Инерция

Лестница была кошмарная. Очень грязная. Вся в плевках, в бычках сигарет, в блевотине. Кое-где на ней валялись слепленные друг с другом макароны. По краям стояли бутылки из-под пива. Пахло затхлой кислотой разгульной жизни. Он чуть поморщился и ступил поношенным, но старательно вычищенным ботинком на первую ступеньку. Ботинок устроился аккурат между лужей пива и несколькими макаронинами. Он двинулся в путь, прикрывая нос чистым платком. Сначала всё шло хорошо. Пять ступеней он преодолел без единого пятнышка, хотя перепрыгивая лужу чего-то подозрительно жёлтого и на вид очень противного и цепляясь при этом за перила, он свалил с них жестяную банку, набитую кашей для бродячих кошек, после чего незамедлительно вытер руку платком. На седьмой ступени он наступил на склизкую макаронину и гадливо поморщился. Следующую ступеньку он перепрыгнул. На предпоследней не удержался и неаккуратно наступил в лужу водки. Тёмные капли забрызгали низ выглаженных брюк. Он уткнулся в свой платок, чтобы не стошнило, и кое-как добрался до площадки, чуть ли не топая ногами от мерзкого ощущения. Тут было почище. На площадке находилось три двери. Одна обшарпанная, подбитая ватой. Другая деревянная и очень хлипкая. Третья была подобротнее, приличная, из тёмного дерева и даже со звонком. Ему была нужна та, что подобротнее. Но он медлил. На лбу резким зигзагом заизвивалась морщина. Какие-то чувства боролись в его сухом теле. То одно перетягивало на свою сторону, и он отступал назад, то другое, и он поспешно шагал вперёд. Через некоторое время одно из чувств пересилило, и глубоко вздохнув и промокнув вспотевшие руки платком, он позвонил в дверь. Не открывали. Он позвонил ещё раз, уже робче. В глубине послышались шаги. Защёлкал замок. Дверь, чуть не смахнув его с площадки, открыла высокая, объёмистая дама с перекрашенными хной волосами и вызывающей красной помадой на губах. — Ззздравствуйте, — заикнувшись, поздоровался он и вежливо улыбнулся. — Здраасьте, — пьяным прищуром женщина окинула его маленькую неказистую фигуру и потрёпанный портфельчик. — Я Кузнецов. От Коли. — Ааа, — женщина вся просияла и поправила бардовую хламиду, обтягивающую её полное тело. — Заходите. Я вас ждала. Мы всегда рады гостям. И особенно клиентам. Последняя фраза была произнесена с такой хитрецой, что он чуть не покраснел. Дама провела его в большую комнату с грязно-жёлтыми обоями и усадила на продавленный диван. Из другой, запертой, комнаты раздавался пошлый женский хохот. Он почувствовал, что руки у него снова вспотели, и сглотнул. Пальцы теребили замок портфельчика. Машинально он начал рассматривать всё, что попадалось ему на глаза. В комнате стоял запах дешёвых женских духов. Из мебели были диван, дряхлый буфет со стаканами, огромная картина, изображающая обнажённую фараоншу. Особым украшением было пыльное пианино. Впрочем, ноты валялись все изогнутые и перепользованные — видимо, кто-то играл. Он чуть привстал, чтобы посмотреть. Что-то из Бетховена… В комнату снова вошла полная дама, а за ней девушки, одетые пошлее одна другой и перемазанные все тенями и тушью до безобразия. — Выбирайте, — полная дама закурила сигарету, обводя взглядом всю шеренгу девушек. — Ага, — он неуверенно мотнул головой и инстинктивно прижал портфельчик к своей груди. Сначала он даже не хотел смотреть на девушек. Ему было некомфортно. Да и противно. Да и жалко на них смотреть. Но первый сильный замысел в его тщедушной душе созрел настолько и так впечатался в душу, что он не мог отступить и всё же поднял глаза. Девушек было десять. Всем не больше тридцати лет. В основном, двадцать-двадцать пять. Но были и помоложе. Одной, в розовой короткой юбчонке и с густо намазанными ресницами, он бы не дал и шестнадцати. Пять-шесть были уже опытными, прожженными бабами. Тональник не мог замазать синяки на