Grazie, destino

А боги смеялись Все утро и вечер, Смешила их фраза: «Случайная встреча»…

Сколько себя помню, я всегда верила в перерождения. В то, что душа после смерти отправляется ни в Ад и ни в Рай, а на следующий Круг, в следующую жизнь. А там — кто что заслужил: у кого-то она будет лучше, у кого хуже, но она будет. Душа не исчезнет, для нее не наступит Ничто. Думаю, для японцев это нормально — верить в перерождения — религия им дает это. Вот только я никогда не была верующей. Я не ходила в храмы, не молилась Богам, стоя на коленях, нет. Я просто хотела точно знать, что не исчезну после того, как умру. Мне так было легче, вот я и поверила. Поверила в то, что если я проживу хорошую, насыщенную и правильную жизнь, то после кто-то меня за это отблагодарит, подарит мягкую и понимающую судьбу. Именно поэтому я и старалась прощать тех, кто этого, в принципе, заслужил и стараться самой не давать людям повода для обид. Не всегда это получалось, но я не особенно расстраивалась, исправляя свои грехи, как могла. Не бывает ведь людей совсем безгрешных, так ведь? К моему великому сожалению, прошлая я, видимо, немного напортачила. Я знала, что бывают более несчастные люди, нежели я, но все-таки было немного обидно — почему за ее или его грехи приходится расплачиваться мне? Знаю, немного несправедливо, все-таки та я — тоже я, но легче свалить вину за все свои неудачи на другого, чем на саму себя. Я это понимаю, но не усложняю себе жизнь самокопанием и причитаниями на тему собственной никчемности. И все-таки я немного эгоистка. Но суть не в этом. Она в том, что сегодня я получила очередной «неуд» по японскому. Очень обидно, если учесть то, что я весь вчерашний вечер зубрила правила — они просто вылетели из головы, как только я переступила порог класса! И вроде пишу я более грамотно, чем большенство ребят в моем классе, но вот почему я пишу «так», а не «эдак» объяснить учителю не могу. Мама называет это внутренним чутьем, папа — врожденной грамотностью. Ну, а я — интуицией. К сожалению, она не указывает мне на правильные ответы в тесте. Не всегда, по крайней мере. И вот сейчас, когда учитель объявил результаты очередной проверки наших знаний, класс загоготал: «Сумасшедшая Никчемная Тсуна вновь провалилась, вновь, вновь, вновь!..» Кстати да, забыла представиться! Меня зовут Тсунаеши Савада, можно просто Тсуна. Никчемная… наверное, я всегда такой была: то что-нибудь разобью; то с кем-нибудь столкнусь, и при этом у этого человека обязательно будет в руках чай или сок, который он выльет на себя или на меня; или допущу ошибку в элементарном примере. И это только самые частые «явления». Из друзей у меня есть только Киоко, ну и Хана, наверное — остальные просто не вынесли всех бед, что ежеминутно приключаются со мной. А почему сумасшедшая? Я и сама считаю себя немного поехавшей, если честно. Просто каждый день, не смотря на то, что из-за этого меня шпыняют и обзывают, я иду в парк и рисую. Спросите, что же тут такого? Мол, ну рисует человек, и что, его казнить посли этого? Просто дело в том, что я рисую не просто пейзажи или не просто людей — я рисую красивых людей. Пока тоже все нормально, так ведь? Вся моя проблема заключается в том, что когда я вижу красивого человека, неважно какого он пола или возраста, мне как крышу срубает. Глаза блестят, руки сами тянутся за карандашом, а сама я, теряя всю свою скромность и спокойствие, буквально «нападаю» на того прохожего с просьбой нарисовать его портрет. Самой потом стыдно за этот поступок, но тогда я ничего не могу с собой поделать. Как правило, разрешения я все же из человека выбиваю, а после так же бешено творю. Как только последняя карандашная черточка ложится на бумагу, ко мне опять возвращается привычная манера поведения. Рисунок, обычно, забирает сам изображенный человек, отмахиваясь от моих извинений и даже предлагая деньги за работу, с восхищением рассматривая собственное карандашное лицо. От денег я отказываюсь, гордость не позволяет брать плату за работу, которую я создала по собственному желанию. Некоторые, правда, оставляют картины мне, «как память», говорят они. Такие листы украшают мою комнату: висят над кроватью и столом, в шкафу, на ящиках комода. Наберется их, думаю, с десяток, не меньше. Мама восхищается, а отец слишком занят на работе, что бы обращать внимание на что-либо, кроме ужина. А хватает и того, что у меня в комнате висят портреты самых, наверное, красивых