаза гневно бегают по стенам, осматривая висящие в потрескавшихся от времени рамках фотографии разных лет. — Они не понимают, что второй однажды тоже может стать первым. — Этот настрой мне нравится гораздо больше! — произносит Ханна, замечая направление её взгляда, который в данный момент направлен на одну из старинных фотокарточек, где белокурая девушка в голубом платье улыбается с верхней ступеньки пьедестала. — Просто мне нравится чай! — она рассмеялась, и Ханна, если честно, была удивлена резкой переменой её настроения. — Заваришь мне ещё? Коротко кивает, поднимаясь с насиженного места, и проходит к электрическому чайнику, который за время беседы уже успел остыть. Кнопка издаёт характерный щелчок, но в данный момент девушку интересует другое: взгляд цепляется за лежащую на деревянной поверхности газету, на которой просто какими-то космическими неоновыми буквами светится знакомые ей имя и фамилия. Несмотря на все свои внутренние противоречия, прибирает газету, оставленную тут кем-то из тренеров, к рукам и жадно вчитывается в её строчки, находясь в плену заголовка.Малыш Сид возвращается? Сидни Кросби — одна из самых ярких звездочек на небе славного канадского хоккея. Он уникальный и единственный по своему таланту игрок, будущее нашей страны. Человек, который принес Канаде долгожданное олимпийское золото, забив свою первую шайбу на олимпийском турнире в финальном овер-тайме. Человек, без которого уже невозможно представить канадский спорт. Все регалии этого молодого человека мне не перечислить, всех его достижений уже и не упомнишь, и, наверное, не было бы смысла уделять этому целую колонку в газете, если бы не одно, но очень ощутимое «но». На пути любого профессионального спортсмена рано или поздно возникают травмы, и наш талантливый ребенок, к сожалению, не стал исключением из этого печального правила. Капитан «Питтсбурга» Сидни Кросби, не сыгравший ни одного матча с начала января, никак не может отправиться от сотрясения мозга. Первое сотрясение испортило Кросби лучший сезон в карьере. За 41 матч регулярного чемпионата — ровно половину регулярки — канадец забросил 32 шайбы и набрал 66 очков, оставив всех своих преследователей далеко позади. 1 января «Питтсбург» принимал «Вашингтон» в рамках зимней классики. Матч должен был стать праздником хоккея, но запомнился только грязным ударом Дэйва Стекела в голову Кросби. На следующий матч Сидни Кросби вышел. Однако уже на первых минутах матча он лишь усугубил свою травму, попав под серьёзный силовой прием Виктора Хедмана, что со всей силы впечатал его головой в бортовое стекло. Не трудно догадаться, что в следующих играх герой ванкуверской олимпиады больше не появлялся. Пингвины, вскоре из-за травмы потерявшие и Евгения Малкина, потерпели ряд обидных поражений, героически вырвав себе путевку в плей-офф, но уступили «Тампе» в первом раунде. Тяжело представить, но в НХЛ уже давно заговорили и продолжают говорить о возможном завершении его звездой карьеры. Конечно, оптимисты ждут возвращения золотого ребенка на лед уже в начале октября, но мы бы не советовали нашим читателям питать пустые надежды. Из достоверных источников нам известно, что только несколько дней назад врач «Питтсбурга» дал разрешение на возвращение Сидни на лед, однако ему все ещё противопоказаны любые контактные тренировки. А до тех пор… Восстановление может затянуться на долгие месяцы. Сам игрок, отвечая на вопросы о своём возвращении, говорит уклончиво: «Надеюсь, но торопить события не будем». Наша редакция советует делать то же самое. Сотрясение мозга — дело не шуточное. Любые симптомы и остаточные явления могут преследовать его долгие месяцы, а могут и вовсе стать верными спутниками всей его дальнейшей жизни. Шутки с ними весьма плохи: в один день ты можешь чувствовать себя энергичным и полным сил, а уже на следующий — испытывать жуткие головные боли и тошноту. Одно