их смазливых лицах, а изо рта у них так и валило самогоном. Смотрели они на него слишком вызывающее, призывно, и он поспешил отвести взгляд. В конце было ещё несколько худых, некрасивых девушек, как говорится, ни рыба, ни мясо. И больше ничего. Он понял, что замысел его не удастся воплотить сегодня в жизнь. Возможно, не удастся вообще. И испытывал разочарование, смешанное всё же с облегчением. Облегчение происходило от того, что, даже решившись на такое дело, он всё же стыдился, и жалел, и не хотел портить ещё больше этих и так несчастных девочек. Он испытывал чувство гадливости к полной даме и одновременно боялся её. Он еле удержался от того, чтобы не закрыть рот платком, предостерегающим от тошноты. — Ну так что? — полная дама потушила сигарету об обивку дивана, инстинктивно трогая карман балахона, где у неё, по-видимому, хранились деньги. — Кто вам приглянулся? Кто-то из девушек пустил тихий смешок. Он ещё раз сглотнул и дрожащим голосов ответил: — Нет, нет. Я пойду. Я не хотел. Ошибся, знаете ли. Простите. Полная дама с усмешкой обратилась к хихикающим девушкам: — Говорила же вам, — сказала она грубым голосом, — что такому приличному господину нужна бабонькая особенная. А вы все понеслись! Вот вам и шиш с маслом! Пошли отсюда! Ровной походкой, сразу же ссутулившись, кто-то стирая с лица косметику, кто-то бросая на него гневные взгляды, девушки вышли из комнаты. Он тоже собирался уходить и уже привстал, но полная дама снова повернулась к нему и хитро подмигнула, сияя в своей уродливой улыбке. — Садитесь, садитесь, — он послушно сел, боясь, что эта женщина раздавит его своим весом. — Я знаю, что вам нужно. Что-нибудь покрасивше этих ободранных кошек? Беленькая, чистенькая, аккуратненькая? — Да-да, — непонятно зачем закивал он, покраснев до кончиков ушей. — Минутку. Сейчас. Всё у нас имеется. Я просто сразу не сообразила. Оплошалась. Дама снова положила руку на карман балахона, чувствуя, что скоро пачка денег в нём немного припухнет. В комнату кто-то вошёл… Сначала он ощутил ненавязчивый запах цветочных духов, недорогих, но приятных. Аромат цветов окутал его плотным газом, оставляя на щеках свежий след. И только когда флёр спал, он увидел девушку. Её не было среди тех десяти. Она была красивая. На улице таких не встретишь. Причём красота её была не наивная, деревенская, а аристократичная. Кудрявые золотистые волосы до талии. Как золотое руно. Прямой нос. Невероятно белая кожа. Как цветок лилии. Тонкие, розоватые губы. Как кожа розы. Большие карие глаза. Как горячие зёрна какао. Гибкий стан. Как веточка лозы. Одета она была просто, но чисто и со вкусом. В белое длинное платье, заканчивавшееся сандалиями. Как древнегреческая богиня. У него во рту пересохло. Он уронил портфель на колени, приоткрыв губы то ли в изумлении, то ли в немом восторге. В глазах у него, кажется, стояли слёзы. Исчезло всё: и грязная комната, и довольная ухмылка полной сутенёрши, и его маленький, скомканный вместе с бухгалтерскими печатями мир. Он был ничтожным человеком. Пустейшим. Тараканом перед гигантами. Песчинкой перед камнями. И кажется, в нём не могло поместиться ни одно человеческое чувство. Но эта девушка, эта богиня, это чистое белоснежное пятно в затхлости действительности напомнило ему ту, благодаря которой он смог вместить в душу хоть что-то. И это что-то было большое и пахло розами. Это что-то была любовь. Да. Она была похожа. Даже слишком, даже на удивление точно. В первое мгновение ему даже показалось, что сама его любовь стоит перед ним. Но когда первое оцепенение спало, он понял, что это была не она. Черты лица совсем другие, волосы не платиново-белые, а желтоватые, как кукурузный початок, глаза побольше. Но фигуры и сама аристократичная стать, и общая внешность были одинаковыми. Он понял, что его замысел всё же реален, что это не