Скажи, что я её люблю

      Клинт знает, каково оказаться под куполом цирка, когда манеж под тобой кажется небольшой окружностью, не более десяти сантиметров в диаметре. Он помнит, как в этот момент страшно, но не за себя, нет. За маленькую девочку, похожую на фарфоровую куклу, за её жизнь. Нельзя и на секунду разжать затекающие ладони, нельзя сорваться с подвешенной под самый свод гимнастической трапеции.       Клинт знает, каково оказаться в центре сражения. В такие секунды невольно вспоминаются все русские маты, которые лучник когда-либо слышал от Наташи, пальцы сжимают гибкий лук из углепластика, костяшки пальцев белеют от напряжения. Нельзя отпускать, как тогда, как в цирке: здесь тоже можно поплатиться своей головой.       Клинт знает: рано или поздно шальная пуля станет последней. Он даже не сомневается – если на том свете что-то есть, он окажется в чертогах Ада. На его личном кладбище с каждым днём всё больше жертв, и иногда Бартон невольно думает о том, что скоро там попросту не останется места для «новичков», но, снарядившись луком и разномастными стрелами, снова покидает свою квартирку в Нью-Йорке и отправляется на очередную миссию. ***       Перестрелки становятся частью его жизни с шестнадцати лет. Получаемый адреналин необходим ему с каждым днём все сильнее, это так же важно, как банальный физиологический процесс дыхания. Очередное задание воспринимается им абсолютно непоколебимо. В этот раз он не один: Фил утверждает, что ему жизненно необходимо поехать в испанскую провинцию вместе с агентом Бартоном. – Это срочно, Клинт. Нужно забрать материалы, – голос Коулсона звучит как-то взволнованно, словно есть у этого дела оборотная сторона, отнюдь не такая простая, как могло показаться на первый взгляд. – И поэтому ты решил поехать со мной? Я, конечно, ценю, но мог забрать данные сам, – Бартон говорит тихо, осторожно поглаживая спящую на его плече Наташу по волосам, – Выкладывай. – Там уже орудуют агенты русских спецслужб, Клинт. Мы должны их опередить. Не хотелось вырывать тебя в заслуженный выходной… – Я понял, – резко обрывает мужчину стрелок, – Не будем вовлекать в это дело Наташу, ей ни к чему лишний раз мелькать перед бывшими «друзьями». – Именно. Поэтому я жду тебя на базе через сорок минут. Постарайся побыстрее, счёт идёт на часы.       Клинт прерывает звонок, осторожно устраивая напарницу на подушках. Ни к чему её беспокоить. Встречи с русскими никогда не заканчивались для неё положительно – не прощается в сфере их деятельности переход на другую сторону. Лучник собирается быстро: за годы работы на «Щ.И.Т» он научился срываться с места за несколько минут. Ему же ничего не нужно, лишь колчан со стрелами и пристрелянный лук. Конечно, для подстраховки имеются и пистолеты, и ножи, но Бартон уже не помнит, когда пользовался ими так же активно, как любимым оружием, родом из Палеозоя.       Стрелок натягивает свою форму и, бесшумно, как на миссиях, двигается по комнате, задергивая плотные шторы. Наташа не просыпается – оно и к лучшему. Его напарница, его женщина давно научилась распознавать ложь лучше, чем любой полиграф. Он вряд ли сможет обмануть её, скрывая истинную цель задания.       Бартон невесомо касается губами плеча Романофф и, закинув колчан за спину, покидает своё «гнездо», точно зная, что вечером обязательно услышит её раздосадованный и, пожалуй, сердитый голос с едва различимыми русскими нотками. Точно в тот момент, когда хирургическая нить, следуя по пятам за иглой, коснётся краёв очередной его раны. ***       В Каталонии очень жарко.       Лёжа на крыше смотровой будки военной базы в ожидании своей цели, Клинт отчего-то вспоминает о первой совместной вылазке с Наташей: о поездке в Мельбурн, когда они впервые оказались не противниками, а союзниками. Там было так же душно, как и сейчас, а порывы ветра не приносили никакого облегчения, скорее наоборот – раскалённый песок попадал в глаза.       Только сейчас Клинт один. И он, наблюдая за происходящим на базе, совершенно не думает о возможных исходах миссии. Он хочет вернуться домой, как и любой другой человек, которого выдернули в редкий, потому и такой ценный, выходной. Бартон понимает: Наташа была права, когда говорила, что уехать в загородный дом можно вечером, а там и вовсе отключить все средства связи с внешним миром.       Нужно было её послушать.       Лучник старается сосредоточиться на миссии и, слыша в передатчике предупреждение Коулсона о приближающихся русских, решает сменить место наблюдения – если бы эти испанцы были чуточку догадливее, его бы давно обнаружили. С иностранными агентами, воспитанными КГБ, этот фокус вряд ли мог пройти. Клинт щурится, выбирая место, где максимально удобно можно устроиться, чтобы, в случае необходимости, иметь возможность отстреливаться.       