Полуночное сватовство

      Брусчатая тропинка была неприятно стылой, скользкой, словно это не камни поблёскивали от неверного света луны, а куски мутного льда, ловко подогнанные друг к другу средь травы и мха. Можно было бы ступать по мягкой свежей мураве, но она, укрытая мороком низкого тумана, и без того поникла вся и пригнулась к земле от тяжкой росы. Нельзя тревожить хладную ночную дрёму растений — им это совсем нелюбо.       Нет, всё же лучше идти по камням — их сон не смогли потревожить даже недавние удары конских копыт. Кто-то давеча мчал по этому пути, и смятение да ужас подгоняли его, точно хлыст безжалостного всадника.       В прохладном воздухе чувствовалась боль.       Ведунья мягко ступала босыми ногами по полузаросшей тропке, всё приближаясь к тому недоброму месту, которое так пугало жителей деревни.       Намедни пастух принес пару крынок молока, старая крестьянка положила к порогу лукошко с самыми спелыми яблоками, а купец даровал воздушное платье из краёв дальних, алое, как маки или кровь. Все пришедшие просили об одном — чтобы исчезла сила нечистая из трактира. Будто псы злые, не то духи, не то черти окружали неосторожного путника и стращали его до седых волос, а порою и до того, что вовсе душа со страху вылетала из тела навсегда.       Камни тропинки уже не напоминали куски льда. Теперь они чудились противными склизкими жабами из топей, пропитанных мерзостью, и бормотали эти тёмные существа разные худые вещи. Даже неживое пропиталось нечистым духом пагубы, чего уж говорить о живом — обессиленная мурава лежала на земле, точно притоптанная множеством зверей лесных, и была жухлой, тёмной, почти чёрной.       Воздух стал вдруг удушлив, пропитан запахом гнили, запахом грозы и палёной шерсти. Вестимо, она уже совсем рядом с одержимым местом — тёмная крыша таверны выглядывает средь деревьев. Вот и показались окна, мерцающие неживым, чуть голубоватым светом, словно там за окнами горели не тёплые свечи, а болотные огни.       Ведунья распустила косу, и влажные от тумана волосы легли на спину, точно множество младых змеек. Женщина замерла на подходе к таверне, прикрыла глаза, дабы лучше слышать сердитый гомон беспокойной силы, бушующей здесь.       Напевая древний заговор, успокаивающий духов, ведунья плавно присела и положила ладони на землю, пропитанную хворью и хладом, но тем не менее ещё могущую поведать о своей боли и страданиях. Вокруг сгустился туман, скрывая вязкой пеленой даже подол заморского алого платья, надетого специально для будущего ритуала. Отчего-то почувствовалось, что оно непременно сгодится — колдовское чутьё редко обманывало.       — Очи свои закрываю, да уши открываю — истине горькой внемлю, ежели молвить будете…       Голос ведуньи наполнился звуками странными, будто шорохом леса, плеском вод — не иначе говор древесных и речных нимф вплетался в её слова.       — А коль не сможете молвить о беде, покой ваш нарушившей, то пусть матерь земля скажет за вас!       Туманные всполохи затейливо плясали в лунном свете, принимая разные формы: зверей рыщущих, гадов водных и земных ползучих, птиц или же огромных стрекоз летучих. Почудилось, будто стены таверны обуглились и отозвались тихим многоголосым стоном, а жухлая, местами почерневшая трава поднялась и зашевелилась, точно сотни цепких паучьих лап, тянувшихся к добыче.       Пробуждённая чьей-то виной, нечистая сила бушевала, словно неистовое море, желавшее заполучить в свои глубины души моряков. Отовсюду из-под молочного покрова низкого тумана тянулись живые алчущие тени. Но ведунья не чувствовала страх. Встав и гордо выпрямившись, она сжала перстами висевший на шее оберег, сплетённый из коры полуночной ивы — плотное колесо с несколькими лучинами на грубоватой верёвочке — знак единения земли и солнца.       — Уймись, сила неспокойная, подобру-поздорову, а не то гореть тебе в огне солнца да век не перегореть, и матерь не раскроет объятий для вас!       Сердитый гомон растревоженных душ приутих, а тени замерли недалече — на расстоянии двух саженей, только шевелились угрожающе средь полумёртвой травы. Неживой свет в окнах таверны потух, и раздался громкий вздох, от которого затрепетали ветви у растущих поблизости деревьев.       Туман, плескавшийся вокруг таверны, сначала мягко опал, затем принялся собираться в одном месте, постепенно превращаясь в размытый человеческий силуэт. Через пару мгновений перед взором предстала ладная девичья фигурка, сотканная из полупрозрачной дымки. Лица у неприкаянной словно не было — одна сплошная неясная тень с двумя болотными огнями вместо глаз. Длинные призрачные волосы плавно шевелились, точно от течения невидимой реки.       «Холодно мне здесь, знающая, пусти в объятья матери-прародительницы…» — прошептал девичий силуэт, с мольбой простирая руки к ведунье.       Всё вокруг затаилось в ожидании, даже луна возвысившись над деревьями, будто заглядывала прямо в очи.       — Покажи мне камень тот, что удерживает душу твою на привязи.       Неприкаянная со вскриком сорвалась с места, подобно испуганной птице, и начала летать вокруг ведуньи. Кольцо плотного тумана окутало женщину и, возвысившись над головой, сомкнулось в плотный купол, не пропускавший и лунный свет. Пред глазами поплыло — точно хмарь снаружи начала пробираться в голову. Вскоре завязались, будто из лоскутов полупрозрачной ткани, видения…       — Отведи меня в храм… — заклинала девица юная своего старшего братца. — Может, смилуются боги надо мной, прогонят хворь мою до весны. Совсем занемогла — так суженого не дождусь. Не хочу умереть не обвенчанной. Кому я там, в сумерках, нужна буду?       А у самой всё тело пышет жаром — будто солнечный отец долго держал в своих испепеляющих объятьях. Очи её туманные ищут что-то, чего несть, а то и вовсе смежаются изнеможённо. Дурной знак. Ноги почти совсем отнялись — движет ими еле-еле.       — Ну же! Молю… — голос стал совсем хриплым, каркающим.       Братец с горечью качает головой в отказе — он-то понимает, что сестрица не выдержит этой мучительной дороги и отойдёт в сумеречный мир, в объятья земли-матери.       — Обожди знахаря, милая, — молвит брат. — Может статься, выгонит хворь твою из тела.       Не помог ей знахарь из другого края. Умерла, не дождавшись венчанья, а ведь честь свою девичью отдала суженному перед отъездом, послушав его речей, что он по возвращении сразу же поведёт её в храм единения Солнца и Земли, дабы пред ликами богов скрепить узы. А потом тяжело захворала — наказали, видать, её за нарушение запрета до свершения нужного обряда.       Пробовала дождаться жениха своего, думала, остановится в таверне, возвращаясь из краёв дальних. Сегодня он приехал, но не признал невесту свою неприкаянную и бежал в страхе, оседлав коня своего.       Кому она нужна теперь, не обвенчанная и лишенная чистоты попусту. Поделом ей… Поделом…       Тогда она не могла видеть себя со стороны, сейчас же зрит. И душа снова сотрясается от не видимых никому рыданий.       Слышно было, как снаружи купола туманного, закрывшего ведунью, раздался пронзительный нечеловеческий вой и тревожно начали перешёптываться деревья, тихо шелестя. Ведунья снова затянула успокаивающую песнь, а умом ловила ускользавшие лоскуты чужих воспоминаний.       — Беда тяжка, неспокойная душа, но поправима. Смогу подсобить тебе. — Женщина склонила голову набок, прислушиваясь к шёпоту духов. — Выдам замуж тебя за водяного, станешь водяницей. Будешь не с любимым, но в чести.       Туман обтаял вокруг ведуньи и исчез, остался только девичий силуэт.       «Не с наречённым… но хоть так обрету покой… — с тоской прошептала девица. — Да будет так. Только как я пойду на венчанье нагая? За бесчестье мне и савана земля-прародительница не дала. Стыдно пред будущим мужем являться так!»       Ведунья улыбнулась.       — Дам я тебе свой наряд. И иди с миром к реке — там тебя будет ждать муж твой будущий!       Не боясь хлада ночного, женщина скинула с себя платье алое заморское и протянула неясной фигурке. Призрачная девица торопливо оделась, и ткань на ней засветилась, аки пламя костра, чуть переливаясь золотом — яркие отсветы легли на всё вокруг, прогоняя мрачные тени. В воздухе почувствовалась радость.       «Ах, как красиво… Спасибо тебе, знающая! Век тебя не забуду! Ежели придёшь к реке, одарю тебя всеми сокровищами, которые найду в её водах!»       И с этими словами девичий дух полетел, сверкая ало-золотыми огнями, к реке — к водяному жениху своему. Вскоре и след простыл. Таверна вновь выглядела как обычно, словно и не было скверны на ней никогда. Ведунья собралась в обратный путь, прямо так, как её матерь родила, — нагой.       Вскоре она добрела до деревни. Чуть не дошла до своей избы, как начала браниться крестьянка, увидавшая её.       — Ах, срамота-то какая! Постыдилась бы, чёрта лохматого отродье! — Пожилая женщина плюнула вслед и отвернулась. — С шабаша она пришла, окаянная! Чур меня, нечистая! Совсем совести и чести нет… — И засеменила прочь.       Ведунья вздохнула горько и зашла в свою избу. Беда с людским родом, откуда она произошла. Двойственные у них суждения — как нагрянет горе к их родным, так обращаются к «отродью чёрта лохматого» с просьбой подсобить. А стоит всему наладиться, так снова она погана для всех.       «Нечистая» тряхнула головой и посмеялась.       Тяжко проживать свой век одной. Может, самой найти мужа средь водяных иль лесных?