Параллели

А вот и нужный столик. Одного беглого взгляда было достаточно для того, чтобы увидеть её. Даже в царящем здесь полумраке, при тусклом свете неярко горящих свечей, расставленных повсюду, и развешенных тут и там фонарей, он свободно различил такой знакомый до боли силуэт. Люди за столиком не заостряли своего внимания на трёх незнакомцах — им попросту было не до этого. Печать равнодушия, скуки и некоторой обречённости сквозила во всех этих лицах, взглядах, движениях… Приблизившись достаточно близко для того, чтобы можно было вести разговор, небольшая компания остановилась. Пару секунд собираясь с мыслями, Монро помолчал, а затем, вложив в голос как можно больше твёрдости, произнёс: — Привет, Дункан. Семьдесят четыре, семьдесят пять, семьдесят шесть… Сердце рвано стучит под сжимающими рёбрами, и на этот раз уже не отшутиться, что жмёт бюстгальтер, нет — это щемит где-то в глубине безысходная тоска. Восемьдесят два, восемьдесят три, восемьдесят четыре… Холодный лязг ключей и едва уловимый скрип металлической двери. Дома. Выдох. Закрыть глаза. Не плакать. Он не любит, когда ты плачешь. Не любил. — Нужно поговорить. Пять минут. Пейдж молчала, пристально глядя ему в лицо. Поняв, что она не желает его слушать, мужчина добавил: — В память о былом. Девяносто восемь, девяносто девять, сто… Ты ведь помнишь, помнишь наизусть каждое движение, каждый взмах ресниц, каждый поцелуй… Запах сигарет, смешанный с порохом и мужским одеколоном до сих пор витает в воздухе, и не вытравить его ничем — да ты и не пыталась. Зачем? Остатки воспоминаний, ассоциации, запах и кольцо на тумбочке — это всё, что тебе осталось. Сто семь, сто восемь, сто девять… Четыре глотка неразбавленного виски и ещё подхватить пару капелек со дна прозрачного стакана — он всегда так делал, ты привыкла. Теперь он живёт в тебе, течёт по твоим венам, смотрит на тебя из отражения в зеркале своими голубыми прямо в твои серые. — Себастьян… Он любит, всегда любил, когда ты называла его полным именем, хоть тебе самой и не особо нравилось это. Никогда не говоришь о нём в прошедшем времени. Никогда не уберёшь его вещи, небрежно оставленные в его кресле, никогда не выбросишь его зубную щётку, никогда не застелешь его половину кровати. Ты пьёшь его виски из его стакана, а по утрам ходишь в его светлой рубашке и пьёшь кофе из его любимой чашки. Сто восемнадцать, сто девятнадцать, сто… Последний шаг повисает в воздухе, и внутри тебя всё же пропускает пару ударов израненное сердце. Вдох. Выдох. Не плакать. Нельзя. Он не любит. Потираешь ладонью шею, спускаешься ниже. Это больно. Разве думала ты, что будет именно так? Больше всего на свете он боялся сделать тебе больно, но сам стал причиной этой боли, что терзает твою душу вот уже целый год. Ровно год с его смерти. Ровно год, как его не стало. Себастьян… — Зачем пришёл? — грубо поинтересовалась Дункан. Она узнала обладателя этого голоса, но оружие убирать не стала. — Я скучал, — подходя ближе и опуская руки, отозвался Монро. — Неужели ты не рада видеть меня? — Что, Чарли тебя уже не удовлетворяет? Или ты обиделся на меня за те слова? Так это же правда, — сидя на постели и продолжая держать его на прицеле, продолжала женщина. — О, брось, Пейдж. Неужели ты ревнуешь? — улыбнулся мужчина, осторожно присаживаясь на краешек её постели. — Может, ты всё же уберёшь пушку? — У тебя есть ровно две минуты, — неохотно кладя пистолет на место, ледяным тоном проговорила Дункан. — Брось, детка, неужели ты не рада видеть меня? — улыбался Монро, придвигаясь ближе. Ровно сто двадцать шагов — от лифта до вашей постели. Выйти из тесной кабинки, открыть дверь уютной квартиры, положить на место ключи, четыре глотка виски в гостиной, и прямиком в спальню — он всегда делал так каждый раз, когда приходил к тебе. Не было времени спрашивать, как дела, не было