It does not need saying... anymore

Этот пляж сегодня холоднее, чем всегда, и шум волн режет его сердце ножом, словно осуждает за то, что он собирается совершить. Но громче оглушительного грохота волн и свиста всех ветров в ушах последнего таймлорда звучат слова, слова его любимой, врезаясь в тончайшие слуховые нервы, снимая тонкую полоску кожи с души и обнажая вместилище боли, которая никогда не утихнет с этой минуты. «Но он не ты!..» Он не ты. Он не ты. Он не ты. Беззвучное эхо проносится над ледяным каменным пляжем, и Доктор умирает снова и снова, глядя в заплаканные глаза Роуз, прошедшей через все вселенные ради шанса встречи с ним, в то время как он не сделал почти ничего для приближения этого дня, и ему больно, стыдно, горько смотреть на эту девушку, которая настолько храбра, словно соткана из звезд, а не из хрупкой человеческой материи, и которая настолько лучше него самого, трусливого и бегущего от любви, и настолько нужна ему, несмотря ни на что, потому что только рядом с ней он мог очистить свою душу от грехов и согреть сердце огоньками ее глаз. Он умирает раз за разом, но повторяет, как заведенный, свою пластинку про «Ты нужна Ему, это настоящий Я», и сердце его с каждым заведомо лживым, благими-намерениями-дорожкой-в-ад выстеленным словом, становится вровень с тем леденящим темным океаном, с теми тяжелыми булыжниками, с тем разбитым полосами облачности небом, которые окружают их сейчас. «Ад…» – шепчет Доктор, поспешно заходя в ТАРДИС и зовя за собой Донну, когда Роуз, неожиданно для него, целует этого, другого. А ведь он до последнего надеялся… «Ад…» – шепчет он снова, когда горло уже весело сдавливает ненавистный галстук-бабочка, символ всех неудач, как он однажды чистосердечно проговорился Марте, жизнь назад. Шепчет, терпит хватку галстука и целует женщину, на которой придется жениться, чтобы спасти вселенную от распада. «Ад…» – сквозь зубы цедит он, когда пот и кровь стекают по седым кудрям, когда тонкие пальцы музыканта ломаются о неприступную стену, когда несокрушимый взгляд воина застилает пелена, когда смерть подбирается совсем близко и зловонием дышит в затылок, когда свет от полупрозрачной стены проникает в каждую пору кожи, в каждую морщину на измученном, но ничему не поддающемся лице. Где-то там, под коркой притворства, под фальшивыми признаниями о гибриде, под назойливыми мухами на портрете невозможной зануды – какая умная ирония – Доктор живет по-настоящему, шепчет неслышно одно только имя. Годы сминаются в века, а те в тысяче-, миллионо- и миллиардолетия, стена по чуть-чуть ломается под каждым ударом, Доктор стонет, падает, ползет и умирает в агонии, которая ощущается, словно экстаз. Снова и снова он вспоминает пляж, прибой, холод, слезы Роуз, он-не-ты, снова и снова теряет ее, падающую с рычага, снова и снова ощущает могильно-надгробный холод той белоснежной, почти больничной, непреодолимой, как смертельный диагноз, стены между вселенными – и от этого еще сильнее, еще больнее, еще яростнее бьет другую стену.

Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз! Роуз!

В этой регенерации он так сдержан, но теперь ему хочется кричать вслух, и не от боли, а от желания увидеть Ее снова. Но он кричит молча, потому что нельзя. Нельзя дать Рассилону и всему Высшему Совету Галлифрея понять, чего Доктор на самом деле жаждет. Пусть думают, что он охраняет тайну о гибриде. Пусть решат, что старый бродяга выжил из ума и зациклился на спутнице, отправившейся на тот свет по собственной глупости. Но Доктор знает, ради чего все это делает. Он движется к своей цели, ломает все внешние и внутренние преграды, применяет совершенную науку лжи и притворства, отшлифованные за время жизни без своего единственного света. Он пробьется, потому что иначе нельзя. Потому что желает. Потому что должен. Своими благими намерениями – дать Любимой Женщине счастье – он вымостил для себя и для Нее ту самую дорогу в Ад. Она никогда не простит его. Но он должен хотя бы попытаться сломать эту стену между ними. Все стены. …Еще один удар. Смерть подступает сзади, словно хитрая женушка, расправляющая силки. Но тут стена трещит, яркий свет озаряет испещренное картой созвездий лицо старого мужчины, и на секунду все в порядке: он проникает в другое измерение через больнично-белую преграду, он ловит Роуз до полета в Пустоту, он хватает ее за руку и убегает с ней в свою синюю будку, оставляя за спиной человека с обманчиво-похожим лицом… А потом все исчезает. Стена тоже. И все стены из воспоминаний. Перед Доктором – пустыня Галлифрея, оранжевое небо над серебряными деревьями, дом-милый-дом, которого больше нет, который мертв так же, как и сам Доктор. И все же этот вытащенный из небытия смердящий покойник еще нужен ему. Если не остается ничего другого, Галлифрей может сослужить свою службу. Ту, о которой таймлорды даже не знают, а когда догадаются, будет уже поздно остановить его. Нацепив темные очки, Доктор бросает пару притворных, привычно-пафосных фраз, призванных обеспечить маскировку его истинных чувств и намерений, и уверенным шагом двигается к Цитадели.