Я когда-нибудь коснусь тебя?

Может быть, когда-нибудь… Эрик перебирал шелковистые волосы сухими пальцами, дотрагиваясь до Белой пряди и застывая. Она — словно напоминание его грехов. Он плетет тоненькую косичку и наматывает себе на палец, потому что это — единственное, что он может сделать. Когда-то он уже пытался дотронуться до неё, и кончилось это вспухшими венами на шее, очередной проседью в волосах и дрожью в голосе. Боль сопровождала его даже тогда, когда он не касался её. Отголоски в голове и сбившееся дыхание — страх, что это повторится вновь. Эрик боль причинять уже привык. Но для него было в новинку чувствовать боль самому. Он мог бы отступиться. Но не стал. Если Эрик причинять боль любил, то для Роуг это было что-то страшное. Эрик причинял боль осознанно, Роуг же делала это, когда хотела показать любовь. Поэтому и любовь, и пугающую силу она скрыла в себе за толстой кожей костюма, чтобы никого не ранить. Эрик утверждал, что это не проклятье, а дар, Роуг же тихо кивала и улыбалась, про себя всё равно не соглашаясь. И Эрик это знал. Она никогда не думала, что могла бы полюбить человека, причинившего ей боль, — видимо, в жизни бывает действительно всякое. И Эрик не думал, что полюбит человека, которому причинял боль. Но за неё он отплатил сполна: долгие мучительно обвиняющие взгляды и шепот, кинутый потрескавшимися от укусов губами на ветер, — монстр. Эрик не отрицал. И не обвинял. Не больше, чем ты, детка, говорил он. Роуг поначалу обижалась, старалась его избегать и вообще не смотреть на сверкающий шлем и костюм тёмно-алого цвета — цвета запекшейся крови в её волосах, в том месте, где он вырвал ей прядь и вшил обратно уже другую, свою. Будто клеймо. Роуг обижалась, потому что не считала себя монстром. Но ей нравилось, что Эрика это не отпугивало. Он не старался её изменить, не старался искоренить зло в ней или направить на путь истинный, как делал это Ксавьер. Нет, он принимал её. Он учил её, как жить с этим. Монстр для другого монстра вовсе не монстр. Прикоснуться к нему она желала больше всего на свете. С легкостью обменяла бы жизнь свою на одно прикосновение. На один поцелуй, да на что угодно. Но она знала, что одно касание, одно мгновение вспышки удовольствия — и конец. Дрейк так желал этого, что в конечном итоге нашёл. Горячие объятия и страстные поцелуи ночью под холодным взором Луны. В конечном итоге он нашел утешение. Но нашёл он его не в Роуг. Но Эрик, кажется, уходить никуда не собирался. И торопиться тоже. Он по-прежнему перебирал её волосы, потому что только в этом находил успокоение. Единственное, чего он мог коснуться без последствий. Было жаль, что только так, потому что через перчатки он не ощущал её жара, может, холода, — он не знал. Понятия не имел, какая она — Шельма. Но так желал узнать, что стремился к этому несмотря ни на что. Я когда-нибудь коснусь тебя? Они оба задавали вопрос по сотне раз, заранее зная ответ. Никогда. Так мало букв и так много боли. Каждый раз Эрик видел, как внутри Роуг что-то ломается, без надежды на починку. Она часто шутила, что у нее есть клей, и сердечко восстановить проще простого, но Эрик знал, что никакой клей, даже самый стойкий, не скрепит части её израненной души. И спустя годы Роуг потеряла надежду; она думала, что Эрик устал. Изнеможенный взгляд, мрачно скользящий по её лицу. Если бы только она пригляделась, то смогла бы разглядеть любовь, пронесенную сквозь годы. Эрик, это «когда-нибудь» вообще настанет? Вздыхая, она утыкалась носом в его грудь, защищенную броней. Сквозь нее она не могла причинить ему вред. Она знала ответ. Избитое «никогда» вновь ломало её изнутри; и она сама, и Эрик слышали, как хрустит её сердце, рушась без надежды на последующее восстановление. Настанет. Голос, скорее, как шуршание бумаг, чем то живое напоминание о прежнем Эрике. Шельма обреченно вздыхает — уже в который раз. И лишь смотрит на него сверху вниз полными отчаяния глазами, когда понимает, что Эрик решился. Сняв перчатки, она гладила кончиками пальцев его острые скулы, осторожно, будто бы могла порезаться. Прерывистое дыхание и мягкий стон — то ли боли, то ли удовольствия — Эрик прикрыл глаза, подаваясь навстречу. Роуг впервые гладила его по лицу, ощущая под пальцами шероховатую кожу и дорожки слёз — он плакал. Наверное, впервые с того момента, как потерял мать. А ведь и правда настало. Эрик коснулся щеки жены в ответ. Мягкая, гладкая, совсем молодая кожа. А она, в отличие от него, не плакала. За эти годы вырастила внутри себя металлический стержень. Но он-то знает, кто на самом деле его взрастил. Он как никто умеет обращаться с металлом. Роуг о боли думает в последнюю очередь. И поцелуй, обещанный Эриком так давно, наконец состоится. Она чувствует металл в его крови и бешено стучащее под ладонями сердце. Только в самый последний момент вспоминает о боли, которую причиняет ему. Только Эрик уже не чувствует ни-че-го.