***
Будит его резкий стук в окно, Логан сонно дёргается, механически сжимая руки в кулаки. И лишь боль разрываемой между костяшек кожи отрезвляет и не даёт выпустить когти. Он проводит по лицу рукой, разминает затёкшую от неудобного положения шею и боль тугой змеёй струится по затылку вниз на спину. Содержимое бутылки на дне обжигает горло палёным спиртом, на часах полдесятого, вчерашняя девчонка продолжает скоблить ногтем указательного пальца по стеклу, раздражая. — Чего тебе? — Подвезёшь? Логан колеблется, и это промедление стоит согласия: Ванда, не дожидаясь ответа, садится в салон. — Нам не по пути, — мрачно кидает он. — Я тоже в Канаду. Логан смотрит на неё долго, сухо проходясь глазами по её лицу, словно наждачкой. Сама она на него не смотрит, но и неловкости явно не ощущает. Ему хочется выгнать её взашей, чтобы не мешала, но почему-то совесть не позволяет. Наверное, отголоски добра, совершённого ночью. — Ты ведь не доставишь проблем? — Нет.***
Логан не жалеет о совершённой глупости ни через час, ни через два, и даже несколько дней в пути не заставляют его покаяться. Девчонка оказалась на удивление тихой, и иногда он совершенно забывал, что она находится в машине. Всё, что он о ней знал — это имя. Ванда. Оно резануло ему слух острым лезвием, вспороло барабанные перепонки, но он так и не вспомнил почему. Начинала подводить память, хотя раньше Логан на это не жаловался. Он раньше никогда ни на что не жаловался, но возраст давал о себе знать. Раны стали затягиваться медленнее, шрамы царапали ткань рубашки, рубцевались на коже уродливыми разводами. Он стал чаще уставать, иногда прихватывало поясницу. Редко, но метко. Иногда голова с похмелья просто раскалывалась, он чувствовал себя развалиной, хотелось сдохнуть. Он чувствовал себя как человек. Ванда почти никогда не вытаскивает из ушей наушники, они белыми проводами путаются в распущенных волосах, она часто закидывает ноги на бардачок, что невероятно бесит Логана. За очками он не видит её глаз, ветер из открытого окна целует ей лицо, и всё чаще он ловит себя на мысли, что она дико кого-то ему напоминает. Дорожное радио монотонно изо дня в день выносит мозг, вид за окном, казалось, никогда не сменится, приторно-оранжевый песок с редкими высохшими кактусами, палящее выжигающее солнце, духота, вечно ломающийся угнанный пикап. Раза два из-под капота валил густой белый дым, однажды выбило колесо, Ванда тогда впервые улыбнулась, помогая ему менять запаску. Они не знают друг о друге ничего. Лишь имена. Пустые и звонкие, как россыпь тех самых монет на плитке магазина. Как завывающий техасский ветер между колонками автозаправок и звук открываемой сладкой апельсиновой шипучки жарким полуднем. Ванда скользит взглядом по страницам журнала, невпопад переворачивая листы: она исподлобья смотрит на Логана, то и дело поправляя сползающие на нос солнцезащитные очки. Он смолит очередную сигарету, уже не Winston, он и сам не помнит, что именно, хотя смертельно хочется сигар. Ванда ни разу не попрекнула его за то, что он пил прямо за рулём. Она смотрит в окно, радуясь, что штат сменяется штатом и ближе к северу становится прохладнее, кактусы теперь сочные зелёные деревья. Она надеется на то, что канадский клён пахнет сиропом и ели там дурманят голову. Ей хочется утонуть в сером, вечно пасмурном небе, или утащить себя на дно холодного озера. Ей хочется утонуть в глазах Логана, потому что они невероятно пусты, выжжены болью, потерянной любовью, жестокостью и эгоизмом. Она носит ему кофе из редких забегаловок, отвратительный на вкус, и Логан не знает, откуда она берёт деньги, потому что у него нет даже на бензин. У неё загорела правая рука, вечно высунутая из окна и правая половина лица покрылась веснушками, выцвела на солнце прядь волос. Ванда больше не носит чёрных очков-авиаторов, и на висках у неё теперь белые следы от дужек. Глаза — яркие канадские леса с вкраплениями орехового цвета, и Логану не нравится, что он это заметил. Ванда стала чаще менять его по ночам, и теперь он мог вздремнуть на заднем сидении начинающего потихоньку разваливаться пикапа. — Расскажи о себе. Молчание его уже достало, тишина действует на нервы, а Логан устал чувствовать себя одиноким. Ванда молчит, ей сказать нечего. Но глупо разделять дорогу и скудные завтраки на двоих и не знать друг о друге ничего. — Что характеризует тебя? — Властный отец. Ванда говорит с улыбкой на лице, но грустной, неотвратимо печальной, и Логан понимает, что это её не характеризует. Это её печать. — Неправда. — Так видят меня люди. — А ты сама? Она задумывается. — Я уже и не помню, кто я. — Я тоже. Ванда будит