За пределами этого мира не было толком ничего. За пределами этого мира, закрытого огненной стеной, не было, как все думали, ничего, и падали на колени перед своей главной защитой. Склонялись, опуская свои головы.
Важно когда, а не как.
Замирая перед создателем, машины не думали, а выполняли; не жили, а существовали. Закрытые тонкой оболочкой собственных встроенных убеждений и толстым слоем слов, исходящих из чужой души, они были будто верные псы. И завидовали. Отчасти.Каково иметь сердце? Настоящее? Бьющееся?
— Чтобы оно качало кровь, а не крутило шестеренки. Или же не это. Совершенно.***
Даже заглядывая снова и снова внутрь себя, она не понимала ровным счетом ничего, так старательно остерегаясь сородичей и не понимая жнецов. Она не издавала звуков: не пела, не шептала, не говорила. Просто молчала и лишь пыталась что-то сказать. Ощущала. Действительно ощущала. Что-то вроде... страха? Роботам же присущ страх? "Правда?" — Совсем нет. Это отклонение. Ошибка. Как и ты, не так ли? Акико качает головой, понимая, как был расстроен Кё, впервые ощутивший нечто, схожее с "горем". Такое слово определенно она знала, и оно упорно крутилось в ее голове. Создатель. Жнец. Сердце. Всего три слова, перевернувшие все.Ухмылка Уильяма, дождь и серый дым. Слова создателя, свет и скрежет металла. Шум шестеренок, тихий стук и всепоглощающая тьма.
Акико закрывает уши, начиная слышать в голове шёпот души Лоньи, съеживается от холода, проникающего в нее, и тонет во тьме. Юноша хватает ее за плечи и осторожно просит вернуться. Пусть и не слышит.***
Глубоко под лучами света Искра загорится
Кё молчит очень долго, не веря в то, что показывает своё сердце, и оно необычайно ярко светилось. Такое... Маленькое. С кучей еще более мелких шестерёнок, винтиков и прочего. А глаза у нее определенно синие. Такие...Обмен сердцами как доказательство. Точнее, его частями?
— Отдала бы своё?