пустая мечта. И вместо сомнений, страха и стыда появилась какая-то лёгкость и точечный жар в сердце. — Вам понравилась Лиза? — с самодовольной улыбкой спросила полная дама. Она чуть заметно подмигнула девушке. Та улыбнулась, но даже улыбка у неё была гордой, как у дочери короля. — Елизавета… — сухой язык будто приклеился к нёбу, и слова давались с трудом. Тем не менее имя Елизавета цветочной палитрой ворвалось в него через губы. Даже в имени они были похожи с ней. Анна. Елизавета. Так звали дочерей Петра I. Так зовут только самых прекрасных, самых гордых, самых смелых, сводящих с ума других мужчин одним своим проходом по зале девушек. Елизавета… Пальцы, казалось, сами расстегнули портфельчик. Оттуда он вынул облезлый, но всё ещё кожаный кошелёк. — Сколько? — тихо спросил он, даже не смотря на хозяйку, только на девушку. Елизавета стояла неподвижно, как статуя, руки были сцеплены в замок, на лице застыла всё та же улыбка. — Ну… Лиза особая девушка. Как раз для такого мужчины, как вы. Да, Лиза? Девушка чуть кивнула, не меняя положения. — Так что я думаю тысяч…пять за три часа. — А на всю ночь сколько? — он, не слушая, уже поспешно открывал кошелёк, в котором аккуратной стопкой лежали три пятитысячных купюры. — Ну… — полная дама хитро усмехнулась. Кажется, она даже заглянула к нему в кошелёк, но это его не особо беспокоило. — Если со скидкой…тысяч…десять. Или… Ну такая девушка… Тысяч одиннадцать. — Берите всё, — потными пальцами он вынул из кошелька все три купюры и протянул их полной даме. Сердце его громко стучало. Полная дама поспешно схватила деньги. Девушка чуть пошевелилась. Расцепила руки, грациозно бросая их вдоль тела. Слегка провела рукой по волосам. Чуть углубила улыбку. Настолько, насколько это не ущемляло её гордости и его ничтожества. Карие глаза смотрели поверхностно, с неодобрением куда-то на кончик шляпы. Он шумно сглотнул и покраснел. Забыть снять шляпу перед входом — как неприлично, даже если он находится в таком месте. Уж эта гордая девушка ему дерзость не спустит! Пауза затягивалась, и, видимо, чтобы ускорить дело, полная дама сказала: — Лиза, принимая гостя! Она звонко засмеялась. Смех её был неприличен и резал слух. Девушка не удостоила её даже взглядом. — Пройдёмте, — тихо сказала она и направилась к выходу. Голос у неё был глубокий, нежный и чем-то напоминал шорох шёлкового покрывала или журчание прохладной воды. Он поспешил снять шляпу и положил её куда-то на подушку. Вскочил с дивана. В голове у него всё мешалось. Потел и краснел он ужасно. Он понял, что до сих пор одет в пальто, и снял его. Подобрал снова, думая, что лучше оставить в комнате. А потом опять, ужаснувшись, бросил и удивился своему болванству. Как можно нести это убогое пальто к ней в комнату! Наконец растерялся совсем и, оставив всё как есть, крепко прижал к себе портфельчик и пошёл за девушкой. Почему-то именно сейчас ему пришло в голову, что надо было вылить на себя побольше того одеколона. Лиза обернулась и смерила его холодноватым взглядом, хотя улыбка всё же не спадала с её лица. — Оставьте ваш портфель здесь, — приказала она. Он кивнул и бросил портфель на диван. Лиза ждала его. Вместе они покинули сутенёршу и, пройдя по пропахшему сигаретами желтоватому коридору, который весь полнился хриплыми грязными голосами, прошли в маленькую тёмную комнату. Машинально он прикрыл дверь. Его близорукий глаз не мог различить очертания предметов в темноте. Он мог отметить лишь то, что здесь пахло теми же цветочными духами. Девушка прошуршала платьем куда-то в глубину. — Закройте дверь на задвижку, — снова приказала она. Он непонятно зачем кивнул и принялся исполнять приказание. Задвижка нашлась не сразу. Долго он не мог её нащупать, а потом ухватить своей потной рукой. Затем нашёл и запер дверь до упора. Что-то щёлкнуло, и в комнате включился