Держаться за воздух

      — Оба. Пиздецки ровный тон и каменная невозмутимость в лице. Как будто перед ним — не двое убитых на его глазах людей. Один — собственноручно застреленный ублюдок; второй — восьмилетний ребенок, взятый в заложники и погибший по нелепой, несправедливой случайности.       — Валокординчику накапать? — Все то же море невъебической выдержки и равнодушия. Карпову — удивительно — еще хватало сил на тупые попытки острить.       — Да заткнись ты, — огрызаясь устало, практически на автомате. Но, странное дело, эта мимолетная пикировка, вызвавшая привычное, постепенно разгорающееся внутри раздражение, отрезвила холодной волной скрытого сарказма. Заставила убрать ладони от горящего изнутри нездоровым жаром лица, медленно выдохнуть и наконец подняться с покрытого мхом поваленного дерева.       — Надо же, какой ты, оказывается, трепетный, Зотов, — продолжал подтрунивать Стас, пока они медленно шагали к машинам. И Михаил вдруг понял, что Карпову, так старательно отгораживающемуся от эмоций колкими замечаниями, тоже не по себе. Хреновые из нас получились супергерои. Автомобиль Карпова, всколыхнув землю облаком промерзшей пыли, давно скрылся из виду, а Зотов еще долго продолжал сидеть неподвижно, смотря на свои предательски подрагивающие руки, вцепившиеся в руль. Зажмурился до боли, пытаясь избавиться от беспорядочного вихря мелькающих перед глазами кадров, несколько раз тяжело вдохнул и выдохнул, усмиряя учащенное сердцебиение. Потом еще несколько минут смотрел прямо перед собой, потерянно и непонимающе, чувствуя сквозящую пустоту внутри. Домой не хотелось. Никуда не хотелось. Особенно болезненно-ясно накрыло тоскливо-привычной безысходностью — ему нет места нигде. Педаль газа до упора ушла в пол. В море выкручивающей душу опустошенности имелось лишь одно место, где можно ненадолго обрести спокойствие и иллюзию нужности.

***

      — Что-то я не совсем понимаю, что происходит, — интонация Щукина — оголенные провода, бьющие напряжением настороженности. На лицах остальных — опасливое недоумение: собрание без начальницы — очередная неправильность, сбой системы.       — Я думаю, не мне одному кажется, что... При всем уважении, но Зимина, похоже, теперь не совсем контролирует все происходящее...       — Не совсем контролирует? — в голосе Измайловой — шипящее раскаленно-змеиное раздражение. — Я бы сказала, совсем не контролирует.       — К чему вы клоните, никак не пойму? Костя — сообразительный, умный мальчик, — сейчас воплощение недоверия и нежелания понимать очевидное.       — Я предлагаю навести порядок своими силами. — Климов — айсберг холодной решимости, суровой уверенности, несгибаемой жесткости, рвущейся из заледеневшего омута глаз. — Зиминой даже знать об этом необязательно.       — Нет, подождите, — нервно дергающие узел галстука пальцы и неприкрытая да-вы-тут-свихнулись-все ошарашенность на лице. — Вы за спиной Ирины Сергеевны собираетесь... что вы собираетесь делать? Климов, тебе что, лавры "палачей" покоя не дают?       — Надо же, какой ты благородный стал, Щукин, — ядовито бросила Лена. — А не ты ли громче всех возмущался, когда она отказалась слить Зотова?       — В обход Зиминой я ничего решать не собираюсь. И вам не советую. Все, — скрип отодвинутого стула распорол повисшую тишину резким, скручивающим нервы звуком. Минаева и Жигаев — ну кто бы сомневался — сорвались следом. Фомин, нервно ерзающий, поднялся и тут же опустился на место.       — Фомин, ну ты бы уже определился как-то, — косо взглянула на него Измайлова.       — А я че? — пожал плечами капитан. — Мне чего прикажут, я то и делаю... Вадим Георгич, я это, пойду, у нас с Павловым это... рейдик небольшой намечается...       — Иди, — процедил майор, дернув ворот рубашки. Алкаш-участковый, два ППС-ника, один из которых совершенно не способен контролировать свою агрессию, обиженная подруга начальницы... Хорошенькая команда, нечего сказать.       — Я, конечно, ничего против Зиминой не имею, но тут я согласен: чуть сбавим обороты, потеряем контроль, сразу всякая отморозь вылазить начнет. Лично я этого не хочу. В осторожных фразах Савицкого — заведомо провальные попытки оправдать себя и вновь всколыхнувшееся море уязвленного самолюбия. Но и решительности ничуть не меньше. От королевы отрекается свита.

