«Эдельвейс»

После короткого приветствия, на которое чеченцы нестройно кивнули, Истомин потребовал: — Мы хотим видеть пленных, нам необходимо удостовериться, что оба человека живы и находятся в добром здравии. — Они живы, — вперед выступил тот же человек, с которым Истомин говорил еще в лесу и который велел у переправы завязать глаза. Очевидно, он был выбран общиной для разговора с ними. — Мы хотим убедиться в этом, — настаивал Петр Иванович. — Можешь мне верить, они живы, — не меняя интонации, повторил чеченец на сносном русском языке. — Когда мы меняли своих людей на твоих, ты сказал, что офицеров отдашь нам здесь. Мы приехали, но не видим их. — Ты слишком много говоришь, а еще больше желаешь получить. Сначала поговорим о том, сколько ты заплатишь. — чуть усмехнувшись, ответил человек, — Сколько ты дашь за головы своих братьев? Последний вопрос напугал Анну, и она оглянулась на есаула, что стоял по правую сторону от нее. — Что значит головы? — прошептала она. Тимофей Ильич неодобрительно скосил на нее глаза, но не проронил ни слова. — Что он сказал? Почему головы? — опять повторила шепотом Анна, и Репнин обернулся, сердито взглянув на нее, отчего женщина испугалась и замолчала. Но, к сожалению, эта небольшая размолвка не укрылась от глаз местного парня в папахе, что стоял у самого входа. Он еще во дворе увидел этого невысокого казачка, который позабавил его своим почти девичьим сложением и неловкостью. — Мы уже обговорили сумму, которую вы хотите получить за обоих. Разве что-то изменилось? — Э-э… — усмехнувшись хитроватой улыбкой, протянул горец, — Мы договорились с тобой, что за каждого ты дашь по двадцать тысяч, но ты не сказал правды. Один из них богатый человек. Очень богатый. — Отчего ты так решил? — удивленно подняв брови, спросил Истомин. — В горах не бывает тайн. Мы знаем, что за одним из них приехал человек из столицы. Важный человек. Стало быть, приехал не просто так… — Он приехал с приказом от царя, — попытался солгать поручик.  — Ложь не к лицу воину, — негромко сказал один из сидевших на полу стариков. — Его видели раньше в Моздоке, а теперь он вернулся сюда, — пояснил говоривший с ними человек. — Это не так… — Может быть, он сам скажет? — усмехнулся чеченец, переведя черные глаза на Репнина. — Ты прав, я из его семьи. — сделал шаг вперед Репнин, — И я приехал чтобы забрать его. — Мы еще не решили, стоит ли отдавать, — уклончиво усмехался мужчина. — Что значит, не решили? — Сколько ты дашь за своего брата?  — Ты сказал, что хочешь по двадцать тысяч за каждого пленника. Мы согласились, — нетерпеливо перебил Истомин, — Что же еще?  — Я хочу знать, сколько ты дашь за своего живого брата? Казалось, что он намеренно проверяет офицеров, угрожая пленникам. Разговор шел на русском, и Анна прекрасно понимала все, что говорил им этот человек, она бледнела все больше, и только данное слово держать себя в руках заставляло ее молчать сейчас. — Что еще ты хочешь? — казалось, Михаил был совершенно спокоен, потому говорил, не меняясь в лице. — Ты дашь за него еще двадцать тысяч. — Но у меня нет таких денег. — Одного вы можете получить за двадцать тысяч, второго за сорок, — повторил чеченец, не повышая голоса. — У нас нет таких денег! — снова вступил поручик. — Одного вы можете забрать сейчас, второй останется у нас, и мы подождем. Если ты не захочешь или не успеешь вернуться, мы избавимся от него. — Что значит, избавитесь? — спросил Истомин, сделав шаг вперед. — Продадим персам или убьем. Мы еще не решили. — усмехнулся чеченец. — Ты… ты… — Истомин еле сдерживался. — Можете забирать одного, или оставить у нас обоих, решайте