его, мягко поглаживая по волосам, стараясь не пугать, потому что однажды его разбудил резкий сигнал мимо проезжающей машины, и он выпустил когти в обивку сиденья. Он надеялся, что Ванда не заметила, хотя он видел её глаза в зеркале заднего вида. Но она ничего не сказала. — Глупо прятаться, — мрачно бросила она потом, пару дней спустя, когда он прямо в магазине пытался пластырем спрятать раны на костяшках, они покрылись коркой, но заживать не собирались. Он одарил её недовольным взглядом, мол, не лезь, куда не надо, тебя не спрашивали. А потом она одним движением пальцев снесла с полок коробки с хлопьями, растащив их по залу. Края упаковок обуглились от красных искр, пластинки хлопьев хрустели под ногами писклявым хором.***
Логан не понимает, как так произошло. Ванда тащит его на заднее сиденье, ткань её красной юбки струится у него между пальцев. В голове пульсом бьётся лишь одна мысль, что так нельзя, неправильно, а, впрочем, кто запрещал? Он целует её губы и вкус железа остаётся на языке. Сминает их зубами, словно лепестки тёмно-бордовых роз, судорожно пробегается руками по оголённому бедру. Как так вышло? Что стало причиной и есть ли в этом какой-то смысл? Ванда сцеловывает с потрескавшихся сухих губ Логана вкус виски, который она украла прямо с прилавка, и ей не стыдно. Он старше её в десять раз, но разве кто поверит, кроме них самих? В стекло бьёт ливень и свет красно-фиолетовых неоновых вывесок слепит и без того ослепшие глаза, Логан суровый зверь, он пышет жертвенной страстью и яростью, вминая беззащитное тело Ванды в кожаную обивку сидения, к которой так мокро липнут бёдра. Он тяжёлый, как бочка, и её пальцы шелестят по туго набитым мышцами коже, покрытой шрамами. Идеальное тело, созданное природой, которое пытались уничтожить люди. Звери. Она сжимает зубы, так крепко, что сводит челюсть, на корне языка застревают стоны, но Ванда лишь тяжело дышит, слушая отрывистое дыхание Логана над ухом, рык. В опасной близости от лица его адамантиевые когти разрывают коричневый салон, и она хватается сводящими от дрожи пальцами за металл. Одно неловкое движение, Ванда дёргается, и кровь вспыхивает на подушечках её пальцев, зверь чует боль, Логан с особым остервенением вжимает её глубже, прижимается теснее там, между ног, хотя казалось, больше невозможно. Ванда охает, не сдерживается, больно бьётся откинутой головой о стекло и почти воет нечеловеческим голосом, выкрикивая его имя. Под окровавленными пальцами вздуваются вены на его руках, шрамы, горячая грудь, играющие под тонкой кожей мышцы, пышущие жаром губы, мокрый язык, слизывающий кровь с пальцев. В закрытом от дождя пикапе жарко, хоть умирай, Логан курит настоящую сигару, которую Ванда тоже украла для него, потому что ему не нравилось, что она внушает то, чего нет на самом деле. У него взбухли вены на висках и волосы смешно торчат на макушке, Ванда перегибается за отброшенной майкой через руль, закрывая грудью обзор на вход в какой-то бар. Допивает остатки виски из бутылки, морщится, вдыхая едкий дым ужасно пахнущей сигары, одёргивает юбку, позволяя Логану улечься себе на колени.***
Угнанный пикап незамеченным проходит через канадо-американскую границу и останавливается у автобусной остановки, безлюдной, как пустота внутри, затопленная грустью. И палёным вином, Логан зарекается пить такое впредь, печень злобно скалится болью от такого количества возлияний, об этом напоминает звон бутылки под ногами меж педалей. Ванда смотрит на него долго, будто ждёт, что он что-нибудь скажет, но он молчит. Суровый грозный зверь, так сильно напоминающей ей — нет, не росомаху, — медведя. — Почему ты кажешься мне знакомой? Ванда молча наблюдает в зеркале, как к остановке подъезжает битком набитый автобус, и спешит выйти из машины. — Не знаю, мы, наверное, виделись, когда ты приходил к моему брату. — К брату? Ванда выходит из машины, и Логану впервые хочется, чтобы кто-то вернулся назад, к нему, она ускользала от него, как ткань её воздушной красной юбки из-под пальцев, шёлк её волос, бархат ресниц. Она захлопнула дверь, но подошла со стороны водителя, Логан поспешил опустить стекло, коснулась пальцами его густой, как у лесника, бороды, улыбнулась. — Какая у тебя фамилия? — интересуется он, прежде чем она целует его в губы, и сердце в нетерпении ответа долбит грудь изнутри. — Леншерр, — доносит до него ветер, и измождённый хрип закрывающихся автобусных дверей металлом о металл корёжит нервы. Пепел очередной сигары топит его мозолистые пальцы, сжигая кожу и последние остатки здравого смысла. Ведь так хуёво, когда ты понимаешь, что этой ночью трахнул дочь Магнето.