свет. Белёсый свет маленькой лампы. Постепенно очертания комнаты стали обрисовываться чётче. И он наконец смог оглядеться. Убранство комнаты не поражало своей роскошью. Чистенькие пастельные обои. Платиновый шкаф в целую стену. Тумбочка с блокнотом и той самой лампой. Полка пыльных книг: «Дон Кихот» Сервантеса, «Идиот» Достоевского», «Большие надежды» Диккенса. Непомерных размеров кровать с пышным бельём. Мило, просто, женственно. Только одна деталь кричаще выбивалась из общего интерьера — Шторы. Лампа освещала их как нельзя лучше, что ставило комнату в невыгодное положение. Шторы были жёлтого цвета. Причём не светло-жёлтого, не канареечного, не песочного, а грязно-жёлтого, будто их не стирали уже несколько лет. Также они были старые, пыльные и мятые, и больше подходили к грязному коридору притона, чем к комнате этой девушки-королевы. Тем не менее эта деталь была настолько для него незначительна, что он моментально сбросил с себя отвращение и списал всё на свою глупость и невежливость. — Присаживайтесь. Лиза сидела на краешке кровати и пристально смотрела на него. Её карие глаза светились золотом. Он сел. Не рядом. Он просто не смел сесть рядом с ней, а потому сел на другом краю кровати. Лиза чуть усмехнулась. Одна её нога была закинута на другую, и кусочек бедра выглядывал из-под платья. Он отметил это мельком и поспешил отвести взгляд. Из коридора в комнату не проникало ни звука. Они сидели в тишине. По разным углам кровати. И смотрели друг другу в глаза, хотя он то и дело бросал взгляды то на блокнот, то на цветочные обои. Лиза держалась с достоинством. Ей, казалось, было всё равно, что произойдёт дальше. Пусть хоть они всю ночь проиграют в гляделки. Он не был так спокоен. Шумное дыхание выдавало его волнение, а красное лицо, видимо, вызывало у неё усмешку. Он совершенно не знал, с чего начать. И робел. Его руки казались ему слишком грязными, чтобы прикасаться к её мраморной коже. То же он ощущал в первую ночь с Анной. Тогда он чуть не задохнулся от волнения… Наконец Лиза прервала молчание: — Вы будете пить? Может быть, вино? — одной рукой она потянулась за бутылкой тёмного стекла. — Нет… Хотя, да, — он заикался. — Вино снимает волнение, — Лиза улыбнулась чуть шире, даже дружелюбно, но дистанцию между ними эта улыбка не убирала. Она протянула ему бутылку с красным полусладким. — Откройте. Он кивнул и, пока Лиза доставала из тумбочки бокалы, открывал бутылку. Половина содержимого уже была выпита кем-то ранее, поэтому горлышко было просто заткнуто пробкой. Но пальцы скользили, и он смог выдернуть пробку только с четвёртой попытки. Лиза протянула ему бокал: — Наливайте. Его руки дрожали. Ему еле удалось не пролить вино на постель. — Хватит, — сказала девушка, когда бокал наполнился наполовину, и протянула ему другой. — Теперь сюда. С этим он также кое-как справился. — Пейте, — сказала Лиза. Он взял один из бокалов и отпил. Вино было хорошим. В меру сладким и в тоже время пьянящим. Такое нравилось Анне. Оно помогало ей расслабляться. После него она расплывалась в кресле и спокойно посапывала. И сейчас ему тоже дало что-то в голову. Лиза, последовав его примеру, изящно отхлебнула из бокала. Распробовала вкус и чуть поморщилась от наслаждения. — Люблю хорошее вино, — сказала она, отставив бокал в сторону. Он поспешил сделать то же самое. — А вы? — Да, тоже, — он не мог ответить иначе. — Вы боитесь, — Лиза провела рукой по своей коленке. — Чего? — Я боюсь, но немного, — он не отводил взгляда от полукруглых движений пальцев на округлой коленке. Такой же, какую он целовал раньше. Гладкую, сладкую… Он бы хотел ощутить этот вкус женской кожи снова. — Я боюсь, что не нравлюсь вам. Он опустил глаза. — Правда? — она засмеялась чистым ручьистым смехом. — Нет, вы мне нравитесь. Вы хороший, и не страшный. И вроде бы интеллигентный, и