Надежда горит ярче пламени

      Это случилось очень давно. В ту зиму, которая была только лишь восьмой в моей жизни. В ту зиму, в которую я начал по-особенному недолюбливать холод. В ту зиму, когда я понял, что лето может однажды наступить.       За окном бушевала метель, сквозь которую едва ли были видны очертания других домиков нашей деревни. Я часто вспоминаю день, когда впервые вышел на улицу. Ветер пронизывал насквозь, глаза сразу начинали слезиться, а в снегу можно было утонуть. Тогда я еще едва умел ходить, но до сих пор мало что изменилось. Я постепенно превращался во взрослого, а зима оставалась зимой.       И я был счастлив, что живу в краю, где не бывает зноя. Не думаю, что было бы здорово каждый день изнывать от жары. Лучше, когда кругом снега, а мороз рисует на окнах витиеватые узоры. А если замерзнешь, достаточно зайти в дом и посидеть в уюте возле камина, завернувшись в старую шерстяную накидку, а вместе с нею и в мечты стать таким как отец.       Пусть он обычно редко бывал дома, но он был моим идеалом. Когда я был крохой, дремлющим в детской кроватке, я узнавал, что он пришел, по его вечно холодному кончику носа. За все, что у нас есть — за каждый вечер, проведенный в сытости и тепле — мы обязаны папе. В дорогу он брал с собой большой топор, красивый блестящий кинжал, запас еды и сделанный мамой оберег. Он снаряжал нашего оленя и ходил на очень большие расстояния из нашего маленького поселения в Белую пустошь, но возвращался, всегда принося дрова, еду, одежду. Когда я особенно скучал, мама говорила, что отец тоже скучает по нам. Когда я подрос, я сам это почувствовал — научился видеть это в его глазах.       Приходя домой, он всегда приносил какой-то необычный подарок. Как-то он принес маме варежки, очень красивые. А я собирал все папины подарки, как трофеи, в большом ящике под кроватью. Здесь был и искусно сделанный наконечник стрелы, и большое перо неизвестной мне птицы, и старая книга со множеством картинок, и здоровская теплая шапка, которую я мечтал надеть, когда отправлюсь в свое первое путешествие. Но ценнее всего были моменты, когда отец рассказывал о местах, которые видел, о людях, с которыми общался, о вещах, которые находил. В моей голове это был великий путешественник, бесстрашный и выносливый. Как волк.       Я никак не мог дождаться, когда отец возьмет меня с ним, в его долгий опасный поход. Я мечтал увидеть место, где заканчивается зима, где нет ни единого сугроба, где можно снять обувь и пробежать по берегу, омываемому волнами. Я слишком часто перечитывал папину книгу, да… Я мечтал, и все было хорошо, пока не появился он.       Старик. Тот худощавый старик, своей седой бородой напоминавший мне какого-то волшебника из сказок. Он пришел оттуда, куда мой отец никогда не ходил. Он пришел посреди снежной бури, искал ночлег, убежище от частой в нашем краю непогоды. Мама впустила его в дом, а гости были таким нечастым явлением в нашем маленьком гнезде, что я, конечно же, прибежал поглядеть на него. Незнакомец, как-то мутно представившись, перешагнул порог и стянул белый от снега капюшон со своей головы. Выглядел он уставшим и вымотанным. Может быть, он тоже путешествует, как мой папа? Когда он вернется домой, он обрадует своих детей подарками и историями. Или уже даже внуков?       Глядя на его телосложение, я думал, что суровость здешних вечных льдов и буйных ветров вытянула из него жизненные силы. Он больше напоминал засушенное растение, чем человека. Незнакомец заинтересовал меня, но я остерегался его, как и любого чужака.       Ужинал я, сидя на месте отца, что меня сильно удивило. Гостя, с которым под одной крышей нам предстоит коротать ночь, мама посадила на мое место. Тогда я понял, что кому попало на папино место никогда не сесть.       Чуть позже я и старик сидели в самой теплой комнате дома. Когда дров было мало, чтобы топить остальные комнаты, а папа задерживался, мама хорошенько прогревала именно это помещение, и мы спали здесь — в гостиной. Я обычно сидел на полу в шаге от огня и наблюдал за танцем языков пламени, слушал потрескивание, разглядывал искры, выпрыгивающие из камина, впитывал жар. Для меня огонь был братом.       