На Границе

Шаг, еще шаг, потом еще и еще… В той, прошлой жизни, Джонас и представить себе не смог бы, что когда-нибудь такое простое действие будет требовать от него стольких усилий. В Коммуне ходить тоже доводилось много, для тренировки организма и отдыха от велосипеда. Но земля там всегда была ровной, за исключением разве что самого Края, да и снега не водилось. Здесь же снег был повсюду. Словное огромная белая ткань — чужая память подсказала сравнение, хотя снег не имел никакого сходства с тканью — он покрывал неровную грубую землю, высокие деревья, камни, а может, и еще что-то, чего под ним сейчас просто не было видно… Джонасу много раз хотелось свернуть с намеченного пути, хоть на краткие минуты забыть о поиске цели — Границы Памяти — и дать волю своей любознательности, чтоб хоть немного узнать, что прячется под белым покровом. Иногда в проступающих из-под снега предметах угадывались очертания чего-то, что точно было сотворено людьми, а не природой. Однако Гейб, словно узнавая об этих мыслях, тут же начинал обиженно похныкивать, даже если не был голоден или грязен, и цепко ухватывал Джонаса за уши или за нос, напоминая, что исследовать загадочные объекты можно будет и потом, когда Граница будет найдена. Беглый Принимающий сначала немного удивился, как в таком раннем возрасте ребенок может понимать значение цели и опасность отвлечения от нее, однако потом немного подумал и решил, что это произошло из-за того, что он сам неумеренно делился с малышом совершенно взрослыми воспоминаниями, а от них, конечно, в неокрепшем и восприимчивом мозгу могли завестись какие угодно мысли. Итак, путь продолжался, а снег все больше мешал движению вперед. Иногда Джонас задумывался, пытаясь представить, как из крохотных частиц формируется вся эта огромная белая масса, сколько весит тот снег, который уже лежит на земле, а сколько выпадает на него с неба… Память тут же подсунула ворох — какое, однако, неправильное и бессмысленное употребление слова — обрывочных и бессистемных сведений об агрегатных состояниях, кристаллической структуре, вырезанных из белой бумаги узорных фигурках и неких блестящих стеклянных предметах, которые почему-то нужно было вешать на хвойное дерево «для красоты». В чем была красота этого действия и уж тем более его смысл, Джонас так и не смог понять. Однако крошечная, едва видная глазом частица снега, упавшая с ветки дерева и отловленная на конец шарфа, при внимательном рассматривании действительно оказалось интересна, сложна и соразмерна по своему облику… И, наверно, красива, хоть Джонас еще не совсем разобрался, к чему из настоящей, а не вспоминаемой жизни можно применить такое сильное и неточное слово. Им, как подсказывали воспоминания, люди в большинстве случаев обозначали что угодно, что было им приятно. Но снежинка — точное определение для снежной частицы наконец-то отыскалось в массивах чужой памяти — вроде бы никаких определенно-приятных ощущений доставить не могла, разве что интерес от разглядывания ее сложного и безупречно соразмерного строения. Долго, однако, разглядывать не пришлось — снежинка мгновенно превратилась в водяную капельку, стоило лишь неосторожно согреть ее дыханием, а Джонас в очередной раз удостоился болезненного хватания за ухо. «В этом бесчисленном множестве нет двух одинаковых снежинок» — вновь подсказала память. Вновь — чужая. Джонас понимал, что и тысячи жизней не хватит одному человеку, чтобы «нажить» — очень удачное и точное слово — такой объем воспоминаний, какой достался ему от безвестных, давно исчезнувших людей прошлых эпох. С жадностью и торопливостью накапливал он собственные воспоминания, чтобы их — ничтожно мало, зато таких, которых до этого еще ни у кого не было — прибавить к тем, что были ему переданы. Кто знает, кому еще в будущем доведется передать их и какую пользу они смогут принести тем неведомым людям, которых, может, нет сейчас, но когда-нибудь они появятся… Самому Джонасу постоянно приходилось искать в подвластной ему памяти самые разные сведения, чтобы выжить в этом путешествии. Словно те люди, жившие немыслимо давно и исчезнувшие без следа, таким образом помогали ему, хотя при своей жизни и представить не могли, какую силу приобретут их воспоминания. И лишь иногда, по ночам, в укрытии из древесных веток и снега, пробивались сквозь усталость такие воспоминания, которые он предпочел бы навсегда изгнать из своего разума. «Ложись! Они на деревьях!» Одни смотрели из мешанины зеленых