Упрямое сердце

      Он смотрел на нее, лежавшую на скамье, обездвиженную крепким зельем. Она открыла глаза, и они были удивительно ясные и смотрели так, словно бы и не испила прежде опьяняющего дурмана. Она определенно увидела его …и испугалась. Даже в полумраке освещенного красноватыми бликами огня неметона он увидел, как расширились ее зрачки и слабо дернулось непослушное тело.       Он медленно шел к ней, стараясь не напугать еще больше резким движением, и она не отводила глаз, смотря на него прямо в упор. Он подошел еще ближе и вдруг что-то случилось — она будто неожиданно узнала в нем кого-то… Кого-то дорогого и любимого. Кого-то, о ком тосковала давно и безнадежно, не чая уж увидеть вьяви… И такая мука и мольба отчаянная и … любовь засветились в ее глазах… и поразили его в самое сердце.       Ему вдруг показалось, она хотела что-то сказать, помстилось даже — позвать, удержать… Но губы не повиновались, тело не слушалось. А глаза… Глаза ее властно звали его и молили, без слов говоря — не уходи, останься… Промелькнула шальная мысль — а ну и впрямь узнала?.. Но он тут же прогнал ее прочь, не позволяя ни на миг задержаться… Вон смотрит как. На него ей так никогда не смотреть. Нет, не для него такие взоры…       Как знать, за кого она приняла его сейчас… Кого увидела в его обличье… Ну уж не воеводу точно, горько усмехнулся он про себя. Ишь, о чем мечтать вздумал. Не могла она на него так смотреть… Не про него честь… На него-то она всегда смотрела с затаенным страхом, ни дать ни взять как на опасного прирученного зверя, с которым всяко лучше сторожко… неровен час укусит. Лучше уж держаться опричь, а то и вовсе на глаза лишний раз не попадаться! От беды подальше… Так-то верней. Отчего только навязчиво мстилось ему порой — мелькало что-то в ясных серых глазах, словно бы сама душа ее девичья глядела на него испытующе, ища чего-то и не находя, и стоял в тех глазах немой вопрос… Что-то было, чего он не взялся бы обьяснять нипочем, все одно не выскажешь в связную мысль… То был обрывок неясного ощущения, странной тянущей болью отзывающийся в груди после каждого такого взгляда…        Невольно он снова залюбовался ее косой, струившейся тяжелой тугой змеей с лавки и долго стлавшейся по дощатому полу. Ох, девка… Не чесать ему никогда эту косушку… Не разбирать по волоску любовно, пуская пальцы в русую гущину… Не сжимать в руке, чувствуя под пальцами туго перевитые шелковые пряди… Не срезать под самый затылок, принимая ее добровольную жертву как знак любви и верности… Нет, он не стал бы срезать, такую-то красоту!.. Оставил бы. Себе на радость и загляденье…       Он видел — она силилась пошевелить плечом и — диво — ей это удалось, и белое точеное девичье плечо высунулось из широкого ворота рубахи…       Он сел рядом с ней на скамью. Как красива была она сейчас, нежная, беззащитная, манящая… Смотрящая на него без страха, тем зовущим взглядом из его снов, о котором втайне давно и помимо воли мечталось ему… Как смотрят на единственно любимого, желанного…       Он знал, что творит безумие, и едва мог совладать с собой, и боялся этого. Все одно под дурманом, назавтра и не вспомнит… Сердце гнало кровь гулкими болезненными ударами. Все существо его стонало и просило, молило только об одном — коснуться… ну хоть на миг дотронуться до нее… хоть на один-единственный миг. Он знал, что другого раза не будет. Знал он и то, что дурман держит крепко и все бывшее тут вспомнится позже туманным сном, в каком быль накрепко сплетена с небылью и уж не разобрать, где кончается одно и начинается другое…       И он не выдержал.       Отдался на волю нестерпимого и властного зова, что шел из глубины ее глаз и манил, приковывал к себе, и не было сил противиться ему…       Он обнял ее лицо ладонями, наклонился совсем близко… Время остановилось для него, когда он поцеловал ее. Очень бережно, едва коснувшись губами ее нежных губ, о которых так давно мечтал, все гадая — улыбнутся ли ему эти губы когда-нибудь, и уже зная ответ… Лучше уж ей никогда ему не улыбаться. И не смотреть никогда больше вот этими глазами, зовущими, рвущими сердце из груди отчаянной немой мольбой… … И была бессонная ночь. И стояло наваждением перед глазами белое точеное плечо, словно светящееся в полумраке неметона… и черный, угольком начертанный на нем священный сокол Рарог. Он видел этот знак на ее девичьем теле, такой же, что сам он носил на груди… Он будет знать его там даже тогда, когда угольное крошево осыпется и насовсем сотрется с ее кожи.       И поцелуй… один-единственный.       Это все, что он мог получить. Более не на что надеяться… нечего ждать.       Квэнно.       И пришла мысль — вот теперь хоть все оставшиеся гейсы разом нарушай…       Пускай на краткий зыбкий миг.       Пусть не на него смотрели с такой любовью и болью любимые глаза, не его звали…       Но было.        Было…       На память смертную возьмет он тот поцелуй… И ощущение нежной девичьей кожи под пальцами… И те глаза ее…       Будет о чем вспоминать в последний миг… Когда третий нарушенный гейс властно прикажет наконец умолкнуть навсегда упрямому сердцу.       Квэнно.