В лаборатории

Курона смотрит на руины лаборатории, словно последняя выжившая на поле битвы, усеянном телами друзей и врагов. Здесь бушевало настоящее побоище, содрогались стены и летели во все стороны осколки бетона. А теперь тихо и жутко. — Ну уж нет, — фыркает она, спрыгивая со своего наблюдательного пункта, и подходит к глубокой воронке в развороченном полу. — Эй, Такизава! Вылезай оттуда. Надо вернуть нашего поехавшего друга. Такизава, черт тебя возьми! Такизава неподвижно лежит в яме, залитой RC-депрессантом, без движения. Едва ли этого достаточно, чтобы убить такого сильного бойца, но все же не стоило бы ему плавать в этой гадости. Курона мгновение медлит: Такизава сейчас неуместно, неоправданно хорош — черты его прояснились, стали нежными, будто очерченными черной тушью. Он кажется сейчас умиротворенным и прекрасным, как девушка — спящая в хрустальном гробу принцесса. — Пфф, — она снова фыркает, чтобы отогнать от себя эту глупую мысль. Курона готовится к тонкой работе. Осторожно опускает кончик кагуне в яму, легко хлопает им по лицу Такизавы. Никакой реакции. Она начинает злиться. Кагуне — теперь толщиной с руку— с размаху бьет соратника по лицу — раз, и еще, и… глаза Такизавы распахиваются. *** Сейдо дрейфует в глубокой вязкой тьме, он хочет провалиться в нее совсем и не чувствовать. Но снаружи что-то не дает ему покоя, мешает. Надо остановить это. Сейдо открывает глаза, чтобы защититься от атаки, но сгибается пополам в приступе кашля. Шансов отбиться от нападения нет: его буквально выворачивает наизнанку. Только теперь он осознает, что плавает в целом озере мерзкой жидкости, за которой они пришли. Я умру здесь. Он с трудом садится, преодолевая головокружение и тошноту, поднимается на четвереньки, но встать слишком тяжело. Внутренности скручивает болью, а рот наполняется горечью. Чем, черт возьми, все закончилось? Перед глазами мелькают цветные вспышки, расплываются бесформенными пятнами. Что же тут происходило? Как собрать воедино всю эту мешанину из ударов, падений, атак и нелепых мыслей… Тяжелое, будто деревянное, тело никак не хочет подчиняться ему. Зато, стоя на четвереньках, гораздо удобнее блевать. От жидкости вокруг несет нестерпимо. Амон-сан… Я все-таки попал в него. Какуджа разрушилась… Приходит облегчение. Напряженные мышцы сдаются и больше не хотят держать его, и он упал бы, если б не отвращение — купаться в гадкой жиже еще раз совсем не хочется. По лицу градом катятся слезы, но Сейдо готов хохотать, как ненормальный. И еще сдохнуть прямо здесь и сейчас. Курона, сука такая, что ты со мной сделала?.. Спасибо. Перед его глазами появляются две лианы-кагуне, из-за пределов видимости раздается голос Куроны: — Хватайся. Он цепляется за качающиеся перед лицом ветви и тут же оказывается наверху, судорожно хватает ртом воздух. — Живой? — Сомневаюсь. Он очнулся? — Нет, ждет поцелуя прекрасной принцессы. И это точно не я. Иди. Выбравшись из жидкой отравы, он наконец может отдышаться и снова поднимается на четвереньки. К счастью, Амон совсем рядом, и Сейдо быстро добирается до него, даже не встав на ноги — он не уверен, что это хорошо для него закончилось бы. Он вспоминает, когда так же близко видел строгое лицо Амона в последний раз. На Русиме в пылу боя… Нет, от того сражения у него в голове остались только обрывки жутких сцен, воспоминания о которых он гонит от себя как можно дальше. Раньше? Вовремя битвы в двадцатом районе — вот когда это было. Так же близко. Так похоже. Сейдо снова хочет смеяться. Надрывно и торжествующе. Он все-таки сделал это — спас Амона! Спустя три года и целую жизнь он все-таки сумел. Боль и радость смешиваются — он смог, но какой ценой. Однако сейчас не время переживать — нужно унять этот шквал внутри и думать, как выбираться отсюда. — Амон-сан, — зовет он. Поворачивает тяжелую голову к себе. Амон изменился