щедрый. Я же не ошибаюсь? — Не знаю, — он пожал плечами. Покрасневшие от вина губы манили его. Ему было стыдно за животные чувства, рождавшиеся в нём при виде этой девушки. — Конечно, я права, — Лиза чуть наклонилась и выключила лампу. Теперь он видел только её, белое пятно на чёрном фоне. Внезапно голос её снизошёл до шёпота. Мягкого. Тёплого. Волнующегося шёпота. Она говорила, как Анна, когда они только-только остались вдвоём в пустой комнате. — Сядьте ближе. Он послушно подвинулся на незначительное расстояние. — Ещё ближе. Сядьте рядом со мной, — Лиза похлопала по месту около себя. Он придвинулся ещё. Потом ещё, пока рука не ощутила тонкую, как запах духов, ткань платья. Что-то поднималось из него. Боролись робость и это страшное животное чувство. Руки дрожали. Низ живота налился кровью. Лиза положила свою белую руку на его колено. Тонкие пальцы начали поглаживать грубую ткань брюк. Он чуть дёрнулся. — Не робейте, — пальцем другой руки Лиза провела по его сухому морщинистому лицу. Так нежно и так тепло, будто королева полюбила своего раба, будто Анна снова полюбила его. — Женщины не любят этого. Зрачки её заняли вдруг почти все глаза. Её нос касался его, гладкий кусочек камешка, а её лёгкое, тёплое, пахнущее чем-то сладким дыхание веяло на его потрескавшиеся губы. Ласковые, текучие, как мёд, кудри легли на его руку. Он мутился. Он ей нравится! Эта чистая девушка любит его сейчас! Пусть он купил её. Её нельзя купить! Пятнадцать тысяч — слишком малая цена. Тут даже жизней сотен не хватит. Она сама выбрала его. Его! Ничтожного! Пустейшего! Неужели он снова может быть счастлив? Не верится. Но как бы это ни было невероятно, она гладила его по щеке и говорила всякие ласковости. Мол, он не страшный. Мол, он добрый. Мол, он честный такой. И ему вроде бы не кажется. Ведь не кажется? Он совсем чуть-чуть вина выпил. А нужно было лишь решиться. Да будет благословенная эта жадная полная дама! Он решился коснуться её свежей щеки. Она улыбнулась. — Лиза, — язык заплетался от любви, которую он чувствовал сейчас. — Ты так похожа на Анну! — Кто это? — она продолжала гладить его по коленке, вроде бы даже и не интересуясь какой-то незнакомой ей женщиной. На самом деле почти её двойником. — Моя жена, — он дрожал. Слово легло неровно, непривычно на язык. — Она была так же прекрасна, как ты. — И что же с ней случилось? — глаза девушки смотрели на него со страстным участием. — Она полюбила другого. И ушла. Два года назад, — он почувствовал нежную влажность в глазах. — Я любил её. И не мог никак смириться. Я даже пришёл сюда. И, Лиза, ты спасла меня. Вы так похожи. Я будто снова счастлив. Лиза задумалась. Потом вдруг с улыбкой посмотрела на него. — Нет, она тебя не любила, — она взяла его лицо в свои руки и чуть наклонила голову. — А я тебя люблю. Со мной ты будешь счастлив. Лиза прислонила свои губы к его. Они горели. Сладкий сок от вина проступал на них. Всё смешалось: даты, картинки, люди. Он не принадлежал своему разуму. Только чувствам и инстинктам. Ему было уже не стыдно. Это было закономерно. Это чувство в животе, эта упругость в теле, когда нервы напряжены до разрыва струн. Они любят друг друга. Он обнял её за тонкую талию и прижал к себе. Лиза углубила поцелуй, языком раздвигая его губы. Целовалась она страстно, горячо, настойчиво. Не как холодная королева… Как сгорающая королева! Сгорающая от страсти, от любви, с головой погрузившаяся в огненную массу… Она гладила его по лицу, кусала, мяла в мраморных руках его хлипкие волосы, обдувала песочным вихрем. А он лишь силился удержать её в своих объятьях. Это было похоже на опьянение. Полное отсутствие всего, кроме напряжённой пульсации в теле и сладкого запаха, с трудом удерживающегося в их телах. Он был рабом, но ему нравилось подчиняться вихрю. Он словно снова возвращался к Анне. Только