Наполовину пустая чашка чая с бергамотом

— Я… что? — голос был хриплым, совсем непохожим на её собственный. Миа недовольно щурилась: яркий солнечный свет, отблески которого отражались от жалюзи, нещадно слепил глаза с непривычки. Хотелось встать с кровати и размять мышцы — казалось, затекло всё, вплоть до пяток, — но ей запретили. «Вы ещё не окрепли, мисс Долан». «Вам нельзя, мисс Долан». — Вы были в коме, мисс Долан, — аккуратно, но твёрдо повторил врач. Миа нахмурилась и медленно закрыла глаза. Ну что за сказки, какая кома? Такое бывает только в дешёвых мыльных операх, где каждая вторая актриса неумело падает в обморок. Она не верила ни единому слову этого холёного французика. Интересно, сколько получают врачи в Париже? Уж точно больше начинающей актрисы. Не то чтобы Мию интересовали чужие деньги, эта мысль возникла в её голове сама по себе. ...А сон был так реалистичен. Она буквально чувствовала прокуренное полуподвальное помещение, видела лицо Себа в ярко-синих отблесках, ощущала прикосновение тёплой ладони мужа — осторожное, непонимающее. Это ведь не могло быть неправдой, так просто не бывает. Она попыталась выудить из памяти последнее воспоминание, но это удавалось с трудом. «Вам не стоит пока думать об этом, мисс Долан». Париж был, но вот покинула ли Миа его? Может, она вернулась? Успели ли они отснять фильм, который обещал стать прорывом в её карьере? — Скажите честно, сколько я была без сознания? — она криво улыбнулась, но это не помогло. Врач наклонил голову, снял очки и потёр переносицу. Видно было, что этот разговор был не самым лёгким в его практике — именно в этот момент ей действительно стало страшно. — Два года. ...Агент позвонила Мии почти сразу же, даже до звонка мамы. Как будто почувствовала, что спустя два года Долан наконец проснулась. Пока та болтала обо всём и ни о чём, мысли Мии были далеко от их разговора. О важном думать не получалось, и её голова была забита вопросами-пустышками: почему у агентов хорошая интуиция, готовят ли в больнице капуччино и где ей постричься. Да и вопросы у всех звонивших были одинаковыми. Хорошо ли она себя чувствует, не болит ли голова, чем она сейчас занимается, вставала ли с постели, что будет дальше… На последний вопрос она и сама хотела бы знать ответ. Что будет дальше? Все так тактично обходили любую важную тему. Сначала её это устраивало, но вскоре, когда любой разговор то и дело сводился к здоровью и плотному завтраку, Мию это начало раздражать. Всё, что она хотела знать: что произошло, почему это случилось и успели ли они снять фильм. Она так ярко видела себя знаменитой актрисой в этом сне, что не могла бы даже поверить в обратное. Конечно, они успели всё снять. Иначе и быть не может. Она была слишком слаба, чтобы настоять на ответах, которые были важны. Не сейчас, не сегодня, не завтра… Неделю спустя Мии наконец признались: её ограбили. Она даже не поверила своим ушам. Успела придумать масштабную авиа- или автокатастрофу, представила себя пассажиром современного «Титаника», потерпевшего крушение — выдумала такие истории, которые не грех будет рассказать внукам (обязательно поучительным тоном, сдвинув очки на кончик носа и придумав какую-нибудь мораль, которая должна быть в конце каждой интересной истории). Казалось, для такой долгой комы должна быть причина куда фатальнее неосторожного удара при ограблении в подворотне. Но именно так всё и было: один удар по голове, затем ещё один о мостовую, и Миа была заключена в собственном теле без сознания на целых два года. Преступников — а их было двое — давно посадили за решётку. Родители какое-то время были рядом с ней, а затем вернулись в Неваду: жизнь в Париже была для них непозволительно дорогой. А Миа… врачи запретили её перевозить. Так она и осталась в Париже. Родители присылали деньги на лечение, за ней ухаживала сиделка. Миа не могла во всё это поверить. Это походило на сюрреализм, на всю ту же дешёвую мыльную оперу. Жизнь во сне была такой… настоящей, а жизнь наяву — пугающе картонной, словно выдуманной плохим сценаристом. Спустя ещё неделю Миа добилась правды и от агента. И эти новости действительно довели её до истерики: врачи выписали сильнейшее успокоительное, ожидая, наверное, что ей станет легче, если она будет спать сутками. Вот только пугающие реалистичные фантазии Мии не оставляли её и во сне — ужас реальности преследовал её и там, снова и снова бил под дых, выбивал последний воздух из лёгких. Фильм не сняли. Было всего лишь несколько сцен, но это всё, что они успели сделать. Проект отложили, а затем, спустя год, когда смысла ждать пробуждения Мии уже не было, роль отдали другой актрисе — юной старлетке, которая, кажется, подходила под эту роль даже больше, чем Долан. Злополучный фильм вышел на экраны в день её пробуждения. Жестокая ирония судьбы. О Себастиане никто не говорил, но Миа и не спрашивала: после новостей о фильме, означающих крушение её карьеры, она боялась услышать ответ, который мог бы стать контрольным выстрелом в голову. Прошло два года. Он наверняка знает, что с ней случилось, и если его нет рядом, то вывод можно сделать без особого труда. Кто будет ждать пробуждения бывшей подружки так долго? Она сильно похудела и осунулась. Миа мало походила на себя двухгодичной давности, и ей было отвратительно видеть это чудище в зеркале. Зато волосы сильно отрасли, и это хоть немного сглаживало