По секрету с того света

      С того жуткого инцидента прошло около двух недель. Всё это время Токугава был несколько заторможен, хоть и старался не показывать своего состояния. Он изо всех сил пытался углубиться в работу, но если ему это и удавалось, то так он изводил себя только сильнее. Хотя после нескольких дней упорного труда он падал и засыпал как младенец. Безусловно, в этом есть что-то хорошее. Однако, проснувшись, он всё равно чувствовал себя разбитым и незащищённым. Особенно незащищённым.       Сейчас Иэясу крался в зал для совещаний. Да-да, именно крался, ведь идти ровно и красиво уже не получалось. Тануки не чувствовал себя хозяином и властителем всего, что его окружает. Когда только Токугава оставался один, его сердце начинало бешено стучать в груди, словно оно не желало больше находиться в этом глупом неповоротливом теле. Тануки теперь почему-то всегда казалось, что из-за очередного поворота покажется призрак. Но этого не происходило. И именно из-за этого в воздухе висела неприятная и даже раздражающая неопределенность: тебе что-то кажется, но в реальности ничего не происходит.       Наконец сегун добрался до заветной комнаты; медленно отодвинув створку фусума и поприветствовав присутствующих, не совсем твёрдой походкой прошёл к своему месту. Слушал он как можно внимательнее, но информация упрямо не желала усваиваться. Ухватив хотя бы что-то, Токугава раздал поручения и покинул помещение, чтобы в своем кабинете, если можно так сказать, продолжить оформление и подготовку документов. Дело шло тяжело, мозг совершенно отказывался думать, и поэтому очень много времени Токугава просидел, безвольно уставившись в одну точку.       Очнувшись, тануки обнаружил, что день близится к концу, а он так ничего и не сделал. И не сделает. По крайней мере сегодня. Оставив всё, Иэясу решился выйти на улицу и погулять в саду, наполняемом лучами закатного солнца. Выйдя в сад, Токугава почувствовал некоторое облегчение, словно бы и не было той ночи. И той встречи. Вдохнув полной грудью, сегун улыбнулся так широко, насколько ему это было по силам и, стараясь ни о чём не думать, зашагал по тропинке. Было тихо, только кое-где свистели птички. Иэясу глядел на красоту природы и радовался. Как-то странно радовался — так, как будто это последняя возможность увидеть нежную светлую сакуру, словно это последняя возможность увидеть замечательные белые цветочки, растущие вдоль тропки. Нежные растеньица цвета траура*. Непонятно, почему они вообще здесь находятся.       Однако идиллия не была долгой. Внезапно подул холодный ветер, солнце скрылось за тучей. Промозгло и тоскливо. Токугава слегка дёрнулся и поспешил в укрытие, но на полпути остановился, понимая, что не хочет туда идти. Перед ним встала дилемма. Глупая дилемма, самая глупая и невероятная из тех дилемм, что когда-либо могли произойти. Через несколько минут, ровно по прошествии того времени, как незадачливый правитель разобрался в себе и всё же решил идти в комнату, небо снова разъяснилось и стало тихо.       Сердце пропустило удар. Казалось, будто это случайность или чья-то глупая шутка. Токугаву с новой силой начал атаковать странный, неправильный страх. Иэясу боялся, что сошёл с ума. Конечно, это было не так… наверное. Рвано вздохнув, тануки осмотрелся и, удостоверившись, что всё хорошо, продолжил путь в комнату.       «Ничего страшного. Мне просто кажется. Скоро всё это пройдёт», — наивно уговаривал себя Токугава.       В комнате было темно и пусто. Это давило, но сегун старался не обращать внимания. Расстелив постель, он лёг. Неприятно. Одеяло словно хотело задушить, и Иэясу на ум пришла легенда об Итан-момене**. Стало ещё хуже. Воспаленное воображение тут же подкинуло образ летящей тряпки, грозящей упасть на лицо и лишить воздуха свою незадачливую жертву. Резко вскинувшись, тануки затравленно огляделся, не пропуская и потолок. Решив, что он окончательно чокнулся, Токугава опустился обратно и заставил себя закрыть глаза. Спустя совсем короткое время он уснул.       На следующее утро повторилось всё то же самое: усталость, совещания, попытки поработать. В этот день он смог заняться работой и забыть на время о проблеме. Но только на время, ибо, когда правитель, закончив дела, медленно повернул голову в сторону, его взору предстало то, что он меньше всего хотел бы видеть. Это был Мицунари. Он так же скалился и сверлил врага немигающим взглядом золотых глаз.       Токугава вздрогнул и замер; чернильница, задетая им случайно, перевернулась, и всё содержимое вылилось на бумаги, но тануки было не до этого. Его разрывал страх. Страх перед озлобленным врагом или перед тем, что он мёртв. Это ведь неправильно — Мицунари не должен быть здесь. Как и Токугава. Через секунду Исида снова растворился в воздухе, оставляя после себя лишь кладбищенский холод и неприятный запах крови, смешанный с ароматом подвала. Иэясу хотелось сбежать, закрыться, забыть обо всём этом ужасе. Но это вряд ли возможно. Если мононоко выбрало жертву — оно её доведёт. Вместе с этим тануки совершенно не хотелось верить в то, что так и будет. Он просто продолжал себя уговаривать, ведь рассказать кому-то — значит выставить себя сумасшедшим.       Но что бы Токугава себе ни говорил, его бросало то в жар, то в холод от одной мысли, что Мицунари теперь всегда будет преследовать его, словно улыбчивая тень. Этот оскал… отражение чистой ненависти. А глаза совершенно пустые, больше не блестят. Тануки теперь совершенно не знал: куда деваться и что делать, где искать помощь? Призвать оммеджи? Это, конечно, выход, но вызов колдунов повлечёт за собой ненужные вопросы и прочую возню. Это плохо. Потихоньку раскачиваясь, Иэясу не мог понять: как произошло всё то, что он наблюдает уже некоторое время? И самое главное — что надо делать, чтобы это прекратилось?       Этого Токугава не знал, а Исида стал появляться чаще…