***
Шел девятый час вечера. Филия уже на неделю вперед напилась чая (Зеллос все-таки слишком много сахара сыплет, сколько ему замечаний ни делай), на месяц вперед, если не больше, наговорилась о высоких материях, разбила три чашки, блюдце и шесть неудачных ваз — для мозаики, которую решила начать с завтрашнего дня (хотя их осколки на полу, которые по условиям спора собирать пока не разрешалось, каждый раз, попадаясь на глаза, в клочья разрывали ей сердце), — а еще отсидела и отлежала себе все, что только можно было отсидеть или отлежать. И ей было очень, очень плохо. А фиолетовая зараза, которая следовала за ней по всему дому, издевательски улыбалась, держала собственные лапки подчеркнуто сложенными, нежным голоском отчитывала за бессознательные попытки начать делать что-то полезное (или даже за царапание гвоздиком по столу, которое сложилось в цветочек совершенно случайно) и авторитетно советовала занять оставшееся время каким-нибудь масштабным разрушением. Чего Филия делать совершенно не собиралась. И вообще, достал он уже! В неизвестно какой уже раз за сегодня сидя за тем самым столом, где вся эта пытка началась, она в отчаянии зарылась пальцами в волосы. Ох, бедная ее многострадальная головушка!.. Волосы оказались запутанными, и не «расчесать» их руками было просто невозможно… Примерно через минуту ей снова доброжелательно напомнили о пари и предложили, если вдруг действительно надо, свою помощь в заплетании косичек. Филии ненадолго даже показалось, что нервное подергивание ее рук, послужившее за последние часы поводом бесчисленных поддразниваний, вызвано исключительно желанием его придушить, а не какими-то иными причинами. Но увы, насилие — не лучший выход… Да и все равно ведь не сработает. Еще почти четыре часа. Сейчас, когда она так долго ничем не была занята, в глаза бросались каждая пылинка, каждое пятнышко и каждая крошка на полу, и в один голос требовали немедленно их убрать. А уж осколки посуды!.. Десятки и десятки бесподобных новых идей за это время вспыхнули в голове и успели забыться, не дождавшись воплощения или хотя бы запечатления на бумаге (процесс письма, как и рисования, Зеллос считал творчеством). И даже спать не ляжешь, и книгу не возьмешь… Невозможно, просто невозможно! А напротив сидит этот, поставив локти на стол и по-детски обхватив лицо ладошками, из-за чего уголки его глаз и рта поднимаются еще выше, чем обычно. Сидит и наслаждается ее мучениями. Гад!.. Осталось еще почти четыре часа. Это примерно треть всего времени спора, то есть чуть меньше половины того, что она уже вытерпела к этому моменту. В общем, в любом случае чересчур много. Что там в с ней будет при проигрыше? Ленточка фиолетовая, которую все равно никто не увидит? А стоит ли ее избежание таких жертв? Да к Шабранигдо эту гордость, если честно… И вообще, в том, что она добрая и трудолюбивая, совершенно ничего стыдного нет. Наоборот, этим гордиться надо! А с другой стороны… Зеллос, конечно, монстр, и этим все сказано, но все-таки приятно знать, что он свою темную сторону способен контролировать. Это так, просто к слову.***
— Ладно, сдаюсь. Можешь считать, что я проиграла. Хотя, если честно, ты мне за это время испортил настроение и разрушил все планы на сегодня… — Это не моя вина: вел я себя безупречно, и даже не пытайся с этим спорить. Нет, конечно, признать поражение — твое право, но я все-таки надеялся на более интересную борьбу… — Не дождешься! — гордо задрав нос, ответила Филия.