Старик же расположился в старом кресле поодаль от огня. Оно почти и не скрипнуло под его весом. Такой странный — проделал трудный путь сквозь метель, а ведет себя так, будто совсем не продрог. Я был не против подвинуться, но гость ни о чем меня не попросил. — Замерз? — я услышал его спокойный голос. Хрипловатый, старческий. Я ничего не ответил, вдруг начав чувствовать себя неловко наедине с этим человеком. А он снова заговорил, и его борода зашевелилась в такт губам: — Тепло любишь?       Я слышал, как хлопочет мама на кухне, и думал, какой странный вопрос мне задали. Кто же променяет тепло на холод? Каждый раз после веселой прогулки я с радостью возвращался под родную крышу. Каждый раз после долгих странствий отец с удовольствием возвращался в теплый дом. Потому что в нашем краю огонь великая ценность и благо. Без него… Страшно подумать, что бы было. — Люблю, — ответил негромко я, протянув озябшие ладони к пламени. Мама говорила, чтобы руки не мерзли, нужно занимать их работой. Поэтому ее ладони всегда были теплыми. — Нынче теплолюбивых мало… — вздохнул гость. — В том краю, откуда я родом. — А откуда вы родом? — заинтересовался я, повернув к нему голову.       Старик сидел, откинувшись на спинку кресла. Ноги стояли на полу, слегка разведенные в стороны. Борода казалась какой-то золотистой из-за огня, окрашивавшего комнату и все в ней в приятные теплые цвета. В бледно-серых глазах гостя читалось умиротворение, он выглядел доброжелательным даже без улыбки. Еще бы, это кресло тоже мне очень нравилось. — Едва ли ты бывал там, парень… Хм, может, я расскажу тебе одну сказку? И понятнее станет, и вечер быстрее пройдет.       Какой ребенок не захочет сказку? Если я любил рассказы папы о том, что он видел в своих походах, то это мне тоже, должно быть, понравится. Я повернулся к камину спиной и поправил на плечах старую накидку отца, которая уже стала моей. И загадочный человек, оказавшийся волей случая под нашей крышей, начал свой рассказ. — Я встречал много детей в своих странствиях, и эта сказка… Так им нравилась. Потому что очень похожа на правду, — тщательно подбирал слова гость, пока силуэты танцующего в камине огня находили свое отражение в его лице. — Верить или нет — это только твое решение, — рассказчик выпрямил спину, отстранившись от спинки кресла. Я слышал, как хрустнули его старые кости. Старик поглядел на камин, а потом вновь пронзил меня взглядом: — Когда-то на этих землях никто не жил. Не было ни животных, ни растений, ни людей. Не было воды, не было снега — ничего не было. Но вскоре все изменилось.       На мертвые земли ступили два Бога — Бог огня и Бог холода. Они и создали здесь все живое, создали горы и бродящих в них зверей, указали начало рекам и морям и позволили рыбе резвиться в них, вырастили высокие и низкие деревья и разрешили птицам вить гнезда в их ветвях. А потом они создали людей и научили их жить.       Каждый Бог породил свое племя людей. Вдвоем они заключили договор и прочертили границу, отделяющую территории одних от территории других, которую ни в коем случае нельзя было пересекать ни потомкам первого Бога, ни тем, в чьих жилах текла кровь второго. Появились две стороны: лед и огонь. Холод и жар. Они были противоположны друг другу как ночь и день, но это не мешало им существовать вместе, дополняя друг друга. Теплокровные жили своей жизнью, купаясь в солнечных лучах, но прячась от дождей и держась подальше от рек и морей. Они были уверены, что вода для них губительна. — Поэтому они никогда не мылись? — перебил его я. Уж очень любопытно было. — Поэтому они не умели пачкаться, — слегка недовольный тем, что ему пришлось прерваться, рассказчик сдвинул густые белые брови, но потом снова откинулся на спинку кресла и продолжил: — А холоднокровные жили в снегах, были чрезвычайно выносливы к пронизывающим ветрам, сильным морозам… Однако они дико боялись тепла и огня. Так и жили обе стороны, каждая на своей половине земель. Жили они в непонимании и неведении, и постепенно эти чувства переродились в ненависть друг к другу. Никто не приближался к границам, все верили в то, что любой, кто попадет на чужую территорию, сразу погибнет.       