***

      — Зотов, ты не охренел бухать на рабочем месте? Кажется, это уже традиционная последовательность действий: с грохотом припечатанная о косяк дверь, гневные раскаты в искрящем от возмущения голосе, разлетающийся дробью торопливый стук каблуков. В пыльной зелени усталых глаз — реакции ноль целых ноль десятых. И этот взгляд, направленный сквозь нее, скользящий куда-то мимо, взбесил до предела. Ира почти физически ощутила, как и без того натянутые нервы затрещали, словно стремительно расходящиеся хлипкие нитки. Предел. Катализатор. Последняя капля. Как же это все ее задолбало! Интриги, попытки удержать свое законное место, страх неизвестно откуда надвигающихся неприятностей, боязнь утратить контроль над происходящим и не суметь предотвратить беду... А теперь еще и вконец обнаглевшие подчиненные, отбившиеся от рук. Резкий хлопок распахнутого окна раздражающе ударил по барабанным перепонкам, разгоняя застывшую тишину и повисший в кабинете запах алкоголя и усталого равнодушия. Ворвавшийся порыв ветра колко хлестнул по лицу, обдавая пронизывающим холодом.       — Какого... Моментально вспыхнувшее недоумение и зарождающаяся злость от неожиданной выходки распороли отстраненную безучастность в унисон звуку разлетевшегося вдребезги об асфальт стекла.       — Еще раз увижу пьяным — уволю к чертовой матери, понял? — засбоивший от негодования голос и учащенное дыхание, пылающие глаза и расцвеченные нервным румянцем скулы. Злющая. Самая настоящая ведьма.       — Чего завис, за мной! — Треск захлопывающейся рамы, удаляющиеся шаги, брошенный через плечо сердитый взгляд, нетерпением выстреливший в упор. Первым порывом было послать начальницу далеко и надолго, желательно матом, но вместо этого Зотов, привычно ухмыльнувшись, все же поднялся с кресла. Зимина, замершая у двери, поморщившись, отметила, как его повело, однако на ногах Зотов все же устоял — видимо, привык и не к таким возлияниям.       — Чего я с тобой вожусь, не пойму... — странно успокаивающим потоком лились в сознание приглушенно-недовольные фразы, пока медленно преодолевали затихшие коридоры пустого отдела.       — А это потому что вы добрая, — Михаил подозревал, что откровенно издевательская усмешка вышла не такой впечатляющей, как хотелось бы.       — Ага, добрая... Была бы доброй, пристрелила бы, чтоб не мучился, — проворчала начальница, кутаясь в плащ. Морозный горьковато-дымный осенний воздух въедался под кожу, холодком растекаясь по венам, сворачиваясь ледяными кольцами внутри. Совсем как странно-пристальный взгляд Зотова, ввинчивающийся куда-то в переносицу неотступной свинцовостью       — Протрезвел? Садись, подвезу.       — С чего вдруг такая неслыханная честь? — вскинул брови майор, с насмешкой смотря на нее. Ира дернула плечами, пытаясь избавиться от невыносимой тяжести давившего взгляда.       — Мне, знаешь, как-то не хочется, чтобы ты по пьяному делу сбил десяток человек или что похуже, — бросила равнодушно, щелкая брелоком сигнализации. И невольно поежилась от пришедшей на ум ассоциации — уж очень явная прослеживалась тенденция в печальной участи начальников криминальной полиции: один спился, другой съехал с катушек... Мысль, что Зотов последует за своим предшественником, несмотря на всю к нему неприязнь, Ирину нисколько не вдохновляла. Повисшее в машине молчание совсем не напрягало. Зотов, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, с долей недоумения чувствовал, что его отпускает. Эти несколько выматывающих дней охоты на очередного ублюдка, приведенный в исполнение приговор Устинову, гибель ребенка, которого они должны были спасти... Три трупа за два дня — даже для него оказалось перебор. Наверное, привыкнуть к смерти вообще невозможно, даже если считаешь, что борешься за правое дело. И никакие попытки забыться алкоголем, работой, вымещением эмоций на подозреваемых не были способны успокоить что-то, болезненно раздирающее, душившее его изнутри. И тем более странным оказалось внезапно нахлынувшее расслабление, умиротворение даже, которое вдруг обрел в полутемном салоне автомобиля, среди едва ощутимого аромата морозной свежести и почему-то кофе. Почему-то только рядом с этой женщиной, в убийстве которой едва не оказался замешан, с этой умной, опасной сукой, сумевшей не только выжить, но и победить "палачей", со своей начальницей, которую, не задумываясь, мог бы отправить за решетку вместе с ее отнюдь не безгрешными друзьями. Мог бы, но не сделал этого. И меньше всего Зотову хотелось разбираться в причинах.