листьев и вьющихся лиан, другие стремились укрыться внизу, в траве и грязи, и все умирали один за другим, когда оружие — пули — разрывало и пронизывало их тела, сминая в кровавое месиво кости, мышцы и кровеносные сосуды. Не ласковая и разумная неизбежность Удаления, но просто Убийство — таково было единственное подходящее слово для этого действа, наполненного ужасом и болью. Но ночь проходила, и воспоминания — сны — исчезали до нового случая, до какой-нибудь другой ночи, когда неясная тревога оказывалась сильнее усталости. Наяву, днем, память говорила, что места эти были когда-то кому-то — не ему — знакомы, что кто-то катался на санках по этим заснеженным пологим склонам, что где-то впереди ждет Дом — то же самое, что и Жилище, но одновременно — нечто немного другое. Башен, которые, судя по Карте, должны были быть где-то здесь, все не было видно. Одни лишь склоны и деревья, засыпанные снегом, совершенно не похожим на белую ткань. *** Когда они появились вокруг, Джонас даже не успел заметить — слишком сильно отвлекся, выйдя на знакомую по чужой памяти дорогу. Словно очутился снова внутри того воспоминания, самого притягательного и яркого из всех, словно снова скользил на санках по заснеженной дороге, а где-то внизу, в долине, скрытый пока за деревьями, Дом сиял золотистыми огоньками и тихо ждал… Санок здесь не было, да и дорога почти исчезла в зарослях тонких молодых деревьев, но Джонас, не сильно обращая внимание на эти отличия, заспешил знакомым путем вперед, зная, что теперь цель близка. «А что произойдет, когда я пересеку Границу? — подумалось мимоходом. — Что изменится? Произойдут ли эти изменения во мне самом или в других людях? Или в мире вокруг?» Он не заметил, в какой момент стало меняться воспоминание. Только что были лишь заснеженные хвойные деревья — и вот сквозь них проглянула сочная, более светлая зелень далеких жарких земель. Гейб, первым заметив происходящее, зашевелился и весело залопотал, словно предчувствуя нечто интересное — а может, тоже отыскал что-то в переданной ему памяти. Снег под ногами незаметно сменился темной грязью и мятой зеленой травой. Когда они появились вокруг, Джонас сначала даже не понял, что произошло. Изменились звуки, движение древесных ветвей, хотя ветра не было, изменились еще какие-то ощущения в нем самом, которым он даже при помощи чужой памяти не мог точного названия. Мелькнула среди зеленых крон одинокая башня — невысокое, заметно ниже окружающих деревьев, сооружение из металлических прутьев и полос, с небольшой площадкой наверху. С площадки на пришедших кто-то внимательно смотрел. Смотрели и из ближних зарослей, перевитых лианами, и из-за ближней скалы, и сзади, скрываясь за гребнем лесистого холма, который путники недавно перевалили. Впереди ждал Дом — оплавленные каменные останки, осевшие в землю и полускрытые зеленой порослью. «Они на деревьях!» Из укрытий на деревьях — на елях или на пальмах? — глядели внимательно люди в одежде скрывающей расцветки — совсем как в том воспоминании, кажется, так давно! Вместе с ними глядели черные отверстия — оружие, подсказала память, тут же сравнив дула автоматов с чьими-то глазами, хотя Джонас не заметил тут никакого сходства. Гейб, увидев новых людей, сначала забеспокоился, но потом, очевидно, вспомнив что-то хорошее, улыбнулся им. А затем — со слабой вспышкой, мгновенной болью и резким звуком, самым отвратительным, что Джонасу доводилось слышать — память ушла. Тихо всхлипнул Гейб, больше не цепляясь за своего старшего друга. Да и сам Принимающий как-то смутно ощутил, что его собственные руки слабеют, а малыш кажется невероятно тяжелым. Исчезли цвета, оставив мир таким, каким он виделся раньше, до знакомства с Дающим. Незнакомыми были растения вокруг, да и не помнилось уже, что это за место и с какой целью он пришел сюда. Только люди, которые почему-то сидели на деревьях и на невысоком металлическом сооружении, внимательно рассматривали его и произносили слова, которых он не мог понять. «Что это?» — спросил Джонас, помня, что до этого что-то в его разуме могло ответить ему и на этот вопрос, и на множество других. «Удаление в Другое Место», — с готовностью откликнулась память — его собственная и больше ничья… Как будто могло быть по-другому? Мелькнула совершенно ничем не обоснованная мысль, что для совершенного сейчас действия должно быть еще какое-то другое, более правильное слово, которое почему-то забылось… Но в Другом Месте все слова замолкали.