острые черты лица. И так страшно думать, что будет теперь. Роковое стечение обстоятельств, и она в один миг лишилась всего. Ведь Миа всё-таки поверила в себя, когда Себ её заставил. Она пошла на это прослушивание, впервые в жизни удачное. Сделать это во второй раз, да ещё и в одиночку, у неё не получится. Она не способна преодолеть страх, который вырос до масштабов гротескного ужаса. Около трёх недель Миа машинально следовала советам врачей, говорила по телефону одно и то же и всё боялась услышать тот самый звонок — от человека, который задаст совсем другие вопросы, которого она успела за последние два года потерять трижды. *** — Осторожно, осторожно… — Ну мам! Я уже могу ходить сама, — улыбнулась Миа, но матери упорства было не занимать. Она крепко ухватила Мию под руку и повела к машине. Дом. Скоро она увидит дом — скрипучий, старенький, но всё такой же родной, как и прежде. И нужно будет думать о том, как склеить жизнь из осколков старой, собрать разбитые мечты в какое-то подобие новых стремлений. Но надеялась ли она теперь на что-то? Больше нет. Ей было страшно начинать что-то с нуля. Она столько раз ошибалась, принимая неправильные решения; столько раз её старания встречали жёстким отказом, и каждый из них больно задевал самые тонкие струны её души. Она точно больше не сможет быть актрисой, не сможет так стараться, как прежде. Даже на последнее прослушивание она не хотела идти — уговорил Себ. Она уже не верила в мечту: Долан уже стояла на её пороге, успела постучаться в дверь, но ей так и не открыли. Так есть ли смысл пробовать снова? — Чай будешь? — голос матери пробудил от нелёгких размышлений. — Я заварила с бергамотом, как ты любишь. — Да, — рассеянно согласилась Миа, глядя в одну точку. — Конечно, буду. Неловкость чувствовалась на физическом уровне, даже занавески на окнах дрожали как будто от напряжения. Но напряжения не было, а вот эта вина матери за то, что она не смогла приехать, росла с каждой минутой. Миа тайком наблюдала за старательно заваривающей чай миссис Долан. Она сильно постарела за эти два года. Два несчастья подряд основательно подкосили её здоровье: сначала Миа попала в больницу, а потом с сердечным приступом забрали её отца. И вот, Кларисса осталась одна. Миа узнала об этом только когда приехала, когда спросила, где же отец: мать не хотела ей говорить заранее. Хотя она уже и так догадалась: отец не мог избегать разговора так долго, просто не стал бы. Почему-то мысль о том, что отец умер, не вызвала у Мии слёз. Наверное, она всё выплакала там, в Париже, когда прощалась с привычной жизнью молодой актрисы. А ей ведь уже двадцать шесть. В это время многие актрисы уже давным-давно блистают в Голливуде, выбирают платья для красной ковровой дорожки, а сидя утром на балконе, лениво сортируют предложения о новых проектах. А она всё так же сидит в своём старом доме и коротает время за чаем со своей матерью. Ничего не изменилось, как будто она и не уезжала в Париж. Как будто и не было всех этих лет борьбы за мечту. — Мам, а… Себастиан… — Приезжал, — ответ прозвучал слишком быстро. Миа увидела, как спина матери напряглась. — Спрашивал, где ты, как ты… Узнал, что в этом фильме теперь снимается другая актриса. — И что ты сказала? — Миа проглотила подступающий к горлу ком, стараясь держать себя в руках. Она не заплакала, когда узнала о смерти отца, потому что уже привыкла к этой мысли, но о Себе думать было больнее. Неизвестность мучила её, пугала, заставляла ещё больше замыкаться в себе. Где её Себ? Почему он не рядом? Повисшая тишина совсем не располагала к обнадёживающему ответу. Кажется, мама что-то упорно скрывала, не хотела говорить. Зря она это — очнувшись от комы, Миа то и дело получала только плохие известия. Жизнь поделилась на «до» и «после», произошедшее сломало её, так что куда уж хуже? — Давай сначала выпьем чаю, — пряча взгляд, Кларисса села рядышком, но Миа не дала ей отойти от темы. Неужели мать не понимала, что Миа не дура, она не настолько глупа, чтобы верить, что за два года комы жизнь осталась прежней. Наверное, именно в эту минуту она была готова услышать что угодно — даже то, что Себастиан женился. — Мам, — с нажимом попросила она, положив ладонь на её руку. — Мам, что ты ему сказала? Миссис Долан тяжело вздохнула и подняла взгляд, полный вины: — Я сказала, что... ты отказалась от съёмок, потому что вышла замуж. И осталась жить во Франции. ...Он не искал её. В глубине души Миа надеялась, что, узнав о несчастье, Себастиан хотя бы приехал посмотреть, что с ней всё в порядке — в относительном порядке, конечно же. Ведь всё, что произошло между ними — это не пустой звук. Они по-прежнему были дороги друг другу, просто жизнь развела их по разным сторонам одной дороги. Но он не приехал, потому что не знал о том, что с ней случилось. Себ считал, что она вышла замуж, забыла о нём, выбрала другую жизнь. Другого мужчину. Миа стала предателем. Не по своей воле, но разве это меняет дело? — Ты вернёшься в Лос-Анджелес? — спросила боязливо мать, когда Миа пыталась разложить мысли по полочкам, осознать услышанное. Она подняла взгляд, полный неверия и боли, и слишком резко, за что потом себя винила, выдавила: — Вернусь? А зачем мне туда возвращаться, мам? Не к кому и незачем. Она с грохотом отодвинула стул и ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью. А чай в наполовину пустой чашке уже остыл.