Солнце в его ладонях

      Улькиорра напоминает Орихиме зеркало. Большое, старое, красивое, тяжёлое, холодное и наверняка носящее в себе с десяток каких-нибудь фамильных проклятий. Словно зеркало он отражает самые разнообразные вещи. Улькиорра ищет то, что имело бы смысл, но, найдя лишь службу Айзену, кажется несчастным. Даже не кажется. Орихиме знает, что за дырой Пустого, за маской бесчувственности скрывается боль. Его отчаяние вибрирует, отдаётся в её груди металлическим звоном, ноет застарелой раной, тянется чёрной бесконечностью беззвёздного неба Уэко Мундо. Зеркало отражает всё. Если нет рядом ничего хорошего, светлого, зеркало отразит сплошную тьму. Ведь больше ничего не остаётся сделать.       Орихиме наблюдает за молчаливым стражем внимательно, не отводит взгляд, слушает каждое слово, что подобно камню срывается с его почерневших (скорее всего, от времени) губ. Возможно, раньше они, подобно зеркалу, носили оттенок благородного серебра. Находиться с ним тяжело, не увязать в его личном болоте горя сложнее во стократ. Его глаза — потерявшие блеск изумруды, древние, безжизненные, неизменные. Агатовые пряди неряшливо торчат во все стороны. Орихиме до зуда в руках хочется расчесать его волосы, но вместо этого она лишь позволяет проводить ему расчёской по собственным локонам. Некоторые просьбы Улькиорра исполняет сам, с дотошной вдумчивостью и старательностью, не позволяя перекладывать уход за пленницей низшим по рангу арранкарам. Это происходит редко, впрочем, так как у четвёртого по рангу в Эспаде достаточно и других дел. Но в такие странные моменты она, наверное, опасается его. Нельзя предсказать его действий, предугадать события. Инициативная и ненужная забота напрягает. А отказаться боязно, ведь кто знает, что он может сделать с ней за неповиновение. Орихиме искренне сомневается в том, что его соратники стали бы проявлять подобную внимательность к ней.       И тем не менее ей жаль своего тюремщика. Действительно жаль, несмотря ни на что. Ощущать его скрытые эмоции почти что физически больно. Одиночество, отверженность, отсутствие веры, холодный рассчёт. Однако некоторые вещи рассчитать нельзя. Орихиме знает это как никто другой на свете. Ей тошно от этих чувств, но она не может подавить иррациональное, иллюзорное родство между ними, странную схожесть, понимание в какой-то степени. Он враг, его действия невыносимы, пусть он и формально не причинил ей никакой боли. Но психологические муки могут быть острее, изнурительнее, нежели физические пытки. И Орихиме в некоторых случаях отдала бы предпочтение телесному истязанию, лишь бы не слышать его слова, отгородиться от него крепким щитом нерушимой веры. Но его беспощадная логика разрушает всё. Никто не спасёт. Силы её союзников уступают мощи Айзена. Она умрёт здесь, как только исполнит всё, что от неё потребуется. Последнее пока не оглашается вслух, но подразумевается всеми, кроме Улькиорры.       Не помогают тёплые воспоминания. Они кажутся эфемерными, ненастоящими, будто бы и не существовало их никогда, и не с ней всё это происходило. По крупицам её охранник уничтожает всю её веру, надеясь сменить её на верность самопровозглашённому Богу. Вот только она никогда не будет верной предателю и лжецу. Никогда.       Орихиме смотрит на Улькиорру прямо, торжественно, не позволяя слабости выйти наружу. Потом можно, потом, когда он уйдёт. Но она догадывается, что он видит её насквозь — так же, как и она его. Недели уходят с мечущимся во все стороны белоснежным песком. Невозможно определить, насколько долго она находится в заточении, потому как дни до отвратительности похожи друг на друга. Луна висит серпом смерти над головой и однажды, безусловно, обрушится в неотвратимом ударе на её голову.       Иногда она думает о том, что не против небытия. Ведь разве похоже на настоящую, полноценную жизнь её пребывание в этом унылом месте? Она напрягается всем телом, не позволяя лишних движений, контролируя каждое произнесённое ею слово. Не от страха, но от того, что, кажется, ненароком она перенимает некоторые черты Улькиорры. Его безысходность заразна. Она не доверяет себе. А ведь в родном мире, в Каракуре, она не стеснялась выражать свои чувства. Здесь же позволительны лишь мысли — но в умеренном количестве, дозированно. Ей нельзя превышать рамки дозволенного. Но она находит обходные пути, не сдаётся, изучает похитителя так же внимательно, с предельным интересом. И искренне надеется на то, что потом, когда всё будет хорошо, сможет вылечиться от этого состояния ложной неизменности, бесцветности, неестественного любопытства. Ей кажется, что если подойти к нему со спину ближе самой, она сможет отразиться в белом осколке маски — его единственном напоминании о прежней бессознательной жизни. Вместо этого, впрочем, она замечает свой силуэт в его на удивление ясных глазах, когда он произносит привычные угрозы. Порою Орихиме задумывается о том, кем он мог быть раньше. Каким человеком? Хорошим, но потерявшим веру? Пережившим что-то плохое, настолько плохое, что сердце горе уничтожило в прах, а душу осквернило? Была ли его жизнь до того ужасной, что слёзы по ней остались на его лике до сих пор? Возможно, он не желал становиться чудовищем, но обстоятельства сложились самым неблагоприятным образом? И он потерял себя, так же, как и её дорогой брат Сора. Вот только искупления не получил.       