In focus

Ему нравится смотреть, как она стреляет. Неважно, в каких обстоятельствах это происходит. Учебный полигон и тренировка, за которой он следит порой со своего мостика, или, как сейчас, бой на Хелликарьере, когда она, похожая на разъяренную фурию, меткими выстрелами укладывает бойцов противника. С его реакцией совсем несложно уловить каждое ее движение, каждую черту на сосредоточенном лице. Она кричит, отдавая какой-то приказ, а он успевает заметить, что на ее виске кровь. В данную секунду это волнует его чуть больше, чем падающий с небес авианосец. Все в этом мире относительно и главное порой замечаешь не сразу. Он не успевает удивиться столь неуместной мысли в боевой обстановке, потому что едва уклоняется от чужой пули. Мозг переключается на происходящее и в следующую секунду она с ее раной отходит на второй план, потому что взрывается второй двигатель. * * * Ей нравится слушать, как он говорит. Неважно, когда и как ей приходится слышать его голос. Чаще всего это сухие слова приказов, которые он ей отдает. Иногда это язвительность и ирония, что все чаще случается, если поблизости находится гений и миллиардер. Изредка это сдавленное, злое рычание, как например, по рации, когда на Исследовательский Центр нападает слегка двинутое божество. И почти никогда – опустошенность и разочарование. Но что бы там ни было, ей все равно нравится. Она ловит каждое слово, старательно запоминает, а потом, в одиночестве, воспроизводит их в голове. Иногда это похоже на безумие. Но когда она сидит перед членами Совета, готовая предать его за то безумие, что он устроил, в ушах стоит его голос. И она передумывает. А потом, когда он спрашивает, почему, холодно шутит на тему подсиживания. Пока она еще может просто шутить. * * * Они оба не слепые. Они оба умеют внимательно слушать. Он обнаруживает, что смотрит на нее чаще, чем это нужно для работы, и что она это понимает. Она замечает, что он стал заканчивать свои приказы на вопросительной ноте, словно проверяет ее реакцию. В его голосе все чаще прорастает ирония, когда он обращается к ней. В ее глазах все больше проступает интерес. И когда она, отдавая ему папку с документами, случайно касается его руки, затянутой в перчатку, оба на мгновение замирают. Чтобы в следующий миг холодно извиниться и разойтись в стороны. И они оба делают вид, что ничего из ряда вон не произошло. Он отводит глаза, будто не видя румянец на ее скулах. Она старается отвлечься, чтобы не думать о том, как дрогнул его голос. * * * В какой-то момент это надоедает им обоим. И они оба не могут внятно ответить, что же, собственно, их не устраивает. И он, и она могли бы назвать кучу причин собственного раздражения, но ко всем своим недостаткам они могут причислить еще один – честность наедине с собой. А еще они оба умеют соображать быстрее, чем обычные люди и много времени не нужно никому из них, чтобы понять, что происходит. И когда понимают – решают действовать, потому что причина беспокойства мешает жить и работать. Поэтому он покидает свой мостик, чтобы пойти к ней и объясниться. Поэтому она выходит из своего кубрика, чтобы подняться к нему и потребовать действий с его стороны или ее отставки. И нет ничего странного в том, что делают это они одновременно. Когда они сталкиваются в пустом коридоре, то почти не удивляются. Когда они одновременно заговаривают, пытаясь объяснить свою цель, то это кажется забавным. Когда они замолкают и их взгляды скрещиваются, в воздухе начинает пахнуть каленым железом и порохом. Он вдруг осознает, что сейчас, в эту секунду видит так много нового в ней, а она понимает, что слышать его молчания не в состоянии. А потом их обоих накрывает осознание. И тогда самым важным остается не попасть в поле обзора камер. Он указывает взглядом на чью-то покинутую каюту, и она кивает, толкая дверь. Они входят туда с абсолютным спокойствием на лицах и без единого нервного