Чайки над головами

Знаю, я просто катастрофически облажалась с выходом глав для этого фика, простите. Просто так сложились обстоятельства. Еще раз простите, дорогие и любимые читатели этого фанфика, если таковы еще остались. Я очень сильно постараюсь, прям сильно-сильно, больше не забрасывать его на такой длинный период. По скольку переходить к основному развитию событий я еще ни морально ни физически не готова, то будут вам коротенькие истории из жизни других персонажей на борту (если что, то такой будет исключительно эта глава). Такие вот дела. Приятного прочтения, и еще раз извините. Макаров       Дрейар сидел в своей просторной каюте, закинув ноги на блестящую полированную поверхность стола. Он думал о чем-то серьезном, угрюмо морща лоб. На столе небрежно валялся разорванный конверт и прочитанное письмо, адресованное Лексусу, которое мужчина так и не получит. Каким по счету было это письмо, Макаров вспомнить уже не мог. Он любил сына и даже тот факт, что Иван выбрал неправильный путь, не заставил старика любить его меньше. Точно так же Дрейар любил своего единственного внука, а может даже больше, и не мог позволить тому попасть под сгубное влияние Ивана. Это был замкнутый круг из которого Макаров никак не мог найти выход. Несколько часов подряд он сидел в одном положении, раз за разом перечитывая строки письма, в котором Иван слезно просил сына выдать все секреты деда и примкнуть к нему. Макаров был уверен в своем внуке, ведь всю свою жизнь все свои силы он отдавал на то, чтобы дать Лексусу достойное воспитание. Но все равно глупые сомнения время от времени закрадывались к нему в душу. Старший Дрейар понимал, что может потерять внука, если не расскажет ему все, но тем ни менее, он медленно встал из-за стола, покинул свою каюту и отправился прямиком на палубу. Перегнувшись через перила, Дрейар в последний раз взглянул на письмо, а затем разжал ладонь. Белоснежный листок мгновенно был подхвачен внезапным порывом ветра, а затем так же мгновенно его поглотила океанская пучина. Макаров понимал, что он обязан рассказать, но не сейчас, не сегодня. Биска       Больше всего на свете Биска любила своего мужа. И свою дочь - малышку Аску, ее самую большую радость. Каждый вечер Коннелл укладывала свое сокровище в кровать, напевая любимые колыбельные дочки, а когда та засыпала, Биска хватала свою шаль, брала мужа под руку и тащила наверх. - Здесь так чудесно, милый, - щебетала она на ухо возлюбленному, неспешно прогуливаясь по длинной палубе. - Да, дорогая, - соглашался мужчина, аккуратно убирая за ухо непослушные волосы, выбившиеся из прически его жены. - Спасибо, любимый. Ты так тяжело работал, чтобы достать нам сюда пропуска, - девушка ласково погладила руку мужчины, а затем привстала на носочки и поцеловала его в колючую щеку. - Ты такой замечательный, - легкий румянец тронул щеки Биски, когда руки мужа нежно обвили ее талию. - Ты же знаешь, я сделаю все, чтобы мои любимые девочки были счастливы, - улыбнулся Арзак, поглаживая жену по растрепанным волосам. - Я люблю тебя, - каждый раз, услышав эти слова, мужчина вздрагивает и начинает краснеть. Он ведь никогда не говорил их первым, слишком стеснялся. Ему даже попросить руку и сердце у своей ненаглядной не получалось. Все закончилось тем, что Биске это надоело и она сама сделала ему предложение. Вот и сейчас, девушка первая говорит о своих чувствах, а Арзак стоит и краснеет, словно мальчишка. - И я тебя, - наконец-то изрекает он и облегченно выдыхает. Биска звонко смеется и тянет смущенного Коннелла обратно в каюту к дочери, успев соскучиться за ней. Ромео Ромео мечтал попасть на "Фейри Тейл" любой ценой, поэтому когда его отец - мэр небольшого городка в Фиоре, принес два билета на корабль, радости мальчика не было предела. Он не умолкал несколько дней подряд, прожужжав уши всем ребятам о том, что его папа самый лучший на всем белом свете. Ромео не мог успокоиться до тех пор, пока его ноги не ступили на идеально вычищенную деревянную палубу самого величественного корабля. И как только по всей окрестности пронесся оглушительный гудок, мальчишка забрался на спину отца и громко, на пару со всеми пассажирами, закричал: "Ура!". В тот день Ромео светился от счастья, крепко сжимая руку улыбающегося Макао. Это было его последним светлым и беззаботным воспоминанием, которое он поклялся никогда не забывать. Эльфман       Он работал не покладая рук, изо дня в день таская огромные