мы знаем точно: вернуться для Сидни Кросби легко не будет. В любом случае игрок уже всегда будет предрасположен к подобным травмам, и с каждым последующим ударом ситуация будет только ухудшаться. Хоккей — контактный вид спорта, надеяться избежать столкновений с соперником — утопия. Вопрос только в одном, готов ли Сидни Кросби рискнуть, и будет ли игра стоит свеч? На данный момент карьера игрока висит на волоске. Наверное, ещё не время представлять, какой будет лига и каким станет «Питтсбург» без одного из самых ярких своих игроков, но в какой-то степени для этого уже есть основания. В любом случае нам бы не хотелось терять одного из самых талантливых форвардов в возрасте двадцати четырех лет. В этом случае многое потеряет и НХЛ, потеряет и Канада, и все мировое хоккейное сообщество. Одна из самых ярких звезд на небе канадского хоккея потухнет, так и не успев показать нам свой свет.
Жорж Мун, Монреаль.
— Ханна, ты меня слушаешь? — произносит Сара обиженно, подходя и забирая чайник с подставки, про которую девушка благополучно забыла. Сейчас Ханна чувствовала себя игрушкой, из которой вытащили все батарейки. Раз-два-три, и голос стих, движения потухли. В какой-то степени она не верила в то, что она читает — правда, а с другой стороны в голове все ещё крутились те его слова: «Показать, что у меня все хорошо». Она как-то потерянно кивает головой, понимая, как много хоккей значит для давнего знакомого и как тяжело ему было расставаться с такой дорогой для сердца игрой. — Я? Да, конечно, — автоматически кивает Ханна, хотя ничего она не понимает и ничего, увы, не слышала. — Что ты говорила? — девушка откладывает газету обратно, присаживаясь на своё привычное место, и смотрит выжидающе, хотя со стороны это выглядит несколько нервозно. Саре показалось, что Ханна только что узнала какую-то новость и абсолютно не знала, как на неё реагировать. Водоворот чувств, эмоций, мыслей и что-то такое, что она чувствует, но чувствовать не должна. — Это я у тебя хочу спросить! — проговаривает подросток, нервно дотрагиваясь до собственного лица руками, но позволяя себе короткий смешок. — Я говорила о Мэте, ну, помнишь, я тебе про него рассказывала? Ханна непонимающе приподнимает брови, на ходу расплетая резинку и позволяя длинным светлым волосам разметаться по спине. — Ну, тот, который хоккеист? — поясняет девушка, слегка нахмурив свои темные брови, и буквально таким же жестом уничтожает собственную прическу. На самом деле, Сара входила в категорию тех девушек, которые на первый взгляд и не были красавицами, однако что-то в их внешности все-таки цепляло. Может быть, чуть вьющиеся светлые волосы, курносый нос с нехарактерными для русых людей веснушками или широкая-широкая улыбка, расцветающая очень редко, но оттого становящаяся ещё более притягательной. У неё есть удивительная способность: Сара всегда улыбается всем сразу и никому конкретно. Нельзя отрицать, что было в этом что-то... Особенное. — Хоккеист, да, — кивает Ханна, слегка напрягаясь, но все одно вылавливая на задворках сознания какие-то обрывки разговора о нем, — который просил посидеть на тренировке неделю назад? — Да, он… — неохотно произносит девочка, как-то смущенно улыбаясь и искоса поглядывая на Ханну, чьи мысли были очень далеко отсюда. — Я просто хотела посоветоваться с тобой, — она застенчиво улыбается, наклоняя голову набок, что заставляет девушку улыбнуться, — ты же знаешь, сестры у меня нет, да и мама не лучший советчик… — Конечно, — Ханна широко улыбается, и при этом освещении её глаза как-то неосознанно блестят, — ты знаешь, я всегда к твоим услугам. Сара ещё несколько секунд молчит, вслушиваясь в топот ног, исходящий из коридора, и именно в тот момент, когда она уже начинает говорить, дверь противно скрипит, и в комнату влетает радостный, но одновременно недовольный светловолосый маленький мальчик, что тут же кидает сумку