за эти годы. Стал старше, и выглядит измученным, но есть что-то еще… На ум приходят мысли о клинке, об острых, режущих линиях, о сиянии стали… Кажется, глазам становится больно смотреть. Вряд ли девушки, что когда-то заваливали тебя подарками, станут это делать теперь, когда ты похож на живое лезвие меча… — Амон-сан, — Сейдо тормошит его за плечо. — Надо уходить. Просыпайся. Глаза Амона открываются. Из них на Сейдо глядит одна лишь пустота. *** Яркий свет яростно бьет по глазам. Амон смаргивает набежавшую слезу. В голове темным зловещим роем кружатся полчища мыслей, импульсов, приказов. Все они чужие, незнакомые, он хочет освободиться, изгнать их из себя, хочет кричать, звать на помощь, убивать — что угодно, лишь бы они ушли, оставили его, отпустили. Но они не желают поддаваться, все больше беснуются, наслаждаясь его яростью, его беспомощностью. Они ведут его, управляют им, они сильнее. «Уничтожь, убей, — шипит бесформенный рой. — Уничтожь». Нет, нет, нельзя поддаваться. Он должен что-то сделать, что-то вспомнить, должен что-то сказать. Но как? Потом его сотрясает удар сокрушительной силы, жужжащий рой исчезает. Исчезает все. Тело будто бы отпускает неизмеримая сила, и он облегченно проваливается во тьму. Теперь есть только высокий белый потолок, яркий свет и абсолютная пустота в голове. «Где я? Что со мной?» — как глупо. Он не знает ничего в этот момент, кроме того, что жутко устал от этих провалов и муторных возвращений. И всякий раз все оказывается хуже, чем в предыдущий. «Неужели наконец-то смерть?» Его же звали, поэтому он пришел. Он поворачивает голову и видит перед собой знакомое лицо. Он знает, что рад его видеть. — Амон-сан? Да. Да, это он. И снова закрывает глаза. Его трясут за плечо, зовут, говорят что-то. Не важно. Нужно найти себя. Надо заставить вспомнить, вытащить из темной мутной глубины осколки того, что раньше было им. Он будто бы делает тяжелую, мучительную работу, постепенно собирая странную разорванную картину — все, чем теперь стала его жизнь. Словно среди ночи идти через заснеженное поле — кажется, будто что-то есть впереди: смутное, неясное. Он пытается догнать это, но оно лишь оборачивается миражом. Ноги вязнут в снегу, руки хватаются за пустоту. Хочется кричать. Один образ грезится ему более живым и ярким. Он должен догнать его, поймать, увидеть. Лицо девушки. Акира. Он тут же открывает глаза снова — он знает: случилось что-то плохое. — Акира?! — Она жива. Мы достали лекарство. Она выживет, — голос тоже знакомый, даже более знакомый, чем лицо. — Сейдо… — в ответ тот сжимает его плечо крепче. Осколки приходится выдирать почти с кровью, но они необходимы ему, чтобы думать, чувствовать, чтобы жить. Постепенно он собирает неполную, но смутно понятную картину. — Я… — Сейдо что-то ищет под одеждой. Он изменился… так невероятно изменился. Амон чувствует, как сердце истекает кровью — в прошлую их встречу он даже не успел подумать об этом. — Я должен вернуть кое-что, — у Сейдо на ладони держит крестик… «Где же этот чертов кусок памяти?» Он лихорадочно ищет внутри себя, но как на зло ничего не находит, просто знает, что должен сказать: — Нет. Пусть останется у тебя. Сейдо опускает глаза. — Поможешь мне? — Амон совсем не уверен, что сможет подняться на ноги. Сейдо тянет его за руку, поддерживает под лопатки. Они так и сидят на полу, не решаясь подняться. — Лучше попросить Курону, — хмыкает Сейдо, — мне самому не помешала бы помощь. Есть еще кое-что важное. Амон кладет руку на плечо Сейдо, и когда их взгляды встречаются, тихо и очень серьезно говорит: — Спасибо. В лице Сейдо появляется что-то жалобное, но тут же сменяется радостью. — На поле боя младший боец должен отдать жизнь за старшего… — Но раз уж мы выжили, давай больше не будем отдавать жизнь. Сейдо сжимает его руку в ответ и коротко кивает. Его лицо освещает улыбка.