***
Просто хобби. У всех такое есть. У некоторых оно серое и скучное, требующее точности или безобразное. Гермионино — цветное. Немного пахнет нафталином, чуть-чуть лавандой и пылью. Девушка достает платья из сундуков и, прежде чем надеть, рассматривает их, будто знакомясь с тем, кем ей предстоит стать на этот раз. Монахиня, Медея, леди Годива, а иной раз она воплощает на сцене образ дерева или камня. Она вода или пламя в кузнечном горне. Увлечение театром появилось сразу после войны, когда нужно было жить заново, да не получилось. И тогда она поняла, что сцена — это хорошо, что это похоже на обычную жизнь. Да так, что не отличишь. А по сему — спасение. От того, что соломинка в мутном течении, где она вынуждена плавать. Сегодня она русалка, и шепот людей, находящихся в зале, которых почти не видно со сцены из-за резкого света прожекторов, сойдет за шум волн. В партере всегда душно, а потому море, в котором она живет, теплое. И все же зрители почти скрыты во тьме. Немного видны те, что расположились в первом ряду. Ночь. И тьму рассеивает лишь маяк одного взгляда. С удивлением, с любопытством, разрастающимся раз от раза, она видит его: длинные белые пальцы — корни ладоней, они пауками взбегают по серой мантии, поправляя лежащий на коленях букет. Крокусы. Откуда ему известно, что Гермиона любит эти цветы? Откуда он вообще знает, что девушка играет в театре, и отчего он сам увлекся этим видом маггловского искусства? Ведь у него не было времени узнать о ней хоть что-то. Или он все эти годы наблюдал за ней из-под густой светлой челки? Из-за вражеских баррикад? Она пытается найти ответ в его взгляде. Ничего в нем нет. Пыль бровей, глаза светло-серые, чуть обведены у зрачка более темным графитом, будто тонко отточенным карандашом. И Гермиона не понимает, как читать в таких невыразительных очах, ведь мешает все: дым ресниц, толстые линзы сильных очков, темная оправа. А после спектакля он раз за разом приходит к ней в гримерную. — У тебя подбородок стал еще острее, — молвит она, проводя по нему пальцем, — порезаться можно. Вот так… И она повторяет резкую линию, застревая посередине, оборванная на полуслове, заключенная в темницу его уст. — Мне понравился образ. Сегодня ты ослепительна. — Ох, черт! Гермиона ловит себя на том, что не слышала последней фразы: ведь она же русалка, а его голос — шторм в океане. — Приходи ко мне, на камни! Слегка прикасаясь подушечками, пальцы мужчины взбираются по бедру. И она злится. Ей хочется, чтобы он прижимался теснее, обнимал ее крепче. Но он всегда едва касается пальцами ее кожи, подушечек пальцев, нижней губы перед тем, как проникнуть в рот языком. От него пахнет солью и ромом, как от рыбака. А рыбой не пахнет, и она не может сдержать смешка. — ТЫ! Ты, о, Мерлин… Да-а. Его руки на ее животе, клеймят кожу. Горячие. — Не понимаю, чего здесь смешного?! — чуть отстраняется он, и губы сжаты в тонкую бесцветную полоску. Почему он всегда такой серый и одевается в цвет грозовых облаков? А ей приходится руками разгонять эти тучи. Согревать его дыханием. Спрашивает вслух. Но мужчина не отвечает. Кто-то рассыпал на морском берегу мелкую гальку пуговичек. Он расстегивает их одну за другой. Чуть дрожат его пальцы, наверное, от ветра ее дыхания. Ветер на побережье всегда ледяной. Теплее уста, когда он добирается до ее груди. — Драко Люциус Малфой, это не честно! — Ты сама затеяла эту игру. Как же твое обещание? Никаких имен… Наконец, он избавляет ее от платья. Отливной волной оно покидает побережье, оставляя на нем его обнаженную русалку. Двумя пальцами он стаскивает с ее пятки туфельку. Маленькие ступни аккуратно ложатся в ладони. Дернувшись, вырывается. Пальчики ног ловко захватывают отутюженные острые стрелки брюк, руки звякают пряжкой ремня. Она снова немного тянет, и вот, оба обнажены. — Мне холодно. Она просто ищет предлог, чтобы чуть теснее прижаться к нему. А он дразнит. Оставляя ленточки поцелуев на шее, он прокладывает ими мокрые дорожки к груди, болезненно напряженной в ожидании. И снова подушечки пальцев, потом легкие щипки, он позволяет Гермионе прижаться чуть теснее, но только для того, чтобы скрыть свое собственное возбуждение. Заканчивать с театром так скоро ему не