быстрее. Разговор окончен. — нетерпеливо махнул рукой говоривший. — Нет, не окончен, — попытался настоять Петр Иванович. — Цена останется прежней, — горец сделал паузу и посмотрел в глаза поручику, — Или будет, так как я сказал, или нет. Вы можете выбирать. Только быстро. Анна теперь стояла с краю одна, Репнин, сделав шаг вперед, открыл ее, и пока она отвлекалась на Истомина, рядом с ней оказался молодой чеченец, из тех, что сопровождали их в дом. Он с самого начала хмурился, глядя на этого странного мальчика, но когда казачок стал шёпотом задавать вопросы, крутя при этом нетерпеливо головой, бледнеть и замирать, как при сильном испуге, молодой чеченец решил проверить. Сделав два больших шага, он моментально оказался рядом с Анной и резко дернул ее шапку. Две косы, золотыми лентами тяжело упали на плечи, а в синих глазах расплескался такой понятный и хорошо узнаваемый женский страх. Последовавшее за этим молчание длилось всего несколько секунд, но Анне показалось, что за эти мгновения перед глазами пронеслась вся ее жизнь. Придя в себя, Репнин дернулся и оттолкнул молодого парня, загородив Анну, Тимофей Ильич лязгнул ножнами, кучка русских сплотилась плотнее. Всеобщее молчание нарушил все тот же человек, что вел с ними разговор: — Ты решил оскорбить нас, приведя сюда свою женщину? — спросил он. — Это не моя женщина, — насупившись и не отводя взгляда, ответил Репнин. — Уходите, мы не будем больше говорить. — Это не моя женщина. Это баронесса Корф, жена пленника, — почти закричал Михаил. — Уходите! Вокруг поднимался возмущенный шум, старики, сидевшие до сих пор молча на своих подушках, вдруг все разом заговорили. Кто-то возмущенно тыкал в них пальцем и повторял одно и то же на своем языке, кто-то, переговариваясь с соседом, качал головой и от негодования цокал языком, кто-то просто махал на них руками, словно пытаясь выгнать. В комнате поднимался невообразимый шум и гам, и Анна, не понимая ничего, только больше разволновалась, выглядывая из-под рук Михаила Репнина и Петра Истомина. Вокруг нее высились только спины офицеров, которые превратились в сплошную стену. — Вон! Вон! Уходите! — кричали на них со всех сторон, и мужчины стали оттенять ее к выходу, только, вдруг изловчившись, она выскользнула из-под руки князя и выбежала вперед. — Нет! Прошу вас, нет! — тяжело дыша и не зная на кого смотреть, женщина переводила глаза со стариков на того, который вел с ними переговоры, — Я… мы не хотели вас обидеть, просто я… я хотела увидеть своего мужа. — Забери свою женщину и уходи! — закричал чеченец, обращаясь к Истомину. — Выслушайте меня! — настаивала Анна. — Скажите своей женщине, замолчать! — громко возмутился один из старцев. — Анна! Анна Петровна, прошу вас, — поймав ее за руку, потянул Михаил. — Она приехала сюда, чтобы увидеть своего мужа, — Истомин пытался отвлечь внимание на себя, загораживая собой Анну. — Уходите! Заберите ее, и уходите! Все уходите! — Анна Петровна… — шепотом, пытался вразумить ее Петр. — Анна! — кричал Михаил, стараясь увлечь за собой, упирающуюся женщину. — Нет! пожалуйста! Нет! — в отчаянии отбивалась от рук Репнина Анна, не слушая ни его, ни Истомина, — Прошу вас! Вдруг во всем этом гомоне и криках наступило молчание, словно кто-кто выключил звук. У стены поднялся на ноги один старик и все повернули голову к нему. Он вдруг спросил: — Что ты хочешь, женщина? — Я хочу… — остановилась Анна и посмотрела на него, — Я прошу вас вернуть мне моего мужа. — Ты за этим сюда приехала? — Да. — Тогда ты должна понимать, что мы не можем отдать его, ничего не взяв взамен, — негромко продолжил старик.  — У меня есть десять тысяч рублей, — она выдернула свою руку у Репнина и подошла ближе, — Но больше у меня ничего нет. — Этого мало, — ответил старик. Анна помолчала и, не сводя своих упрямых глаз со старика, негромко спросила: — Чего еще вы хотите? — Ты смелая женщина, — старик усмехнулся и продолжил, — и красивая. Понимаешь ли ты это? — Говорите, что еще я должна сделать, чтобы вы отпустили моего мужа, — упрямству этой женщины можно было только позавидовать. Пауза длилась недолго, и наконец, старик спросил: — Что ты умеешь? — Ничего. — мрачно ответила Анна, не собираясь им нравиться, — Я не умею ни шить, ни готовить. Я плохая служанка. — Это неважно. Ты умеешь петь? Танцевать? — Я немного пою, но… не думаю, что вам может это понравиться. Старик улыбнулся и обвел взглядом своих соплеменников. — Ты споешь нам, и мы сами решим нравиться нам или нет. Мы отпустим твоего мужа, если нам понравится. — Вы отпустите Владимира? — недоверчиво перепросила Анна. — Отпустим, — согласно кивнул головой старик и опустился на свое место, — Если твоя песня нам понравятся, ты получишь то, что просишь. — Анна Петровна, вы сошли с ума! — зашептал Истомин. — Анна, остановись, — подхватил Репнин. — Я прошу вас, господа, — остановила их Анна, и сделал еще шаг вперед, выходя в центр комнаты. Наступила тишина и Анна обвела взглядом всех присутствующих. Бледные офицеры молчали, уперев в нее тяжелые взгляды, старейшины сидели с непроницаемыми лицами. — Я исполню русскую песню, к сожалению, я не знаю вашего языка… — она еще раз взглянула на человека, который говорил с ними. Теперь он, скрестив руки на груди, замер у двери. Анна вздохнула и закрыла глаза. Сейчас стоило сосредоточиться, она не должна ни о чем больше думать, кроме как о песне. Вдохнув воздуха, она негромко начала: Ой, ты, степь широкая, Степь раздольная, Широко ты, матушка, Протянулася. Ой, да не степной орел Подымается, То донской казак Разгуляется. С каждой строкой, голос все больше заполнял комнату и через открытые двери выливался во двор, и там, не найдя препятствий, стал выплескиваться через забор прямо на улицу. Люди останавливались, прислушиваясь к странным звукам, и замирали, понимая, что это раздается, необычная для этих мест, песня. Голос звенел высоко и чисто, так, что порой щемило сердце от совершенной гармонии звуков. Анна больше не смотрела на людей, полностью, отдаваясь песне. Ее глаза все еще были закрыты, отгораживая ее от десятка глаз тех, кто придирчиво выносил свой вердикт. Она не хотела сейчас помнить, о них, сейчас она хотела помнить только о нем, о своем Владимире, который, быть может, сейчас рядом, и быть может, слышит ее. Его разбудил зовущий голос Зотова, который с назойливой частотой повторял его имя. Владимир вынырнул из тонкого, пронизанного болью сна, как из морока, и попытался поднять голову, все еще закованную в колодки. — Корф, Корф, ты слышишь? — повторял Зотов и Владимир нахмурился. Где-то далеко–далеко, почти на границе сознания, звенела не то песня, не то романс, и голос, который он помнил до последних черточек, аккуратно выводил все узоры русской напевности. Это было так странно, так непривычно для этих гор, что сначала ему показалось, что это он опять сошел с ума, тоскуя по ней в своем одиноком мраке, но Зотов опять повторил: — Ты слышишь, или это я сошел с ума? — Я слышу, — прохрипел Владимир, напрягая изо всех сил свой слух, — это что? Песня? — Кажется, это русская песня… — оживился Дмитрий Васильевич, — Мне кажется, я даже расслышал несколько слов. — Русская песня? Здесь? — Корф заворочался, пристраиваясь спиной к балке. — Это поет женщина… — помолчав и еще