людей, что бывали в парке города Намимори. Я горжусь этой странной коллекцией. В моей жизни был один переломный случай, так же связанный с портретами, что в корне изменил мою дальнейшую жизнь. Тогда, как и сегодня, я провалила тест и пришла домой в весьма расстроенных чувствах. Не любила я огорчать маму, ох как не любила. Рисовать не хотелось, но я все равно пошла тогда в парк, надеясь, что красивые пейзажи сумеют поднять мне настроение. Но и тут меня ждало разочарование — как только я присела на любимую скамейку, начал накрапывать дождик. Все вокруг вмиг стало серым, настроение вконец испортилось. Я уже практически встала, решив переждать непогоду в более сухом месте, но тут мое «проклятие» вновь дало о себе знать. Что дальше было я помню смутно, но ошарашенное лицо тогда еще незнакомца мне не забыть никогда. Он был прекрасен, просто ангел: бледная, алебастровая кожа, синие, как море, глаза, изящные, аристократические черты лица и темные волосы, собранные в смешную прическу, с которой он умудрялся не выглядеть глупо, наоборот. Либо он ангел, либо сам Дьявол, я была уверена. И его смех, когда я вышла из «художественного транса» и начала извиняться, вмиг покраснев… я пропала. Никогда еще в моей жизни такого не случалось — вот так реагировать на «моделей». Он тогда потрепал меня по волосам и с улыбкой нахваливая мою работу, растворился в дожде. А я стояла истуканом, с восхищением смотря ему вслед и держась рукой за алевшую щеку и сжимая в руке вмиг промокший альбом с портретом. Весь следующий день я провела практически в прострации, никак не реагируя на обзывательства одноклассников и вопросы подруг. А в парке ко мне вновь подошел Он. Я не знала, как себя вести в его присутствии, что делать. Я заикалась, краснела, отводила взгляд, а он смеялся. И разговаривал. Он говорил обо всем: о погоде, об учебе, жизни и смерти, домашних животных, искусстве. Просто говорил, не требуя ответа или участия в беседе. Я восхищалась. Восхищалась его мимикой, как забавно он морщит нос, когда говорит о чем-то ему неприятном, активной жестикуляцией и мелодичным, глубоким голосом. Он пришел и на следующий день, и через неделю — не было ни дня, когда бы я не встретила его. А еще я узнала его имя. Мукуро Рокудо. И правда, Дьявол *. Вскоре я даже практически перестала смущаться в его присутствии, привыкла. И окончательно влюбилась. Так, помимо «Несчастной Тсуны», я стала «милой Еши, ку-фу-фу». Мукуро приходил ко мне домой, каким-то образом вызнав адрес, помогал с домашней работой, восхищался портретами. Сошелся с моей мамой — он, как оказалось, фанат японской и итальянской кухни, нашел общие темы для разговора с отцом. Как-то незаметно, играючи, как может только он, Рокудо влился в нашу небольшую семью. Как-то раз он спросил меня, верю ли я в то, что мы с ним встречались до этого, в одной из предыдущих жизней. Я верила. Не может быть, что отношения незнакомцем сразу перескочили планку «узнать друг друга получше», и направились дальше. А в моем случае сразу перешли на последнюю стадию — «любовь». Я помню — мы с ним как-то вечером просто сидели на крыльце дома и молчали. Он тогда, еле заметно покраснел и обнял меня, уткнувшись носом в мои же непослушные вихры. А я сидела, затаив дыхание, и не могла поверить в реальность происходящего. Тепло его тела, фруктовый запах, что пропитал его одежду и волосы — все говорило мне о том, что это не сон, явь. «Ti amo*». Как только тихий, на грани слышимости, шепот коснулся моего уха, Мукуро гибко поднялся и прошел к нам в дом, прикладывая ладонь тыльной стороной к губам, будто не мог поверить, что в самом деле это сказал. А я не двинулась с места, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Мукуро тогда уже жил с нами — он приезжий, а моя сердобольная мама просто не могла позволить ему тратиться на отели — а тогда я была готова силой его удержать от отъезда. Сила не понадобилась. «Если милая Еши так хочет, я останусь» он грустно улыбнулся. Но его улыбка, как и улыбка заглянувшей в комнату матери, стала счастливой, когда я обняла его поперек груди и пробубнила «Люблю тебя, дурак». Воля случая подарила мне и ему счастье. Знаете, я всегда думала, что «проклятие», которое, кстати, исчезло с приходом в мою жизнь Рокудо, дарит мне одни лишь беды. Но теперь я благодарна Судьбе за любой, даже самый плохой подарок. Ведь он может дать тебе то, чего бы ты никогда не добилась при других обстоятельствах. Grazie, destino.*