хочется. Ведь сегодня на сцене блистала она, а теперь его очередь. Губы продолжают ласкать соски, стремясь от одного к другому и обратно, а пальцы уже прокрались гораздо ниже. Розовая, мягкая, влажная. Отлив оставил на берегу раскрытую розовую ракушку. Вода покинула ее. Ах, нет, если ее погладить, она вновь намокает. — Драко, пожалуйста. — Пожалуйста? Никаких имен! Он опускается на колени, чтобы продолжить ласкать ее. Чтобы было еще мокрее. Горячее. И чтобы море вздыхало где-то вдалеке. Он повторяет эти волны, так, как видит их только во сне, и рисует их. Вот только мольберта у него нет, нет холста. Язык и пальцы — его краски. Можно составить богатую палитру. Ей хорошо от глубоких оттенков, если чередовать их с легкими. А он, как истинный художник, любуется результатом, но не долго. Потому что не может. Он не может и дальше сдерживаться. Резкий штрих. — О, о-у-у-у, Боже мой, да, да, пожалуйста. Он не сразу начинает двигаться, а все еще смотрит, как вздрагивает ее тело, искажается лицо. Больно? Нет, она сжимает его внутри, прося остаться. И это не по правилам. Потому что всегда приближает и без того скорый финал, и он кончает, выкрикивая ее имя, за несколько мгновений до него с облегчением слыша, как вершины своего удовольствия достигает она. — ТЫ же просил, никаких имен! — Их и не было, — смеется он сквозь поцелуй, которым спешит одарить ее. — Просто ты хорошо вжилась в эту роль, Гер-ми-о-на. Он не остается с ней никогда. Нет причины. У нее своя жизнь. У него своя судьба. Вот только будет субботний вечер и новая роль. И она снова увидит его в первом ряду партера. А теперь лепестки крокусов нежно касаются запястья, пока она ставит их в воду. Разбегаются мурашки, но не от этого. Кожа еще помнит. Подушечки пальцев. И тогда она торопится к окну, распахивает дребезжащие створки, чтобы крикнуть в темноту. — Постой! Она видит, как быстро удаляющаяся тень замирает. В сумерках, точно бледная луна виднеется его лицо. — Что? — Тебе никогда не хватит смелости… над тобой будут смеяться! Строить корабль там, где нет воды! — Мне безразлично. Ведь ты же мне веришь? — Верю… — Вот это главное. Все остальное… скоро станет прахом.***
Хобби имеют запах. У кого-то это аромат свежеиспеченной хлебной корочки. Другие увлечения пахнут алкоголем или приправами. Страсть Драко Малфоя пахнет сосновой смолой и кудрявится стружками из-под рубанка. Жарко. Солнце резвится повсюду, косыми лучами пробиваясь сквозь бреши в облаках, оно облизывает землю и постройку Драко. Странно это выглядит — корабельная верфь среди пустыни. Но ему все равно. Он ловко взбирается по строительным лесам и работает по нескольку часов в день. Его невеста, Астория Гринграсс, приходила сюда раньше. Колокольчик ее голоса рассекал липкую полуденную жару, когда она спрашивала, неуверенно выглядывая из-под кружевного зонтика. — Тебе помочь, Драко? — Нет, но ты можешь посидеть здесь. Поговорить со мной. Спеть мне. Тогда Астория морщила хорошенький носик и молвила неизменно: — Где же мне присесть? Драко переворачивал деревянный ящик, из которого стальными каплями проливался гвоздевой дождь, и, широко улыбаясь, предлагал ей этот трон морской принцессы. — Не сегодня, — каждый раз отказывалась Астория, — если честно, я прибыла с приглашением на ужин. Ты должен явиться в дом моих родителей. — Хорошо, к которому часу мне там быть? — Конечно к семи, все приличные волшебники ужинают в семь, — молвила девушка. — Только вот… — Что? — спрашивал Драко уже нетерпеливо. — …не забудь умыться и переодеться. И он умывался, менял одежду и выслушивал целую лекцию от своих родителей и семьи Гринграсс, что строительство кораблей в пустыне — дело пустое и неблагородное. Это похоже на сумасшествие. — Там будет море, — объяснял Драко, — да и вообще. Война окончена, и теперь каждый имеет право жить вольно. Имеет право быть свободным в увлечениях. Это ли не есть мир? — Там пустота и песок, — раздраженно бросала Астория. Она никогда не отвечала на вопросы Драко. И тогда он думал со злостью: «У чертовой Ассоль аллергия на соль». Время шло. Случались субботы, и волны гермиониных волос, а за ними снова длинные блондинистые кудри стружек, запах олифы, яхтенного лака. Астория все реже