немного послушав, сказал Зотов, — Да, точно, женщина. — Мы оба сошли с ума, — мрачно ответил Владимир. — Или уже умерли, и слышим приближение ангелов, — улыбнулся Зотов. За дверью послышались шаги и пленники замолчали. Когда закончилась песня и Анна выдохнула, она обвела взглядом сидевших старейшин. — Ты увидишь своего мужа, — сказал тот старик, что говорил с ней прежде. Русские офицеры молчали, не решаясь сейчас помешать этой странной договоренности между старейшинами горцев и русской, упрямой женщиной. Был подан знак, и кто-то вышел из комнаты, Анна даже не обратила внимание на это. Спустя некоторое время ввели пленных, сначала Зотова, потом вошел Владимир. У Анны перехватило дыхание. Кровоподтеки на лице и изможденный вид, вызвал в ней волну удушья. Она не ожидала увидеть его таким — измученным, осунувшимся, с синяками и ссадинами, с избитыми руками и следами колодок на запястьях. В ее снах он всегда приходил к ней такой, каким она его знала — гордым, красивым человеком. Тут же она столкнулась с истощенным, грязным пленником, и только непокорные, пронзительные глаза на заросшем лице выдавали в нем того, кого она так долго искала. Почувствовав ее изумление, его взгляд дрогнул. Сначала промелькнуло непонимание, которое тут же сменилось удивлением, потом и это чувство возросло до изумления и, наконец, он увидел ее, такой, какой она стояла сейчас здесь — невысокой, худенькой, в мужской одежде с чужого плеча и разметавшимися косами по плечам. Он увидел ЕЕ, женщину, которая преодолела все; свой страх, все предостережения, трудную дорогу, усталость, и все-таки добралась сюда. Женщину, которая своим упорством и отвагой могла поспорить с офицерами гарнизона и гордыми чеченцами, которая разыскала его и приехала за ним. А она смотрела на НЕГО, единственного мужчину, человека, которого любила больше и самозабвенней, чем могла выразить, который смог своей любовью сделать невозможное, и из скованной, испуганной девушки превратить ее, Анну, в свободную, смелую и сильную женщину. Она видела мужа, ради которого оставила единственного сына так далеко и так надолго. Владимир не мог поверить, что это она. Ради чего она приехала? Неужели ради него? Ради него она стоит здесь, перед этим собранием, ради него она сейчас пела этим чужим, непонятным людям? Для чего? Неужели же он ошибался? Неужели он мог так глубоко ошибаться и не разглядеть очевидного? Или она была так искусна, что хорошо скрывала свои чувства? Зачем? Анна смотрела на него и не могла отвести глаз. Это был он, ее Владимир, которого она когда-то боялась и который научил ее любить, который заставил забыть все, что было в ее жизни до встречи с ним, и помнить только ЕГО. Владимир, которого она любила и без которого, как оказалось, она совсем не знала как жить. Его дернули и отвели к стене. Анна вздрогнула. Истомин загородил мужа от ее глаз и, что-то прошептав, задвинули ее за спину высокого атамана. Сама Анна мало понимала происходившее, будто разом разучившись слышать и понимать человеческую речь. — Это твоя жена? — громко спросил горец Владимира. — Да. — Она красивая женщина, которая стоит много золота, — ухмылялся чеченец. — Эта женщина не продается. Она знатная дама, — Тут же выступил вперед Репнин. Владимир, который до этого смотрел только на Анну, тут же обернулся на звук голоса князя. — Вы отпустите его? — спросил Истомин. — Вы обещали, что если вам понравиться… — Анна обрела, наконец, способность говорить и потому, выйдя из-за спины Ильича, спросила. Повисла пауза, за которую, как ей показалось, что могла пройти целая вечность, и наконец, старик сказал: — Вы можете ехать.