Возвращение Офелии

Навеки опустели стены великого Эльсинора, Эльсинора гордого, Эльсинора незавоеванного, но отдавшегося норвежскому принцу без боя. Корона Дании растоптана, не на боевом поле, но по воле предателя, убившего не брата, не семью - всё королевство. Король, королева, истинный наследник величественной Дании принц Гамлет, верный короне старик Полоний, сын его, храбрый Лаэрт, дочь его, прекрасная Офелия - все пали вместе с Клавдием под мощными ударами его тщеславия и властолюбия. Фортинбрас, норвежский принц, вступил в ворота Эльсинора лишь раз, но поспешно удалился, почувствовав мучающее живых присутствие неприкаянных душ. Не решался он садиться на королевский трон, не решался заглядывать в покои королевы. И всё бы ничего, если бы на заре не услышал принц тихий шёпот, напевающий колыбельную. И пусть он был в объятьях дрёмы, но, услышав этот проникновенный глас, вся дымка сна развеялась, а тихое нежное пение где-то в углу оказалось столь же реально, сколь и белая подушка под его светлою головою. Всё, что он мог - с замершим сердцем пройти вглубь комнаты, ближе к тяжёлым тёмно-бордовым занавесям, скрывавшим, как ему казалось, спрятавшуюся от гнева старика-отца юную деву с розовощёким чадом на руках. Но, спешно отбросив ткань, он увидел лишь пылинки, взвивающиеся ввысь в свете восходящего солнца. Быстро собравшись, Фортинбрас покинул Эльсинор, который отныне и вовек будет Эльсинором павшим, Эльсинором забытым, Эльсинором заклятым. А Офелия облаком бродила по восточному крылу замка. Шёлковые водоросли-ленты, вплетённые в светлый водопад волос, мерно покачивались в ритм её неспешных плавных движений. В руках её был младенец, слишком маленький, способный без труда уместиться в её хрупких ладошках. Она ласково прижимала ребёнка к своей груди, пытаясь укрыть нагое тельце широкими рукавами платья, укачивала его в колыбели своих рук и тихонько напевала песни, и голос её был похож на журчанье лесного ручейка. Навеки юная, она по доброй воле вернулась в Эльсинор, хоть и знала, что принца датского вновь не увидит, хоть и знала, что в лесах, у реки она будет свободной, словно нимфа, словно маленький падший ангелок. Но крест её - парить по восточному крылу замка, охраняя покои возлюбленного Гамлета, так и не ставшего ни женихом, ни мужем для живой Офелии. Никогда не спускалась она в тронный зал, никогда не видела вновь короля, королеву, брата. Зачем? Юному Лаэрту помочь никто не в силах, а короля с королевой глаза б не видели весь век. Да и наблюдать за их страданиями деве нисколько не хотелось. Ей было не так уж и тяжело переносить вечность, ошибки прошлого её не тяготили. В жизни юной живой Офелии не было места грехам. Разве можно считать её падшей лишь оттого, что она отдалась человеку, которого любила и кем была любима столь же сильно? Разве можно считать её убийцей лишь потому, что она забралась слишком высоко на дерево, упала, оступившись на ровном месте, и в сковавшем всё тело и разум отчаянии не смогла выплыть из холодных вод лесной реки? Для тайно погрязших в позоре и похоти короля, королевы и подобных им людей она бы стала посмешищем и предметом напускной жалости. Для всего мира её маленький Гамлет был бы незаконным, для кого-то - даже порождением Сатаны. Но смотря в голубые глаза сына, она видела лишь величайшую невинность и красоту, что не увидела мир и не вдохнула полной грудью чистый родной воздух величественной Дании. Офелия проплыла по всем коридорам Эльсинора, не побывав лишь в тронном зале, откуда темноглазый Гамлет ушёл бы в первый же миг; нигде не находя его, она всё так же бродила по комнатам и вспоминала его клятвы, шёпот, поцелуи и строки коротких, но таких родных писем. Вечность спустя Офелия пересилит себя и войдёт в тронный зал, чтобы в последний раз увидеть короля Клавдия. Ни Лаэрта, ни королевы там не будет - они нашли свой путь. Настанет и их с сыном час уйти и вновь встретиться с принцем, даже если на долгие поиски уйдёт ещё одна вечность.