трансгрессировала к Драко и перестала просить умыться к ужину. Да, признаться, грязь и не смывалась с его лица, ведь то был загар, смешанный с древесной пылью и потом. Астория перестала верить, перестала искать встреч. Остов корабля, который он строил, казался ей похожим на гигантский деревянный скелет выпотрошенной рыбы. Ей, но не Гермионе. И не потому, что у нее зрение лучше, а речи прямее. Просто потому, что она всегда во что-то верила. И ВЕРА нужна была ей даже больше, чем ему самому. И Драко хотел ее спасти. Ведь где-то в глубине души он понимал, что театр лишь предлог, чтобы не жить настоящим после войны. А еще Гермиона играла в своем театре капитана корабля. Любому судну нужен свой капитан. — Почему твой корабль стоит посреди пустыни? — Здесь будет вода. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю и все. Посмотри. Он подвел ее к корме. Солнце почти уже село. — Я не вижу ничего. И, ловя в сером взгляде искру разочарования, девушка тут же поправилась: — Ничего-ничего. Я действительно тебе верю. Верю в тебя. Посмотри. Там, на горизонте. От песка поднимается жар, и это действительно похоже на море. Никто же не говорил, что в нашем море будет вода. — Но здесь была вода, — нетерпеливо перебивает ее Драко, — и она здесь будет снова. Когда-то это место было морем. Аральским морем.***
Гермиона знает все о заклинаниях, но она ни разу не слышала об Аральском море. И она, как всегда, ищет ответ в книгах. Это ее хобби пахнет пылью и плесенью библиотек. От ее пальцев на страницах книг остаются жирные пятна. И впервые ей за это не стыдно. Слишком интересно то, что рассказывал Драко. Настолько, что она обедает прямо в читальном зале, листая очередной том об экологической катастрофе, созданной руками человека. Припять*, Централия*, Аральское море*. Потрясенная, она рассматривает фотографии. А затем трансгрессирует к Драко. — Ты покажешь мне все эти места, когда мы достроим корабль? — она раскрывает книжный веер перед его лицом. — Знаешь, я думал о том же самом. Дальше они работают вместе: у нее стружка длиннее и тоньше. Он смущается, потому что это мужская работа, а она смеется и рассказывает. — Папа всегда мечтал о сыне, а появилась я. Но папино хобби — столярное дело. Вот и научил. В его мастерской был даже маленький верстак для сына. Достался мне. Я проводила много времени с отцом в детстве. У нее стружка тоньше, а бусинки пота на лбу мельче. У корабля гигантские деревянные ребра, а между ребрами Гермионы ложатся пальцы Драко, идеально вписываясь в их геометрию. У нее округлые бедра и талия тонкая, такая, что если обхватить руками, живой обруч аккуратно сомкнется в точке пупка. Он языком рисует кривую над ним, делая из точки знак вопроса. Он целует ее и раздевает прямо на прогретых за день досках недостроенной палубы. А потом она вычесывает смолу из волос и сердится на него. В шутку. — Конечно, я буду ждать, когда сюда придет море. Рядом с тобой. Сколько бы времени на это ни понадобилось! Странно. Она всегда отвечала на его вопросы точно. Даже когда он не задавал их вслух. А еще они завели привычку гулять по пустыне, держась за руки. Конечно, если то не суббота. По субботам она продолжала прятаться за бархатным занавесом лондонского Магического театра. А он продолжал навещать ее в театре и просил не называть никаких имен. Но в другие дни они трансгрессировали на несколько миль от своей верфи и смотрели на то, что раньше было морским дном. Бесконечные песчаные дюны во все четыре стороны света: алые на закате, бледнеющие днем. Но больше всего Гермиону пугали мертвые корабли. Самые настоящие лайнеры, когда-то затонувшие, а теперь увязшие по пояс в песке, они — металлический скелет мертвого моря: безмолвный, гниющий. — Просто верь, — шептал он ей на ухо в такие минуты. Она верила. Даже когда он забил последний деревянный клин и замер с кувалдой в руке, не зная, что делать дальше. Солнце, как всегда, покидало небосклон, засидевшись с ними допоздна, а Гермиона оставалась на корме и болтала ногами в воображаемом море… И вдруг налетел ветер, да такой, что Драко не на шутку испугался, что такие порывы превратят корабль в щепки. И грянул гром. Первые крупные капли упали на палубу.***