Но однажды кто-то из теплокровных пересек черту… И с ним ничего не случилось. Он вернулся домой и рассказал всем о том, что произошло. И теплолюбивые твердо убедились в том, что граница и запрет пересекать ее ничего не решают. Тогда они в тайне от первого Бога — от своего прародителя — замыслили вылазку в земли холоднокровных. Почему-то в них проснулось совершенно дикое и жестокое желание — жажда захватить зимнюю территорию. Ненависть к живущему на ней народу послужила поводом для нападения огненных на снежных. — Но почему огненные смогли выжить на морозе? — перед тем, как спросить, я поднял руку, не желая больше пробуждать недовольства у старика, перебивая его. — А почему ты еще жив, дитя, если вокруг только снег и холод? — ответил человек вопросом на вопрос. Я вздрогнул и непонимающе уставился на него. А старик возвратил взгляд к пожиравшему поленья огню. Я увидел, как языки пламени заплясали в его глазах, обрамленных узорами морщин: — Потому что у тебя есть огонь. Он согревает тебя, он не позволит тебе замерзнуть… У теплокровных была похожая ситуация, однако все даже проще: огонь — это они сами.       Нападение было точным и неожиданным. Холоднокровные не были готовы к войне. Их сильно поразило то, что потомки огненного Бога решились перейти границу. Тогда очень многие погибли, и снега окрасились в алый, — на миг его голос прозвучал так скорбно и расстроенно, что я засомневался — придуманная это история или нет. Старик говорил так, будто сам это видел. — Все холоднокровные погибли? — я спросил, чувствуя, как надежда бьется внутри меня. Так хотелось, чтобы сказка закончилась хорошо. Когда папа рассказывал истории, у них часто был открытый конец, и я мог сам нафантазировать финал. Но, кажется, таинственному гостю не нужно было ничего придумывать. — Если бы, — глаза старика загорелись холодным гневом, воспоминания зашевелились в них подобно бурному течению под толстыми льдами. — На землях холоднокровных было столько городов… Которые мигом узнали о нападении. Они рассказали о произошедшем своему Богу, который разгневался подобно дикому зверю. Он так дорожил своими потомками, своими творениями. Он решил, что первый Бог поведал своим людям о том, что за границей с ними ничего не произойдет, и подстрекнул начать войну. Второй Бог решил, что первый хочет захватить их земли, чтобы сотворить на них что-то еще, что-то свое, что заменит холодный народ. И он в бешенстве напал на огненного Бога.       Я слушал рассказ, и мое сердце колотилось в груди как птица, запертая в клетке. Старик продолжал жестокую сказку, он говорил разгоряченно, сопровождая слова жестами худощавых рук и длинных пальцев, и перед моими глазами разворачивались яркие полотна боев между двумя сторонами, между двумя Богами. — И Бог холода одержал победу… — гость замер. — Холоднокровные продолжали наступать на огненных, без своего праотца те стали куда слабее, граница сместилась, зима начала приходить на летние территории как к себе домой, теплокровные умирали один за другим, десятками, сотнями…       Нервно сглотнув, я понял, что надеяться хорошую концовку этой истории даже не стоило. Старик вновь уперся в спинку кресла, медленно опустил ладони на меховые подлокотники и заговорил с потускневшим лицом: — Вода превращалась в лед, растения умирали, деревья обращались в голые изваяния. Прежде плодородные земли стали холодными и недружелюбными, и только тогда второй Бог понял, что без тепла жизнь в этом мире никогда не будет полноценной. Исчезло столько зверей и птиц, столько чудесных растений и вкусных фруктов, исчезло целое племя людей, — его голос сделался непроницаемым, холодным подобно льду, но совсем непрозрачным и неявным. — Однако он понял это слишком поздно. Огненный Бог был мертв, как и все его последователи. Земли обволокло толстым слоем льда и снега, а сердце второго Бога начало таять. Он чувствовал себя виноватым. Он чувствовал себя подавленным. Он не знал, что делать дальше. — И как же он поступил? — спросил я тогда, удивившись тому, как мой голос дрогнул. — После разрушительной войны и ее страшных последствий он стал путешествовать по миру, ища теплокровных в надежде, что кто-то мог уцелеть. Однако он встречал только холоднокровных, куда бы ни пошел, — он поглядел в камин снова, его веки казались тяжелыми. — И уже совсем потерял надежду. Но… — Что «но»? — в нетерпении спросил я, кутаясь в папину накидку.       