тележки с углем по тринадцать часов в сутки без перерыва. Его красивое мужественное лицо, сильно загоревшее от постоянного жара громадных печей, покрылось тонким слоем черного пепла. Косматые серебристые брови сейчас казались чернее самой ночи, а волосы, беспорядочно торчащие во все стороны, мокрыми прядями падали на высокий лоб мужчины. Широкая спина, обтянутая плотной тканью серого комбинезона, то и дело напрягалась, когда сильные руки хватались за тяжелую лопату и с невообразимой скоростью начинали забрасывать уголь в печи. Черный едкий дым вырывался из огненных пастей, обволакивая всех своими ядовитыми объятиями. Мужчина щурился, вытирал грязными мозолистыми ладонями пот с лица, но упорно продолжал свою работу до тех пор, пока весь отсек не оглушит звонкий гудок.       А затем, по окончанию его смены, Эльфман снимал свой рабочий, насквозь пропитанный запахом гари, пота и пыли комбинезон, надевал более-менее приличный костюм, единственный в его гардеробе, и тайно пробирался на верхнюю палубу. Там он становился в уголке и внимательно наблюдал за всеми, слушая волшебное пение старшей сестры. Он любил своих сестер. И только ради них согласился на эту ужасную и до безумия тяжелую работу. Он ведь мужчина, а значит обязан заботиться о любимых людях, всегда оберегать и защищать их, и никогда не показывать слабостей.       А еще Эльфман стал замечать, что все чаще и чаще взгляд его темных глаз останавливается на идеальной фигуре одной девушки. На ее длинных волнистых русых волосах, на выразительных глазах, кофейного оттенка, спрятанных за аккуратной оправой прозрачных очков. Наблюдает за ее плавными движениями, вслушивается в шелест ткани ее изумрудного платья в пол и в звонкий, отчасти с ядовитыми нотками презрения смех. Мужчина не знал ее имени, и никогда не спрашивал его у других. Он сам это сделает, когда придет время. А пока Эльфман только смотрел, любовался, улавливал малейшее движение, самую крохотную полуулыбку за пушистым веером, а потом тяжело вздыхал, бросал прощальный взгляд на беззаботно веселящуюся, совершенно ничего не подозревающую девушку, и уходил. Спускался в свою каюту на самой нижней палубе, раскладывал кровать, которая явно не подходила для столь внушительных размеров мужчины, и засыпал. Ведь уже через десять часов снова начнется его смена. Его смена в угольном Аду. Миражанна       Мира обожала сцену. Она любила подниматься на нее, когда в зале еще никого не было, становиться в ее центре и начинать танцевать. Просто кружиться по сторонам, подобрав многочисленные юбки своего пурпурного платья. А когда через несколько часов приходили музыканты и гости, Мира начинала петь, полностью растворяясь в музыке. Ее темно-синие глаза сияли от восторга, когда она обводила взглядом радостную толпу, выискивая в ней своих друзей. Мире нравилось дарить людям счастье, даже если поводов для этого не осталось. А еще Миражанна любила сцену за то, что с нее можно было спокойно наблюдать за отчаянными попытками Нацу скрыть свою пылающую страсть к златовласой похитительнице его сердца, за братиком, который не пропускает ни один ее концерт и всегда весело машет своей огромной рукой в знак приветствия, за короткими, но переполненными любви взглядами Гажила на миниатюрную Леви, и следить за изумрудной шевелюрой гордого аристократа, мелькающей среди других слушателей.       Мира любила, как после ее концерта этот самый аристократ, галантно подает ей свою руку, облаченную в белую перчатку, и помогает спуститься с ее любимой сцены. Он приглашает ее - обычную певицу, на танец и начинает рассказывать о невероятных вещах, которые ему довелось увидеть в своей жизни. Мира любила его улыбку и сдержанные манеры настоящего джентльмена. Больше не могла жить без легкого головокружения после их танцев и будоражащих кровь мурашек по всем телу, когда Фрид нежно шептал ей на ухо стихи давно забытых поэтов. Но Мира не любила прощания. Просто ненавидела короткий и обжигающий кожу поцелуй на своей руке, строгий поклон головой и звук удаляющихся шагов. Она терпеть не могла быть одной.       Пепельноволосая красавица действительно любила сцену. Любила так сильно, что когда верхняя палуба начала дрожать от мощного удара, Мира не сделала и шагу, продолжая гордо стоять на своем пьедестале. Она испуганно смотрела на дребезжащие витражные окна за своей спиной, и вслушивалась в крики толпы, но все равно продолжала стоять, крепко сжав в руках микрофон.