Дождь лил четвертые сутки, когда они почувствовали, как корабль качнуло и сорвало с мели. Они сидели на полу в кабине управления и запивали сэндвичи кофе, когда это случилось. Одновременно подскочив на ноги, они выбежали на палубу. Дождь — стена, а под ними взволнованное… море. Небо ткало нитями воды бескрайнее серое водное полотно. Нетерпеливо, быстро. Ударяя Гермиону и Драко по плечам. А они смеялись и танцевали, прямо на скользкой палубе. — Запомни, Грейнджер, если я вывалюсь за борт, тебе придется прыгать за мной. Я не умею плавать. — Здесь мелко, догонишь меня бегом.***
Хобби людей пахнут потом и грязью. У земли они не такие. Она омывает свое усталое тело, остужая пески пустынь, зализывая дождем ожоги от пожаров. Ливень буянит уже неделю. Земля становится морем, погружаясь по пояс. Гермиона и Драко в мире собственного увлечения путешествиями остаются одни. Ни он, ни она не знают, реальность ли это или общий сон. Но только каждый вечер они наугад открывают книгу, УКРАДЕННУЮ Гермионой из библиотеки, и, ткнув пальцем в первую попавшуюся страницу, трансгрессируют туда. Вместе со своим кораблем. А дождь все идет. Гаснет подземный пожар Централии. Погребены поля сражений, спешно покинутые людьми, они умываются от грязи и крови. В воде растворяется сладость и горечь, сравнивая с землей целые города. Города, которые еще недавно были живыми. — А как обстоят дела с давно покинутыми? — спрашивает Гермиона у Драко, обвивая его стан руками. Мужчина отпивает из чашки, переданной Гермионой, и улыбается. — Что конкретно ты хочешь увидеть? — Припять, мой капитан. Город открытых дверей. И выбитых стекол. Разгульных сквозняков, которые сильными руками выкорчевывают все то, что ранее было создано руками человеческими. Город залит водой и солнцем, так что Драко и Гермионе не составляет труда путешествовать по его улицам. Причаливая к тонущим домам, прямо к балконам. Ведь воды с каждым днем становится все больше. Город умер уже давно. Он спокоен и светел. Он улыбается им, давно простив людей, но будто наблюдает с интересом. Есть тревога какая-то в нем. Хоть и нет людей, но подглядывает город за своими гостями пустыми глазницами окон. — Что это? — удивленно вскрикивает Гермиона, когда они проплывают особенно близко к одному из домов. — Просто рисунок, — отвечает Драко, рассматривая изображенное на стене лицо. Его исказила гримаса боли и ужаса. Немой крик вырывается из полуоткрытого рта. Драко и Гермиона осматриваются по сторонам и замечают, что это изображение не единственное. То здесь, то там изображены люди. Где-то очень детально, графично, а иной раз простые силуэты. Одни рисунки кричат, другие плачут. Но в каждом — в его позе и цвете — боль. Не выраженная словами, но ощутимая физически. — Смотри, — молвит Драко. — Этот город люди покинули, когда мы были совсем малышами. А он кажется живым и обитаемым. — Здесь сердце природы. Бьется прямо под нами. Здесь ее плечи и руки защищают ее от нас. Тут хорошо. Тихо и спокойно, как везде, где нет людей. Кто знает, Драко. Может быть, Земле будет лучше, когда нас на ней не будет.***
Солнце выбеливает полоски на их волосах. Их все так же двое. За последние полгода никто не встречался на их пути. Только чайки, то взмывающие серыми запятыми к облакам, то мерно качающиеся на волнах. Безбрежно. Вчера он, наконец, придумал название для их корабля и вывел его алой краской на белом боку. «Луна». И тут же торопливый девчачий почерк добавил: «В сачке для бабочек». Что ж, у нее всегда на все было собственное мнение. Она заслужила и имеет право. Хорошо и спокойно знать, что мертвые корабли нашли свое упокоение под водой так, как и должно быть. А они, живые, как никогда раньше, продолжают свой путь: только он и она. Полуденные лучи оставляют прямоугольные следы на выскобленных досках, а она ругает Драко за то, что он опять прогулялся по палубе в башмаках и натоптал. Но сердиться долго она не умеет. Заканчивает уборку, вытирает пот со лба рукавом его рубашки и смеется. Мириадами солнечных бликов им улыбается море. — Ты мечтал о нем, и теперь оно рядом, — говорит она своему спутнику. — Ты мечтала о море не меньше, чем я. — Я просто всегда доверяла тебе, Драко. — Невыносимая Грейнджер. Я же просил. Никаких имен!!!