Анна теперь была Лизой и хотела сделать его счастливым. Они целовались долго. Ему казалось, что прошёл год, прежде чем Лиза вынула из его рта свой влажный, вкусный, энергичный язык. Лбом она прижалась к нему — её кожа горела. Глаза блестели, как в лихорадке. — Чего ты ждёшь? — горячо прошептала она и оставила чуть заметный мокрый поцелуй на его скуле. — А м…можно? — он снова сглотнул. — Нужно, дурачок! — Лиза тепло улыбнулась ему. Затем убрала его руки со своей талии и повернулась к нему спиной. — Расстегни. Он побледнел. Или покраснел. Руки его не слушались. Воздуха в глотке не хватало. Снова! Снова он, недостойный, получает в полное обладание богиню! Снова будет касаться своими дряхлыми пальцами божественного тела! Да чем он заслужил такое? Он, потный! Он, нескладный! И тем не менее такой любимый… Чего стыдиться? — Ну же, — Лиза нетерпеливо поёрзала на кровати. — С…сейчас. Трясущимися руками он ухватился за крохотный замочек на спине. Металл был холодный по сравнению с его горячей кожей. Кое-как он расстегнул платье. Лёгкая ткань спала со спины, прямой, белой, гладкой, как галька. — Сними всё, пожалуйста. Не робей, — сказала Лиза шёпотом. Он аккуратно стянул платье с её плеч. Пальцем провёл вдоль чуть выступающего позвоночника. Идеально! Неподражаемо! И всё…его. Что-то животное овладело им. Раньше он ещё боролся, но теперь сил не было. Это было выше человека. Какая-то уверенность сорвала с него все страхи и предрассудки. Он владеет этим телом, и это тело ответит любой его ласке. Он начал страстно покрывать поцелуями её кожу, мягко прикусывать шею, гладить по волосам, облизывать. Лиза глухо стонала, полностью отдаваясь ему. Он развернул её к себе, разорвал платье, и оно клочком белой материи полетело в сторону. Лизе как будто было всё равно. Её хрупкое тело горело. Оно просило. Как можно быстрее. Он поспешно снял с себя одежду. Даже чуть порвал рубашку. Повалил Лизу на постель и продолжил целовать, ласкать её груди, гладкий клитор, лизать цветочную кожу. Она лишь стонала, с каждой минутой всё громче, нетерпеливее, так, что иногда закусывала себе губы крови. И просила быстрее. Ему не хотелось мучить её. Он погрузился в неё первый раз, в такую мягкую и просторную. На минуту им снова овладела робость. Он будто очнулся ото сна. Вдруг ей не нравится? Но вот она прогнулась под ним и застонала громче, прося ещё. И снова животное чувство охватило его с головой. Он продолжал погружаться в её тело, неистово, сильно и всё же нежно, стараясь не поранить её, пока она двигала бёдрами ему навстречу и шептала его имя, которого, впрочем, не знала… …Простыни смялись. Лиза прерывисто дышала, вбирала в себя воздух глубоко. На животе у неё блестело белое семя. Он откинулся на подушку и нежно поцеловал её в щёку. — Я люблю тебя, — сказал он тихо. Глаза у него были влажные. — Я тебя тоже, дурачок. Ты лучший, — выдохнула Лиза и положила растрёпанную голову на его тщедушную грудь… *** Шторы были открыты. Жёлтое солнце сверкало в комнате. Пахло прелым счастьем и утренней ленью влюблённых. Не открывая глаз, он потянулся. Подушки были пушистые. Постель мягкая. На губах горел поцелуй. Его любили. И он впервые за два года был счастлив… Елизавета… Е-ли-за-ве-та… Лиза… Ли-за… Какое чудное, какое родное, какое тёплое имя! Как сердце его полнится любовью, а руки сладкой нежностью! Он провёл по месту, где лежала Лиза. Почему-то пусто. Он думал, что они ещё с добрых полчаса проваляются в постели, болтая о всякой ерунде и целуясь, но её не было. Это слегка нарушило его утреннюю идиллию. Он разлепил глаза, присел на кровати и осмотрел комнату. На тумбочке валялась дешёвая косметика — тюбик помады с её розовыми остатками на металлическом столбике, открытая банка тональника. На принесённом откуда-то стуле лежали колготки и грязное нижнее бельё. На ковре пестрело