времени узнавать, надолго ли он появился в этот раз — это всё потом, утром, когда с рассветной дымкой рассеется в лучах восходящего солнца ваша безумная ночная страсть. Женатый мужчина, одинокая женщина… Та встреча в дверях исследовательского центра оказалась более чем судьбоносной. Ты ведь помнишь её, правда? В мельчайших деталях помнишь этот образ мужчины в военной форме, с благородной статью и твёрдой поступью, что столкнулся с тобой тем вечером. Думала ли ты тогда, что этот человек станет самым важным в твоей жизни? Словно прошлое и настоящее, реальность и фантазия — всё смешалось в один яркий образ, когда он посмотрел в твои глаза. Этого не может быть. Такого не бывает. Не может быть, чтобы совершенно незнакомый мужчина казался столь близким и родным. Он любил эту женщину — за её стальной характер, за выдержку и умение держать язык за зубами. Любил за этот неповторимый сарказм, за её серые глаза, за голос, но больше всего — за то, что она всегда принимала его таким, какой он есть. Только Пейдж могла понять его, выслушать, поддержать и дать дельный совет. Единственная женщина, которой Монро смог открыться. Даже Рэйчел — и та никогда не знала его таким, каким неоднократно мужчина представал перед Дункан. — Я не могу так больше, Себастьян, — проговорила женщина, тяжко вздохнув, — каждый раз мне приходится начинать всё заново, но ты заявляешься вновь, и всё портишь. Думаешь, мне легко? Когда ты ушёл, я думала, что не смогу выдержать, понимаешь? Мне трудно без тебя, я… Я словно сама не своя. Женщина прикрыла глаза, стараясь удержать эмоции под контролем. Монро неслышно подошёл к ней сзади и осторожно обнял. — Ты ведь понимаешь, почему мне приходится так поступать, Дункан, — поцеловав её в плечо, тихонько произнёс он, — они не дадут нам быть вместе. Ты ведь понимаешь, что может произойти, если я останусь тут, и об этом узнают… — мужчина многозначительно промолчал. Ему нельзя было не довериться. Он, только он смог подчинить, завоевать, сломать твою оборону, эту стальную броню, под которой много лет скрывалась чуткая ранимая душа. Разве думала ты тогда, что, проснувшись однажды посреди ночи, ты вдруг чётко осознала, что без этого мужчины не сможешь больше существовать? Такого не бывает, и все эти разговоры о прошлых жизнях и параллельных вселенных — просто выдумки, богатые фантазии неуёмных мечтателей. Тогда отчего же всё это время ты чувствовала, словно ваши отношения — не нечто новое, а продолжение чего-то старого, давно забытого и вытесненного из памяти суетой скоротечных будней? Сегодня ровно пять лет с того момента, как ваши отношения стали чем-то особенным. Ровно год с тех пор, как его не стало. И ровно год, как в твоей душе сад, в котором расцветали бежевые розы, порос колючим терновником. Ты ведь помнишь события того рокового вечера, не так ли? Сколько раз прокручивала в голове возможные варианты исхода событий, сопоставляла факты, искала выход, но… его не было. Разве мог он в одиночку противостоять четверым пьяным мужчинам, двое из которых к тому же были вооружены ножами? — Твоя смерть не будет напрасной, — вдруг произнёс Коннор, глядя в глаза тому, кто являлся его отцом, — люди запомнят твоё имя. Я об этом позабочусь. Он пригласил тебя в ресторан — отметить очередную дату ваших отношений. То платье, что ты купила специально для этого случая, до сих пор висит в шкафу — рядом с одной из его рубашек, насквозь пропитанных запахом, навечно врезавшимся в память. Запахом солёного моря, терпкого табака и неповторимого одеколона. На выглаженных рубашках — свежесть и лоск. На бордовом платье — лёгкие следы как память о случившемся. Как память утраты. Хватит ли сил выстирать с вещи капли его крови? И пусть на платье накинут чехол, ты знаешь, ты помнишь каждое пятнышко, въевшееся горькой болью потери в дорогую ткань — Себастьян ведь