Орихиме хочется отступить дальше, закрыть ему глаза ладонями, не замечать его интереса к ней. Вот только не получается никак. Она желает отгородиться сама, замкнуться, чтобы не реагировать на заключение и слова охранника, однако она боится, что в таком случае окончательно потеряет себя. Бледные песчинки кружатся в молочно-белом свете причудливой неземной луны, образуя бесчисленные дорожки в неизвестность. Если бы она могла рассыпаться в сверкающую пыль, она бы вылетела вместе с ними, поднялась бы до узкого окошка, заглянула бы на огонёк к здешнему полумесяцу, посмотрела бы все его особенности. Она могла бы вихрем лететь по пустыне, но, впрочем, так и не вернуться в мир живых, осесть лишь серебристой крошкой на бесстрастное нерушимое зеркало.       Улькиорра никогда не предпринимает ничего самостоятельно. Он не вступает в схватки первым, да и в битвах, по большей части, лишь отражает удары соперника. Она помнит их первую встречу. Обессиленная, истощённая, израненная, она, тем не менее, хорошо запомнила его. Ничем непримечательного с виду, но крепкого, несмотря на внешнюю хрупкость, опасного, смертоносного. Чёткого, не знающего иной жизни, кроме дисциплинированной жестокости и отстранённо-преданного поклонения создателю. Улькиорра по-прежнему стремится заполучить её разбитое, смиренное послушание, но взгляд его меняется. Искра чего-то непонятного создаёт эффект того, что его глаза кажутся светлее и чище, чем в самом начале их знакомства. Могла ли она своим появлением стереть некие слои в его искажённой душе? Ведь истинное зеркало отражает все. И ей непонятно, кому из них принадлежит эта странная и неестественная привязанность? Кто первым обронил её семена? А кто против воли отразил её? Она боится того, что не видит в нём врага. Она боится того, что ей не страшно рядом с ним. Слои её убеждений перестраиваются незаметно.       И вера восходит вновь, когда Улькиорра говорит о том, что её друзья пришли за ней. Ей и горько, и радостно при мысли о них. И она тревожится, сжимает руки в кулаки, молится за них. И замечает, как прежняя ясность взора стража затуманивается вновь. И внезапно все её внутренности сжимаются от ужаса. Улькиорра всегда всё делает тщательно, с особенной придирчивостью и дотошностью.       Вот только теперь она не сомневается. Она по-прежнему держится за мысль о его зеркальности. Если она будет верить, то он невольно отразит эти эмоции. Отразит же, так? Он отражает в самом ужасном спектре. Орихиме не верит тому, что он творит. Почему-то не хочется верить. Чем отчаяннее она цепляется за проверенные прошлым идеалы, тем глубже он тонет в своих убеждениях. Искривлённое, жуткое зеркало показывает рок и тьму. Нет будущего, ускользает прошлое, а настоящее воистину невыносимо. Смерть, смерть, смерть… Улькиорра всё-таки отравил её собственным тоскливым нигилизмом. События после длительного мрачного равновесия обрушиваются на неё сплошным потоком. Сражения, радость, слёзы, вера, страх и отчаяние сменяют друг друга практически мгновенно. Орихиме не может ответить на его провокационный вопрос в начале конца. Почему она не защитила Ичиго сразу? И она не способна ответить на это, действительно не способна. Сражение уничтожает её полностью. Коса смерти всё-таки опустилась на её шею. В её спину воткнулось с десяток мечей — тот переизбыток, который она не только вынести не способна, но и остаться после этого прежней, восстановиться вновь не в состоянии. Провал бездны открылся над ней, над Улькиоррой, над Ичиго, над всеми, и поглотил весь свет. Сможет ли она когда-нибудь исцелить души свидетелей той бури? Исцелить себя? Кто на это вообще способен?       Улькиорра не напоминает ей зеркало после прошедшего шторма. Его эмоции, желания и действия обрели целостность. Его глаза не только отражают всё, но и генерируют собственный свет. И Орихиме осознаёт, что ей больно смотреть на него. Да и не только. Больно смотреть на последствия неминуемого взрыва. Всё перевернулось с ног на голову. Ей хочется отречься от всего, но она слишком сильна для этого, слишком целостна. И, протягивая в ответ на его последний жест руку, она знает, что не хочет отпускать его, позволять ему рассыпаться не звёздной пылью, но серым пеплом. Однако благоразумие и резкий недостаток времени и сил мешают ей сотворить ошибку. Ошибку ли?..       Слёзы наворачиваются на глаза сами по себе, горе лишает её всего. Война ещё не окончена, всё только начинается, но больше всего на свете в данный миг ей хочется рухнуть на колени и просидеть в неподвижном состоянии здесь ещё несколько ближайших тысячелетий. Важное потеряно, осталась лишь непостижимая жажда и несбыточные желания. И надо двигаться дальше. Она ищет в себе силы и не находит, всё-таки возрождение из пепла не по зубам ей. Пока не по зубам. Мысль о том, что она обязательно всё исправит и повернёт, если нужно, вспять пространство и время, исказит ткань реальности, чтобы дать Улькиорре второй шанс, оказывается единственным якорем, настоящим спасением. Эта клятва произносится безмолвно, но решительно. И она чувствует, на краткий миг, резонанс его решимости и желания.       … и спустя четыре земных жизней, три — в разных районах Руконгая, и одну в Сейрейтее, спустя шестнадцать разных имён и судеб, долгих и лихорадочных поисков чего-то важного и неопределённого, осознания и забвения, самосовершенствования и проведения сотни рискованных предприятий по спасению его души, воссозданию прежнего образа, и даже сверх того, спустя миллионы вещих снов и знаков, что давал он ей через прочную завесу, спустя тысячи лет мучительного ожидания она находит его вновь. И с первой же встречи осознаёт, что клятва её наконец-то исполнена, а значит, можно подумать и о причинах её стойких чувств к нему.