пятно от вина. Солнце просвечивало округлые дырочки от ожогов на жёлтых шторах… Уже не мило, не просто. Как-то по-пошлому. Во рту у него появился вкус омерзения. Всё-таки он недоумевал, где Лиза. Он оделся, пригладил волосы, заправил даже постель и вышел в коридор. Там на глаза попалась ему вчерашняя малолетняя девочка, которая при дневном свете оказалась тридцатилетней, неухоженной особой с подбитым глазом. — Зздравствуйте, — он слегка смутился. — А где мне можно найти Лизу? — Лизу? — женщина нахмурилась, видимо, нисколько не смущаясь присутствием абсолютно чужого мужчины в своей квартире. Потом чуть улыбнулась и громогласно сказала, — Аааа… Это, наверное, Тонька. Она сейчас в ванной. По коридору направо. Следуя указанному направлению, он дошёл до блёклой двери, ведущей в ванную. Зайти не решился. Предпочёл дождаться. Через несколько минут оттуда вышла Лиза. Его богиня, которую здесь почему-то (он совсем не мог сказать, почему) называли Тонькой. Свежая, розовая, с махровым полотенцем на голове и в тонком халате. Её почему-то усталые карие глаза окружали тёмные следы от туши. На губах язвились следы от укусов. Он улыбнулся. Сердце его снова наполнилось любовью. — Доброе утро, — как можно нежнее сказал он своим неказистым голосом. — Как спалось? Я никак не мог найти тебя. — Я в ванной была, — пожала плечами Лиза. Голос её почему-то стал грубее, развязнее. — Пойдём сегодня в кино. Или в парк. Ты любишь клубнику? Я увезу тебя отсюда, — он горячо схватил её за руку. Она широко, слишком широко улыбнулась, и её розовое лицо расплылось. — Ты продлевать будешь? С тебя ещё десять тогда за весь день. А вот вечером я занята. — Чем? — что-то кольнуло его. Какое-то предчувствие. Или какое-то осознание. Во всяком случае, сладкое напряжение в сердце уходило. К нему будто возвращался рассудок. Но он пока этого не понимал до конца. — У меня клиент, богатый. Так продлевать будешь? — Но ты же говорила, что любишь меня, — пролепетал он. Хватка у неё на руке слабла. Какой-то обман. Иллюзия. — Конечно, люблю. А если продлишь, ещё больше буду любить. Ты же продлишь? — Лиза чмокнула его в щёку. — Но я хотел, чтобы мы были вместе всегда, чтобы ты была моей женой, — свободной рукой он дотронулся до влажного следа поцелуя на щеке. Он показался ему чужим. Он наконец-то начинал понимать, где находится. — Ты с дуба рухнул? — Лиза цинично усмехнулась. Не как королева. Не как Анна. Как сутенёрша. Как шлюха. — Да тебе денег не хватит, чтобы купить меня. На день — пожалуйста, заходи. И на ночь иногда можешь, когда клиентов нормальных нет. Ты продлевать будешь? — Нет, не надо. Он выпустил её руку. Тело его дрожало. Бил озноб. Глаза хлопали, пытаясь сбить слёзы. На ватных ногах он пошёл от неё прочь. — Вещи в гостиной, — крикнула ему вдогонку Лиза. Путь ему застилали мутно-серые слёзы. Кое-как он нашёл комнату, где оставил все вещи. Надел пальто. Шляпы уже не было. Хорошего качества была — Анна подарила. В портфельчике тоже кто-то пошарил. Не в силах стоять он сел на диван. Гадкое чувство печали и разочарования хлынуло ему в грудь. Это было даже хуже того горя, которое он испытал, когда от него ушла Анна, потому что тогда он терял впервые, а сейчас уже во второй раз его сердце раздавливали да ещё оглушали его жестоким разочарованием. Он не мог ничего. Он не знал ничего. Он не был даже тараканом. Он был одной болью. Он был растёкшейся лужицей. Он был человеком, окончательно лишившимся даже надежды на любовь. Он потерял всё. И даже больше, чем у него было… — Вас проводить? Послышался голос полной дамы. — Да, — крикнул он. Пальцы судорожно схватили портфель. Слёзы катились по его впалым щекам. — Пожалуйста, уведите меня отсюда. Я не хочу здесь оставаться! — Приходите ещё, — радушно ответила полная дама… …Через две недели он занял у знакомого пятнадцать тысяч…