так любил баловать тебя подобными вещами, пусть даже и знал, что ты больше предпочитаешь кожаные корсеты и узкие брюки. Ты ведь помнишь, как однажды он приехал с учений перебинтованный? Тогда он получил ранение — была обожжена спина, и он болезненно морщился каждый раз, меняя позу, отшучивался и говорил, что до свадьбы заживёт. А ты собственноручно делала ему перевязки — сказывались два года, проведённые в так и не оконченном медицинском, мазала воспалённую кожу собственноручно сваренной мазью по старому, чудом сохранившемуся в записной книжке рецепту, и отчитывала его за неосторожность. А он не хотел спокойно сидеть на месте, постоянно вертелся и отвлекал тебя шутками, над которыми невозможно было не смеяться. В прошлый раз ты помогла ему, смогла помочь. В этот раз он пытался не потерять сознание, лёжа на твоих коленях, и всё так же пытался шутить, чтобы отвлечь тебя и не видеть уже выступивших слёз, вот только получалось крайне плохо. В ту ночь жизнь покинула сразу двоих, ведь вместе с ним умерла и ты. Удар, ещё удар. Выпад. Монро двигался так стремительно, что вновь выбил из рук парня одну из шпаг. Он даже успел оставить на груди парня довольно длинный порез. Его вещи по-прежнему лежат там, где он оставил их, положил или небрежно бросил своей рукой, которой никогда больше не обнимет тебя, не притянет к себе, не поцелует… Не плакать, только не плакать! Он ведь не любит этого, ну чего же ты?! Он отвозил тебя в старый родительский дом, который пустовал вот уже много-много лет, и всё говорил, как хорошо вы заживёте там, когда поженитесь. Он ведь развёлся с женой, и даже принёс своё обручальное кольцо — как знак подлинности своих слов и намерений. Оно до сих пор лежит на невысоком шкафчике — ровно на том самом месте, куда Басс положил его. А рядом с ним — другое, в немного испачканном его же кровью бархатном футляре. Вы так и не дошли до ресторана в тот вечер, но у него нашлось немного сил, чтобы, уже почти умирая, отдать колечко, купленное специально для этого случая, тебе — как знак того, что, даже находясь на грани жизни и смерти, он любит тебя и хочет видеть своей женой. Хочет видеть своей… Он ведь прекрасно знал, что ты никогда больше не найдёшь себе другого, потому что другого такого, как он, просто не существует. Монро сидел у костра, глядя на взвивающиеся вверх язычки пламени. Ему было над чем поразмыслить. Задумавшись, мужчина наблюдал за тем, как искры, поднимаясь всё выше, мгновенно потухают в наступившей темноте, поглотившей всё вокруг. Пейдж спокойно подошла к нему, но мужчина первым начал разговор. — Чарли вынудила тебя помочь. Это так? — А ты чего ожидал? — остановившись у костра, поинтересовалась женщина. — Не знаю, — поднимаясь на ноги, проговорил он, — может, того, что это была твоя инициатива? Потом были похороны — самые ужасные из всех, что тебе довелось видеть, ведь в том гробу был не просто близкий тебе человек. В тот день хоронили частичку тебя. Не плачь, пожалуйста, не надо! Вытри слёзы, держи себя в руках, всё хорошо. Хуже быть уже просто не может. Вы стояли рядом — бывшая жена и несостоявшаяся. Она догадалась сама, но так и не рискнула подойти, да и зачем? Теперь вам точно нечего было делить, а делиться своей болью никогда не было в твоём характере. Множество офицеров, солдат, пышные проводы, пафосные речи… Из оцепенения помог выйти лишь прощальный троекратный залп — армия хоронила одного из лучших, одного из достойнейших. Ты так и не произнесла ни слова, да и к чему это? Не в твоей привычке демонстрировать свою боль на публику. Он итак знает всё, что ты хотела сказать. Его взрослый сын стоял чуть поодаль, прижимая к себе заплаканную светловолосую девицу — наверняка невеста, он ведь как-то рассказывал об этом. У кого-то жизнь только начинается. У тебя оборвалась с последним брошенным на гроб комом земли.