Ведьма Принстона

Это был прекрасный восемнадцатый век. Очень плодовитый, родивший и воспитавший великих людей. Он окончательно размыл понятия добра и зла, вернул людям Аристотеля, не заляпанного христианской этикой. В конце концов, он окончательно захоронил власть Бога. Бог больше не правил миром, он лишь смотрел на него, как небесный часовщик, время от времени подводивший точный швейцарский механизм. Этот век был настолько полон идеями и свершениями, что это сказалось на его здоровье пренеприятнейшим образом. Двадцать пятого ноября тысяча семьсот восемьдесят третьего года из Нью-Йорка ушли последние корабли британской армии. Так вечно совпадает, что смерть и рождение дополняют друг друга. Похороны восемнадцатого века состоялись в Нью-Йоркской бухте, под крики толпы и развивающиеся новые флаги. Консервативные британцы очень смело сражались, надо отдать им должное, за свой восемнадцатый век. Но даже им было невозможно тягаться с новой силой – величественной, страшной и даже почти магической. Человеку в толпе не нравился новый флаг. Эти красные и белые полосы казались ему аляповатыми, слишком пестрыми и не к месту британскими. Но он снял шляпу, как и прочие, потому что этот флаг был выкован и его трудом. Его деяниями на новом флаге была нарисована каждая звезда. Когда последний английский корабль отошел от причала, продираясь через неспокойную воду Гудзона, толпа на набережной (до того все больше разговаривающая о пустяках, вставляющая ни к месту «a priori» - новое модное словечко, подхваченное интеллигенцией из книги подающего надежды прусского деиста) взорвалась победоносными криками. Все эти ирландцы, шотландцы, иудеи, испанцы и итальянцы – заговорившие на одном языке и осознавшие себя отныне единым организмом, заулюлюкали, захлопали в ладоши. Это была их победа, доказавшая, что миру предстоит вскоре увидеть новое общество, отринувшее все пороки прошлого. На последнем английском корабле это сочли за ужасное оскорбление. История не сохранила имени того честного озлобленного моряка, который, зарядив пушку, без приказа выстрелил по толпе, желая стереть улыбки с лиц победителей. Грянул залп, чугунное ядро не долетело до набережной семь с половиной футов, рухнув в воду. Никто не пострадал. Человек, стоявший в тот день на набережной, видел черную точку английского ядра, провалившегося в реку. Брызги осыпали его новый американский сюртук с красными саперными манжетами и браденбургскими трехпуговичными обшлагами. Он купил его два дня назад, когда стало уже ясно, что в ближайшие дни война окончательно закончится. Ведомый желанием начать новую жизнь с новым обмундированием, он пришел на эту набережную, провожая английское прошлое. У него еще оставались дела, потому он пробрался сквозь толпу, желая поскорее закончить свою историю. Это нужно было успеть сделать до того, как окончательно изменится страна. Он прошел к постоялому двору, где квартировал. Средних лет мужчина, хозяин двора, встретил его у конюшни, растирая огромные мозолистые руки. - Сэр герметик, - учтиво поклонился хозяин – Ваша лошадь готова. Снарядил как просили. И даже чуть больше. Они вместе прошли в конюшню, где пахло силосом и потом. Конь человека в сюртуке ожидал хозяина. На его боку, кроме щедро смазанного карабина, висел золоченый с вензелем фонарь. - Прислали днем, - похвастался хозяин – Сэру герметику, в память о Бостоне. Лично Пол Ревир вытачивал каждую линию. Человек с почтением приподнял фонарь, изучая филигранную работу мастера. Золотая рама, держащая стекло, щедро была усыпана деревьями. На деревьях, как плоды, сидели ящерицы. - Прекрасный подарок. Поможет лишний раз не заблудиться в темноте. Человек выехал из города в округ Нью-Джерси – по расхлябанной осенней дороге, растоптанной копытами