— Ошибка, Екатерина Андреевна, что вы вообще здесь работаете.
Легко и порывисто переходить на личности. А вот на "ты" никогда не получится. Чеканно-металлические слова стучат железностью вбивающихся в виски молоточков. Но Катя лишь усмехается. Тонкая улыбка отдает звонко-вежливой сталью равнодушия — можно порезаться. У Екатерины Андреевны — замечательная улыбка, восторженное уважение курсантов и первый враг в рядах преподавателей. У Лидии Алексеевны — зудящее в кончиках пальцев желание как можно скорее избавиться от четырех мелькающих перед глазами звезд на хрупких, уверенно расправленных плечах, от ироничной холодности в насмешливом обращении, от острой тонкости тщательно заточенной улыбки; от Екатерины Андреевны вообще. Именно это становящееся почти маниакальным желание заставляет подполковника, захлебываясь негодованием, размахивать в кабинете начальства газетой с описанием очередных подвигов курсантов черт-бы-ее-побрал Екатерины Андреевны или заваливать рапортами инспекцию по личному составу — на войне все средства хороши. Вкус победы, впрочем, радует не долго — вскоре в опостылевших лабиринтах коридоров снова мелькают капитанские погоны, солнечно-золотистые локоны и зеркальная сталь невозмутимой улыбки.---
— Расследование пока идет. А я вот пока работаю. — Ключевое слово "пока"? — Нет, ключевое слово "работаю".
У Екатерины Андреевны, несмотря на угрозу не то что вылететь с работы — пойти по статье за укрывательство преступника, — улыбка по-прежнему арктически-сдержанная, и снежность насмешливо-холодной интонации морозит позвоночник обжигающим штормом Ледовитого океана. Лидия Алексеевна — впервые — чувствует себя как-то неуверенно и смущенно, за привычной надменностью скрывая сочувствие в потеплевше-серых радужках — хроническая февральность неприязни сменяется мартовской оттепелью.---
Плывущий к потолку чайно-медовый запах обволакивает теплой пеленой — почти как взгляд Екатерины Андреевны, бьющий волнами сочувственного понимания и бледной синевой оттаивающего моря. Лидии Алексеевне непривычно видеть размягченную сталь в улыбке и элегантный костюм вместо надоедливо-правильной формы. Собственные погоны вдруг кажутся давяще-чужими, а в груди болезненной воронкой закручивается что-то, подозрительно похожее на сожаление. А еще где-то на периферии сознания колотится едкая мысль о наконец-таки сбывшемся желании, но почему-то совсем не радует — королева повержена; въедливая принцессность уже не прокатит. Лидия Алексеевна знает, что это их последняя (а может быть, с дарующим глупую надежду "пред-") встреча; что не будет трогательного прощания перед тем, как с отсекающим дурацкие мысли хлопком закроется массивная дверь университета, в стенах которого больше не мелькнут золотистые локоны и капитанские погоны; что Екатерина Андреевна выбросит из головы свое последнее дело и подполковника Кудилину, едва самолет оторвется от земли; что... Лидия Алексеевна знает все это и даже чуть больше, чем может себе признаться, впервые отвечая на сдержанно-прохладную улыбку незнакомой, нелепо-потерянной. Холодная сталь улыбки и вгрызающееся в вены отчаяние вскрывают изнутри. В глазах Екатерины Андреевны февральской поземкой взрывается колкая жалость.