Счастливый конец

Немало лет прошло с тех пор, как в доме остановились последние часы. Остальные механизмы ещё продолжали работать, ведя борьбу с великим Хроносом, но, в конце концов, он извёл и их. Вскоре износилась проводка, и перестало работать электричество. Окончательно проржавели водопроводные трубы, и первый этаж быстро покрылся плесенью. Эта же плесень не забыла вызвать эрозию камня в многовековом фундаменте. Замок приходил в упадок. Быстро, будто выбравшись из временной петли, пытался наверстать упущенное. Единственным «живым механизмом» среди всей этой кучи пепла оставался Эдвард. Окна покрылись сплошным серым слоем пыли, кроме тех мест, где они были выбиты, лишив почти все этажи дневного света. Поэтому основное время Эдвард проводил на чердаке, как и раньше, после смерти хозяина замка. Здесь, сквозь крышу, часто проходил солнечный свет, гуляли ветра, не позволяющие растаять ледяным скульптурам. Голубое чистое небо с солнцем отражались в них, а налёт холодных ночей придавал их поверхности матовые серебристые оттенки. Было чему любоваться, пока у самого от стужи не закостеневали руки и ноги. «Эдвард», «Эдвард!» - как давно не слышал он этого имени, так его давно никто не звал. Всё из-за того, что он так привык к этому когда-то, лет пять, а может и десять назад… Эдвард не чувствовал времени, но знал, что однажды оно нагонит и его. Однажды тело совсем износится от подобных условий, которые так подходили для жизни его скульптур. Днём он пел своим творениям песни, которые слышал за свою жизнь. А помнил он их не много - колыбельную, которую пел ему когда-то создатель-отец, песню Ким, которую та напевала, расчёсывая волосы перед зеркалом и те, что он слышал вне её дома. Зачем пел? Откуда ему было знать. До ухода из замка он не делал ничего подобного. А после возвращения, спустя неделю обнаружил, что очень соскучился по человеческой речи. Эта тоска была поначалу непонятна ему из-за всего пережитого, но потом вспомнил, с каким приятным оттенком в голосе с ним разговаривала Ким и её мать. Как когда-то и отец. Эти голоса стали для него дорогими, и навсегда такими останутся.Собственный голос казался ему тусклым, но это было единственным, что находилось сейчас в его распоряжении. Хотя, даже голос всё сильнее начинал хрипеть, не стоило всё-таки петь на холодном ветру. И теперь многие дни проходили в полном молчании. Однажды, в его обиталище пропала одна из скульптур. На её месте образовалась дыра, а этажом ниже – невзрачные ледяные глыбы и осколки. Эдварду не было её жалко, он мог вырезать ещё лучше, но места не хватало, а на нижних этажах не было света для нормальной работы. Вопрос решился быстро. Он разбил всё окна этажом ниже и начал ваять скульптуры там. Это место быстро заполнилось, тогда он спустился ещё на этаж ниже, потом ещё ниже, но дальше не смог – всё остальное внизу отсырело и прогнило. Пол не выдерживал даже мебель, которая на нём располагалась. Сырость не пожалела ничего. Вскоре обнаружилось, что и стены замка начинают крениться, скользкие ледяные фигуры стали съезжать к окну, приходилось периодически чем-то подпирать их. А когда сырость добралась и до них, то пришлось всё оставить и снова подняться наверх. С тех пор, свои работы ему приходилось сбрасывать вниз, или вырезать из старых - новые, хоть и поменьше. Но только к одной он не притрагивался – той, в которой был воссоздан образ Ким. Её воздушная легкая фигурка занимала самое лучшее место в его «комнате» – то, где бы её быстро не растопило дневное солнце и где бы ласкали красивые закатные лучи. Ледяная, но такая уязвимая. Ещё более хрупкая, чем живая. Весёлая, но с такой же грустинкой в уголках губ, как у настоящей. Неожиданно этажом ниже раздался грохот. Ну вот, эрозия добралась и сюда. Всему рано или поздно приходит свой конец. Он так увлекался своим делом, желая занять все свои мысли, что и забыл, как давно не спал, хотя усталость валила его с ног. Он улёгся на кровать, накрылся изрезанным по неосторожности лоскутным одеялом и положил голову на ворох шмотья, напиханных в изорванную наволочку. Лёжа на спине, он засыпал. Перед глазами предстала полуобвалившаяся деревянная крыша и гигантская брешь в ней, открывавшая простор звёздного неба. Вечер звал за собой хорошие сны, всё так же ярко светила луна, и до сих пор в воздухе кружился созданный им снег. Всё, как и раньше, в своём круговороте безмятежности, своей красе и сиянии. Утром он проснулся и глянул через брешь в крыше на пейзаж, испокон веков простирающийся перед замком. Пустота воцарилась в этих снежных далях и неестественная тишина. Такие моменты способны наполнить тоской любое сердце до самых краёв. И Эдвард напряг весь свой слух, чтобы расслышать хотя бы дуновение ветра, хотя бы малейший шум среди этого мёртвого покоя... Но вот, где-то отряхнулась ветка, хрустнул снег. Согнулось под тяжестью дряхлое дерево и со скрипом разогнулось. Где-то от резкого сквозняка колыхнулась складка занавески под флёром паутины. И вот он уже слышит знакомые шаги и слышит затаённое дыхание. Эдвард обернулся - на пороге его комнаты стоит Ким. Совсем повзрослевшая, более уверенная и стойкая, чем когда он её видел в последний раз, но не потерявшая ни капли своей юной изящности и красоты. В руке сумка, из которой высовывались белыми уголками так и не отправленные за все эти года конверты. Но теперь она добилась своего, она нашла работу и теперь может уехать из этого городка куда пожелает. Неужели он видит её в последний раз? Но она в ответ на его мысленный вопрос лишь тихонько улыбнулась и произнесла: - Я пришла за тобой, Эдвард,... к тебе. И никому впредь не отдам, ни глупцам, ни одиночеству, ни этому разрушенному замку...