и колесами санитарных повозок. С поля смотрела на него врытая в землю разорванная пушка английской артиллерийской батареи, героически уничтоженная гарнизоном. К счастью, никто уже не стрелял. В семи милях от Нью-Йорка, где тракт превратился в раскуроченную землю, встретился ему, американский полк. Свежие и гладко выбритые колонны следовали в город, чтобы войти в него подобно римским военачальникам. Каждый герой независимости получит свою минуту славы. Но больше всех, конечно же, получит скачущий впереди плотный мужчина с седыми, зачесанными назад, волосами и орлиным носом. Он уверенно смотрит вперед, хорошо держится в седле, иногда бросая на воздух воодушевляющие реплики. Сюртук сидит на нем слишком плотно – сказывается брюшко. Человек даже остановил коня, чтобы проследить за тем, как армия проходит мимо, блестя штыками, направленными в небо. Седовласый военачальник во главе колонны заприметил его. Увидев фонарь, он еле заметно кивнул, как старому знакомому. Человек кивнул ему в ответ. Ведя свою армию, мужчина скакал прямо в свое бессмертие. Его имя станет символом нового мира. Его лицо появится на купюрах новой самой главной мировой валюты. Проезжая мимо Принстона, человек снова остановился, любуясь разрушением. Стены города, накрытые новыми флагами, скрывали дыры разрывных снарядов. До него доносился восторженный гул народного гуляния. Бессильные жители праздновали конец царства смерти. Слышались выстрели ружейных салютов. На поле, красном, словно расцвели маки, была разложена английская форма. Неподалеку, меж белых грязных палаток, заканчивался осмотр раненных и пленных. Человек проезжал мимо них. В одном из склонившихся врачей он узнал мистера Матри. Деловито раздавая приказы, тот поливал бранью сестер и монашек, подносивших измученным британцам воду. - Давно в нашем краю не было алхимиков, - хмыкнул мистер Матри при виде золотого фонаря – Видел вашего брата более десяти лет назад. Что занесло вас сюда? Война только что кончилась. - Война заканчивается лишь тогда, когда будет похоронен последний ее солдат, - сказал человек и отправился дальше. Дорога вела его в университет. Мистер Матри многозначительно сплюнул и пробормотал, утираясь рукавом: - Черт возьми, я уже люблю эту страну. Университет ни капли не изменился – только состарился на десяток лет с их последней встречи. Ист Пайн-Холл, его старый дом, почернел от сажи. Въезжая в его арку, под перекрестие истертых балюстрад, человек снял шляпу и наклонился. Его приезд был встречен равнодушием – молодая поросль студентов, все таких же вечно растревоженных, как воробьи, занималась своими привычными делами. Их не беспокоило, что свое образование они окончат уже в новой стране. Проезжая университет насквозь, мимо розового куста, буйно разросшегося на месте, где сожгли Натаниэля Браума, он увидел сидящего на скамейке запущенного черного старика с блестящей лысиной. Спешившись, он подошел к старику ближе. - Здравствуй, Касс. Старый раб поднял свои желтые глаза. - Мастер Кристофер, - умиротворенно пробормотал он – Уж думал, нет вас больше. Так много людей ушло. Сняв левую перчатку, Кристофер Патнэм приобнял старика, здороваясь с ним. За десять с небольшим лет Касс превратился из сильного и кроткого негра в преклонного старца, еле стоящего на ногах. - Где ты был все это время? Мы заочно похоронили тебя. - И правильно сделали. Бостон, Филадельфия, Брендивайн. Черт его знает, сколько раз я умирал. Я пришел повидаться с Сидом. Ты отведешь меня к нему? - Отведу. Оставь лошадь здесь. Не бойся, никто ее не украдёт. Ты изменился, мастер Кристофер. Вырос и даже немного постарел. - Стал мерзляв, - усмехнулся Кристофер. Чем ближе становилась зима – тем сильнее он ощущал сонливость и нестерпимый холод. Касс провел его в