на миниатюрный кожаный диван лохматого года выпуска и шумно садится на него, внимательно смотря на тетку и стуча ногами по его основанию. Следом появляется и Сидни Кросби, придерживающий дверь, но не выглядевший очень довольным. Голова, словно один большой чугун, реагировала на любой звук, что только могла уловить, и ужасно трещала, разрывая его мозг изнутри. Он кладет некоторые элементы одежды Алекса на диван подле мальчика, а Ханна может только испуганно прикусить язык, прекрасно понимая, что она, видимо, потерялась во времени и совершенно забыла забрать племянника. Взглянув на недовольное лицо молодого человека, Ханна смогла только прикрыть глаза, смотря в его сторону, при этом не понимая причину его нахождения здесь, ведь Алекс прекрасно знал, где её искать. — Я… — Сара растерялась, почувствовав некоторую напряженность, что вмиг появилась в этом помещении, и поспешила встать с насиженного места, — …Потом тебе расскажу. Спасибо за чай. Ханна кивает ей на прощание, прекрасно понимая, что сейчас действительно не время для этого разговора, но, если честно, девушка совершенно не знает, что сказать после того, как дверь вновь предательски щелкнула, коварно махнув календарем, что висел с обратной её стороны: — Алекс, — решает обратиться к малышу, поскольку вид Сидни Кросби, стоящего перед ней, выражает явное недружелюбие, а Ханна далеко не стремится пихать руки в своеобразный улей с тысячей разозленных пчел. Да и, к слову, говорить с ним ей не очень-то и легко, — прости я… Немножко не успела тебя встретить. И ты… — поворачивается к Сиду, стоящему, словно изваяние, и, кажется, желающему что-то спросить, — прости, что тебе пришлось его вести сюда. Однако он знал путь, — проговаривает как бы между делом и вновь отворачивается к ребенку, который, кстати говоря, стал гораздо мягче реагировать на присутствие рядом Сидни. — Ничего, — он хотел произнести свой ответ спокойно, но все равно не смог сдержать эмоции, а потому со стороны это выглядело достаточно грубо, — однако раздеться он сам был не в состоянии. Не думал, что ты так ответственно следишь за своим племянником, что он практически один остается в раздевалке. В полной боевой готовности, — Сидни останавливается, прочистив горло, и потерянно смотрит на Ханну, что абсолютно не стремится поднимать на него свой взгляд. — Прости… — протягивает Ханна, забавно скривив лицо, на что ребенок выпускает пару коротких смешков. Не смотрит назад. Не хочет. — Алекс, почему ты не зашел за мной как обычно? — Сидни предложил помочь, — просто произносит он, пожимая плечами и тут же заставляя взгляд девушки резко перенестись на молодого человека. — Спасибо ему, — коротко произносит Ханна, почувствовав какой-то невероятный прилив агрессии и непонятной злобы, поднимающийся из глубины души. — Ты ещё что-то хотел? — не выдерживает девушка, гневно смотря на него, не понимая, почему он продолжает стоять здесь с недовольным видом, хотя уже, кажется, пару раз указал ей на все её недостатки. — У нашего врача закончился рабочий день, — нехотя произносит Кросби, снимая с головы привычную черную кепку, — у вас здесь случайно нет таблетки от головы? Ханна молчит, незаметно кивая самой себе, и направляется к аптечке, спрятанной в одном из больших белых шкафов. Аккуратно пересматривает лекарства в надежде найти что-то нужное и, уже передавая таблетку нуждающемуся, понимает: то, что написано в газете — правда. Она ещё с колледжа знает главные посттравматические симптомы сотрясения мозга: Раздражительность. Усталость. Невыносимая головная боль. *** Сегодняшней ночью Ханне не спалось. Разные мысли путались в её голове витиеватым клубком, и чем больше проходило времени, тем невыносимее было оставаться в одиночестве этой пустой квартиры. Когда даже стены давят, когда нечем дышать, а в горле стоит непонятный, но очень ощутимый комок, от которого нельзя избавиться. Кашляет, но