Рассказчик поглядел на меня долгим взглядом двух льдин, скрытых под полуприкрытыми веками. По плечам побежал холодок, я все так же смотрел на гостя, перестав даже дышать. — Огонь еще горит? Слава Богу, — в комнате появилась мама с двумя кружками. Я так и знал, что она возилась в кухне именно из-за них. — Нет ничего лучше, чем стаканчик чаю перед сном. Вы не замерзли?       Я сразу протянул ладони к ней и получил свою порцию горячего напитка из кореньев и мха, который папа почему-то никогда не любил. — Вовсе не холодно. У вас теплый и уютный дом, — старик слегка улыбнулся. — Я не буду пить, извините.       Маму это ничуть не задело, она кивнула и, еще раз сообщив о том, что после чая все отправятся спать, велела мне доставать одеяла. Я залпом выпил всю кружку и пошел вытягивать из шкафа мягкие подушки и тяжелые громоздкие одеяла. Папа всегда с такой легкостью доставал их. Надеюсь, я вырасту таким же сильным и большим, как он.       Утром я проснулся, когда старик уже ушел. Мама уже давно не спала, она всегда просыпалась с восходом солнца. В камине потрескивал огонь, совсем крохотный и слабый. Наверное, я пока что кажусь таким же на фоне папы. — Погоди минутку, братишка, — я нащупал в поленнице дрова и осторожно подложил их в камин.       Огонь благодарно переполз с почерневших углей на новенькое местечко, и в комнате запахло жженой древесиной. Я вдохнул этот волшебный запах и протянул к теплу холодные руки. Когда-то я так обжегся, и мама настрого запретила мне самому подбрасывать дрова в камин. Сказала, что если я не послушаюсь, то огонь ей все расскажет. Поначалу я боялся, а потом тайком предложил огню дрова, и мама так ничего и не узнала. Так что я, не боясь, кормил своего яркого друга без помощи родителей — я уже не маленький, чтобы беспокоить их из-за таких мелочей.       Неожиданно пламя охватило мои ладони, будто перепутало их с деревом и намеревалось слопать. Я уставился на то, как оно, просачиваясь сквозь пальцы и разгораясь все ярче, обнимает мои руки. Больно не было, но становилось как-то слишком уж щекотно. Я резко понял, что могу снова получить ожог или что-нибудь поджечь, и очень испугался, отпрянув от камина. Мои ладони все еще пылали, точно сухие ветви. Я едва ли не поделился огнем с папиной накидкой, под которой спал всю ночь. Вскочив на ноги, я побежал в кухню, откуда слышал голос мамы.       Вспомнив вчерашнюю сказку, рассказанную старым гостем, я остановился, так и не добежав до кухни. — …И он ушел еще ночью, когда мы спали, — услышал я снова маму. — Он ведь… Не причинил вам вреда? — осведомился папин настороженный голос. Папа! Он вернулся домой! — Вовсе нет, мой холодок, — выдохнула в ответ мама. Она часто называла папу так, но мне всегда казалось, что это слишком слащаво и совсем ему не подходит. Я заглянул в кухню с украдкой и увидел, как они стоят, обняв друг друга.       Как хорошо, что я не сильно проспал возвращение отца — он еще не успел переодеться, а значит, пришел совсем недавно. Его сумка лежала на столе, рядом с оберегом из тонкой косички маминых волос. Папа выглядел уставшим, но спокойным. Мама мягко помогла ему снять тяжелое пальто, и его белые волосы, собранные в пышный колючий хвост, выпрыгнули из мехового капюшона. Я посмотрел на мамины огненные кудри, которые я решил у нее позаимствовать, когда рождался. Они стояли посреди кухни, такие разные, но такие влюбленные. Мне очень захотелось обнять их обоих.       Огонь в моих руках погас сам, но во мне зажглось осознание. Сказка, которую мне рассказали, была не просто подозрительно похожа на правду. Пламя, которое не навредило мне, было мне не просто братом. Старик, который навестил нас вчера, был не просто ищущим ночлега путником. Не каждый день на пороге появляется Бог. Не каждый день внутри воспламеняется надежда, что лето снова наступит.