движения. Но стоит захлопнуться двери за ними, как внутри единым всплеском просыпается ураган. Они оба торопятся, как подростки, что украдкой целуются за школой и обоим на это плевать. Происходящее не похоже на гормональную бурю, но когда ее губы колет его бородка, ей кажется, что воздуха в легких не хватает. И она стаскивает с него плащ, а затем водолазку, чтобы, наконец, коснуться его настоящего, не закрытого своей мрачной одеждой. Он старается не упустить ни одного ее движения, и в промежутках, когда они отрываются от поцелуев, чтобы вдохнуть кислорода, исступленно шепчет ее имя. Он касается раны на ее виске, чувствуя внутри вспыхнувшую и мгновенно погасшую ненависть к тому, кто ее нанес. Ему гораздо легче снять с нее комбинезон и обнаружить под ним только лишь белье, чем касаться ее обнаженной кожи. Но ее руки проводят по его животу вниз, а затем уверенно расстегивают ремень, и он чувствует, как пульсирует кровь, заставляя сатанеть от похоти. Она вдруг останавливается и смотрит куда-то в сторону, а когда он дотрагивается до ее лица, шепотом умоляет его не молчать. И тогда он перехватывает инициативу, понимая, что за внешней решительностью она скрывает свой страх показаться слишком неумелой. Он поднимает ее на руки и несет на узкую койку, прижимая к себе. Его низкий, подрагивающий от возбуждения голос так будоражит, что она прикрывает глаза и кусает губы, чтобы не закричать. Ее ногти оставляют на его спине царапины, а его пальцы – синяки на ее запястьях, но здесь и сейчас они не чувствуют боли. Она чувствует себя кусочком теста в руках умелого пекаря, который знает, как и куда надавить, и крепко держит в руках, не давая сгореть раньше времени. Она задыхается от его прикосновений, от его голоса, потому что ничего прекрасней на свете сейчас нет и быть не может. А он смотрит на нее под собой и желает только одного – чтобы это мгновение никогда не заканчивалось, потому что видеть ничего иного он не хочет. Он лучше других знает, что это значит, а потому не вздрагивает, когда она вдруг тянется к его повязке. Но она лишь нежно проводит пальцами по его щеке и улыбается, словно приглашая не медлить. И он принимает это приглашение. Ей не нужна наигранная нежность, и она действительно рада грубости, почти жесткости с его стороны. Когда он двигается слишком резко, она снова закусывает губу и чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Но почему-то ей кажется, что это от того напряжения, что сковывает их каждодневно, а сейчас заставляет его хрипло выдыхать ее имя на трех разных языках, а ее срываться на тихие, почти неслышные стоны. Он понимает, что кроется за этой мнимой тишиной, а она благодарна ему за слова, от которых почти так же хорошо, как от того, что сейчас творится у нее внутри. А потом она не выдерживает, потому что это наслаждение так похоже на пытку, потому что это действительно невыносимо. И она кричит уже в полную силу, не замечая, как ее грудные, утробные стоны заставляют его двигаться еще быстрее, заводя сильнее любой драки. Двигаться быстрее, чтобы как можно ближе подобраться к пропасти, в которую так страшно упасть, но которая, тем не менее, так желанна. Она достигает конца пути раньше, выгибаясь от сводящих тело судорог, готовая падать в бездну. Он задерживается совсем ненадолго, чтобы успеть подхватить ее за руки и шагнуть вниз вместе с ней. Сводящее с ума блаженство принимает их обоих в себя. И единственное, что они еще замечают, это сорванное дыхание и медленно отступающий жар. * * * Ему нравится смотреть, как она стреляет. Она это знает и всякий раз, когда тренируется на полигоне, делает это так, чтобы ему было видно как можно лучше. Ей нравится, как он произносит ее имя. Он это знает, и всякий раз, когда ему приходится к ней обращаться добавляет в свой голос чуточку низких, бархатных ноток. И всякий раз он успевает уловить, как она едва заметно улыбается этому.