сад у колокольни, где было тихо и хрустко под ногами от опавшей желтой листвы. - Опоздал ты, мастер Кристофер. Пять лет тому, как он в земле. - Знаю. Старый Сид нашел свое упокоение под уверенно тянущимся к солнцу дубом. На его могиле не было креста – только камень с выдолбленным на нем именем. Только именем, потому что фамилии Сида и дня его рождения никто никогда не знал. Когда ведьма ушла из этого мира, Сид будто бы почувствовал это. Он стал снова сходить с ума, забывая, как нужно глотать пищу и разговаривать. Может, ведьма просто зачаровала его при первой встрече. Покидая Америку, она сняла свои чары. Сид снова стал сумасшедшим Сидом. - Я помню тот день, когда он пришел к нам умирать, - рассказывал Касс – Он помнил, что тут случилось что-о важное для него. Он искал девочку, тебя, того алхимика. Но не находил и очень потому расстраивался. Я приносил ему еду, но он не ел ее, отдавал собакам. - Он искал меня? – удивился Кристофер. - Он искал Криса Тоффера. Очевидно, он имел ввиду тебя. Просто его разум не мог уже держать в голове твое имя. Кристофер положил руку без перчатки на ствол дерева. Он был благодарен Кассу, что тот не стал его ни о чем расспрашивать, по крайней мере, в минуту почтения памяти. Хорошо что Сид ушел тогда. Он задержался на этом свете. Наверное, не Джим Клайд, а Сид и только Сид мог называться последним алхимиком. Кристофер Патнэм отошел от могилы, и направился к выходу, напоследок благодарно похлопав негра по плечу. - Ты уже уходишь, мастер Кристофер? - Я постоянно пребываю на тракте. Не люблю задерживаться в одном месте. - Странствующий философ. Это очень хорошо. Сид хотел, чтобы ты был таким. Он говорил при смерти: «Передай Крису Тофферу, чтобы он всегда был в пути. Только так он убережет принцессу». - Он просто бредил. - Наверное, - пожал плечами Касс – Но в словах блаженных скрывается мудрость. - Верно. Прощай, Касс. - Прощайте, мастер Кристофер. Теперь уже насовсем. Кристофер Патнэм вернулся к лошади. Запрыгнув на нее, он спешно покинул стены Принстонского университета. Взяв влево от ворот, он поднялся на столешницу Тринити-Маунт, чтобы полюбоваться морем. Не вылезая из седла, он закурил индийскую папиросу, выпустив тонкую струйку дыма. Будто бы уверяя себя, что последние десять лет жизни не были сном, он сорвал правую перчатку и вытянул руки над собой, опуская поводья и примеряя ладони на перспективу неба. Левая рука была, как и прежде, тонка и тепла. Правая же за годы покрылась зеленой чешуей, отчего казалось, что она принадлежит морскому богу или огромному пресмыкающемуся. Такова, наверное, его судьба, решил Кристофер. Еще три десятка лет, если он не умрет, и тогда он полностью обратится в ящера. В древнего божка каменного вигвама, ну или же просто в чудовище, с которыми сражаются где-то далеко неизвестные ему люди неизвестного королевства. Но так ли это важно? В конце концов, вот он – новый век. Новый. Девятнадцатый. - Делай что делаешь. И будь что будет, - процедил Кристофер, сжимая зубами папиросу – Никогда не видел, что творится по ту сторону фронтира. А ты? Его конь ответил азартным ржанием. Ему тоже не терпелось отправиться в странствие. - Значит, решили. Ну, красивый, понеслась! Кристофер причмокнул, хлестнул коня поводьями. И конь сорвался в карьер, побежал вниз с холма. Бостонский фонарь забился о его бок. Этот континент был колоссальным. Нью-Йорк, Филадельфия, Принстон. Мехико, Юкатан. Здесь был простор и свобода. Здесь хватит места, чтобы никогда не останавливаться. Восемнадцатый век, век умирающего просвещения, прошел. Наступал девятнадцатый – век движения, забытых дорог и железнодорожных полотен. В нем не было место авантюристу Джиму Клайду и старцу Сиду. Было ли в нем место Кристоферу – лишь только предстояло узнать.