это не облегчает дыхание. Тяжесть комнаты можно потрогать, разрезать большим металлическим ножом и съесть на завтрак, давясь, но впихивая её в себя. Открывает окно, вдыхая свежий воздух, словно спасительный глоток кислорода под водой. На часах где-то пять утра, бесцветное небо готовится раскраситься яркими красками, а она все ещё не смогла позволить себе сомкнуть веки. Несколько раз поворочавшись в постели, девушка бросила эту гиблую затею и резко встала, решив бороться с бессонницей также, как она всегда делала это в юности. Ханна чувствовала, будто её связывают металлическими нитками, что тянут её туда, как магнитом. Наверное, это неудивительно. Там всегда было хорошо не только физически, но и морально. Терпкий запах природы легко проникал в легкие, а на душе было такое всепоглощающие спокойствие, которому простой смертный может только позавидовать. Там можно спрятаться и смотреть на жизнь издалека — а это всегда было для Ханны самым важным. Неясно, о чем думала девушка, выбегая из крыльца собственного маленького дома, который она приобрела на все заработанные за карьеру призовые, и упрямо направляясь туда, где ещё в совсем юном возрасте оставила частичку себя. Конечно, в места, полные воспоминаний, порой не так просто возвращаться, но она совершенно об этом не думала. Не до этого. Её тянуло назад, тянуло туда, и она не могла этого отрицать. А воспоминания... Этот город в сущности своей полон воспоминаний. От них глупо пытаться убежать. На улице сегодня было свежо и тихо, так тихо, как бывает во всех маленьких городах ранним утром, когда все его обитатели не смеют и носа поднять от подушки. Ханна могла только молча наслаждаться пустотой привычно наполненных криком улиц, глубоко вдыхать запах мокрой после дождя травы и с огромными глазами смотреть на удивительное по своей красоте оранжевое небо, горящее в утреннем огне. Такое ощущение, что какой-то художник сегодня вылил все свои краски на привычное хмурое полотно, раскрашивая его под своё — наверняка очень приподнятое — настроение. Вдали идеально вычищенного тротуара, через который Ханна решила проложить свой путь, был заметен сход к озеру, игриво показывающийся сквозь густую завесу зеленых растений, слегка подрагивающих и шелестящих на ветру. Утром ты всегда чувствуешь себя крайне одиноким, пустым и никому ненужным бумажным пакетом, который ветер бросает из стороны в сторону. Днем вокруг тебя всегда люди, ночью, скорее всего, тоже, но утром ты чаще один, в окружении собственных мыслей, стремящихся закружить тебя в свой хоровод. Однако сейчас девушка не думала об этом. Здесь всегда было как-то иначе… Ход времени замедлялся. Коротко улыбнувшись, Ханна бы так и продолжала свои молчаливые прогулки по краю воды, несильно бьющейся об берега, если бы не одно, но весьма важное «но»: она чувствовала, что находится здесь не одна. И там, на расстоянии в несколько десятков метров на деревянном мостике и правда сидел молодой человек, раз за разом кидающий что-то в воду. Он горбился, подтягивая одну ногу к груди, а другую вытягивая вперед. Парень кидал эти предметы с такой яростью, таким озверением и на такое большое расстояние, что Ханну одновременно атаковало и чувство восхищения, и настоящий страх за молодого человека. Очередной камень, улетевший метров на пятьдесят, плюхнулся в воду, разрезая идеально ровную поверхность своими бегущими по воде волнами. Девушка, на секунду засмотревшись на гипнотизирующую её водную гладь, вновь взглянула на темный мужской силуэт вдали, в этой атмосфере кажущийся ей слишком знакомым. Его надетая козырьком назад желтая с черным кепка светилась в лучах утреннего солнца, и Ханна в этот момент подумала только об одном: видимо, в этом мире нашелся ещё один безумец, решивший провести утро в компании легкого ветерка, тихого шума воды и невероятно красивого рассвета. Или тот, для кого бессонница тоже симптом.