В памяти всплывают слова наставника по стрельбе, взявшего юного Бартона под опеку после неудачного завершения «карьеры» акробата: «Не дай себя обнаружить и никогда не смешивай эмоции со стрельбой – лук терпит только хладнокровных». ***       Клинт понимает, что проигрывает.       У него остаётся всего три стрелы в колчане. Фил забирает нужные данные, поэтому теперь они отбиваются от команды русских и испанских агентов плечом к плечу. Бартон чувствует, как глаза застилает кровавая пелена – на лбу кровоточит глубокий порез, но времени на то, чтобы хоть как-то закрыть его, просто нет. Пятеро против двоих. Очевидно, Коулсон вполне способен справиться с двумя испанцами. Клинт уводит за собой троих, сражающихся с особым рвением, агентов. Он понимает, что времени остаётся совсем немного: простреленный бок отзывается ярым протестом на любое движение, а форма, кажется, уже пропитана кровью.       Двоих удаётся устранить: Бартон не промахивается, его стрелы попадают точно в цель. Жаль, что в колчане сиротливо покоится последняя. – Где же ты потерял свою русскую, янки? – русский агент скалится, приближаясь к лучнику, – Неужели, перебежала на третью сторону?       Его акцент слишком резкий, не такой мягкий, как у Наташи. Клинту отчего-то думается, что он видел этого русского когда-то давно. Возможно, он был в том отряде, на который они с Романофф напоролись однажды в Петербурге. – Я упустил момент, когда мы с тобой стали приятелями? – лучник держит своего оппонента на прицеле. – Романова. Как думаешь, что она скажет, когда я убью тебя?       Клинт забывает обо всех принципах, обо всех непреложных правилах. В крови закипает ярость: противник точно знает, что именно из-за него, из-за влияния Клинтона Фрэниса Бартона, Наташа перешла на сторону американской службы. Тетива, натянутая до звона, режет пальцы. Бартон не хочет слышать ни единого слова о ней. Она – его, и это никто не смеет этого касаться даже настолько заочно. Это противостояние не закончится, пока не погибнет один из агентов. Клинт это знает. Со стороны, должно быть, это может напомнить дуэль.       Пушкин и Дантес, не иначе. Бартон понимает, что проштрафился. Пули всегда быстрее, и лучник успевает почувствовать, как свинец раздирает мышцы и, проходя между рёбер, пробивает правое лёгкое. Он видит, как его стрела достигает цели, как падает русский мужчина, а после сам оседает на раскалённый асфальт, покрывающий полигон. ***       Солнце слепит глаза.       Клинт чувствует, как по губам льётся кровь, ощущает этот едкий металлический привкус. Отчего-то ему практически не больно. Только дышать тяжело: гуморальная циркуляция в лёгких нарушена, они заполняются кровью, не оставляя места для воздуха. Бартон кашляет и понимает: больше он не увидит свою напарницу. Он не пессимист, но на коде угасающего рассудка осознает, что в этот раз он не сдержал своего обещания.       Он не вернётся в их «гнездо». – Агент Бартон!       Голос Фила звучит так глухо, будто стрелок слышит его, находясь под воды. – Клинт, не смей закрывать глаза. Ты и не из такого выбирался, приятель, – Коулсон пытается закрыть две зияющие раны, из которых сочится пульсирующая кровь, – Доктор Чо подлатает, вернёшься в строй. Даже отпуск тебе и Нат выпишем…       Клинт смеётся, стараясь сфокусировать взгляд, но… То ли солнце слишком яркое, то ли сил совсем не остаётся – он видит лишь размытое лицо коллеги перед собой. – Ты же знаешь, что это бред, да? – Бартон хмурится, на мгновение возвращая своё зрение в привычное состояние, – Брось, я хреновый герой, а все такие когда-нибудь отправляются к Сатане, если он существует. Могу передать ему пару ласковых от тебя… – Бартон, ты хоть понимаешь, что тебя дома ждёт Наташа? И вообще, как мы будем без самого зоркого… – Фил явно использует все имеющиеся козыри в рукавах. – Да. Фил, послушай. Не говори ей о русских. Не стоит, – веки лучника тяжелеют, а солнце палит так беспощадно, что глаза закрываются против желания, – Лучше скажи Нат… Скажи, что я её люблю.       Сердце пропускает свои последние, сбитые и беспорядочные удары.       Фил понимает: больше ему никто не ответит. Он не знает, как сказать о произошедшем Наташе, потому что, вероятнее всего, организация потеряет не только Бартона: эту парочку первоклассных убийц невозможно представить друг без друга.       А солнце над Каталонией светит ярко, беззаботно.       Так же, как в Мельбурне.       Так же, как светило когда-то давно, в Будапеште.