Слышишь? К утру я тебя забуду.

      День сурка. На автопилоте, с запланированной (разве это планы?) программой, аксиомой впечатываясь под самую кожу. Безвкусная пластинка одноразовых будней.       Забираться в продрогшую электричку, хаотично тычась пальцем в стертую кнопку, пока не откроются двери.       А затем идет неопределенная игра в "стульчики". Словно сквозь скрипучий рупор отданная команда, словно хриплый баритон, вещающий: «На первый-второй рассчитай-сь!» Но голоса нет — есть заложенная в черепную коробку программа: отыскать блудливым взглядом свободное место и плюхнуться, подогреваемый загнанным дыханием, на пластиковое сидение.       День сурка. У Джоэла на сегодня не существует планов. Не существует на завтра, на ближайшую неделю и на вгрызающиеся под самые ребра пустой квартирой выходные. Тоскливо влечь свое существование, когда в кошельке гремит лишь мелочь, а до запаздывающей (как всегда) зарплаты еще остаток едва начавшегося месяца.       Из коробки в коробку, из транспорта на ленту эскалатора, вниз, в очередную коробку с таким же бесперспективным планктоном. Что в голове у планктона? Заботы о детях? Посещающие безмолвным воплем мысли о блеклом отрезке под названием «жизнь»? Сложно судить, когда ты запечатан в округлость лобовой кости, сложно судить, когда тебе практически плевать. И так же трудно делать выводы, руководствующиеся принципом «ткнуть пальцем в небо», когда на кончике языка пресловутое: «Не забыть оплатить квартплату».       Грязного цвета однотипные блоки с тысячами окон — городские кирпичные монстры, проглатывающие тебя вместе с костями, даже не подавившись. Влажные от дождя машины ослепляют зрачками ближнего света, что-то отчаянно гудят. А Джоэл в детстве сравнивал рычащее железо с причудливыми насекомыми: у каждого своя морда, свой нрав и свои габариты. Азурное инсектовидное бьет по тормозам, а из опустившегося окна проглядывает стесненная одеждой рука. «Ты ослеп, что ли, козёл? Двигай быстрее, это тебе не сквер для прогулок!»       У Джоэла дрогнувшая вздохом тоскливая улыбка и вяло выставленная вперед пятерня. Жест извинений. Его жизнь соткана из стыда и отдававших горечью извинений. Просить прощения за копошение на кассе, за тихо произнесенный заказ, за помехи на том конце провода. За свою жизнь? В движениях сквозит неуклюжесть. Джоэл — олицетворение неуклюжести: споткнуться, переступив порог магазина, не заметить перебегающую дорогу кошку, столкнуть незнакомца в дверях лифта. Список продолжительный и может затянуться на дней -дцать, если перебрать в памяти все моменты собственной неловкости: лучше не вспоминать.       Колючий свитер щиплет кожу, трет затылок, а пальцы отчаянно скребут зудящий хребет. Мать всегда говорила, под такую одежду стоит надевать футболку. Мать всегда права. Теорема доказуема и с каждым разом становится всё смешнее. Джоэл думает, неплохо бы заскочить в родительский дом на той неделе, соврать, что тебе дали отпуск, услышать свежеиспеченные сплетни и предсказуемо удалиться в бывшую комнату. Странно.       Джоэл — сгусток невнимательности, кровоподтек пресловутости и плевок мироздания. Джоэл иронизирует. Если только чуть-чуть. А еще убеждается в правоте шахини. «Еще раз увижу, что ты витаешь в облаках на кассе — выпну из отдела».       Отдел. Арендованную комнатушку на цокольном этаже так назвать даже не повернется язык. В книжном сегодня ажиотаж и заметное оживление. Почему? Прозрение приходит постепенно, безвкусно и противно сморщенным носом в какие-то доли секунды. Красно-розовая мишура, запах орхидей и дешевого парфюма. Парочки, держащиеся за руки, подарочные ленты и прилюдное лобызание. Продолжать список нет никакого смысла.       Валентинов день навевает воспоминания. Какие? Если у него даже не было девушки. То есть, совсем никогда. На ум приходит Елизавета — та, что первая, та, что муза вдохновеленного патронажем Шекспира. Джоэл мотает головой, вытряхивая из-под сбившейся прически ворох мыслей — так отряхиваются попавшие под дождь собаки: с неприязнью рыча, смешно покачиваясь и продолжая путь дальше.       Стрелка часов лениво бегает по циферблату свой пожизненный марафон. До конца смены еще четыре часа. Кажется, прошла целая вечность и обратно — и так раза три при правильном расчете. У Джоэла перед глазами неаккуратно прокрашенные, уже теряющие неестественный оттенок, волосы цвета индиго. Любимый.       А еще у Джоэла ностальгия по спелым мандаринам и утреннему скрипу белоснежного снега. Где-то над легкими затягивается узелок: тянущее ощущение чего-то приятного, эфемерного и недосягаемого. Джоэлу не вспомнить: Джоэл растяпа.       Родители твердили, что даже в самом гнусном человеке можно найти дающий надежду проблеск маячившего на горизонте света — пусть от фонарика или от спички. Вот тебе и положительная сторона. Джоэл с каждым бесполезно выброшенным в прошлое днем ощущает себя кругом: без сторон влекущего тяжким грузом налет ординарности.       Перед глазами танцует горчичная толстовка. И теперь волосы отчего-то окрашиваются в блекло-розовый: таким бывает прилипающая к нёбу сладкая вата в парке аттракционов или акварельные облака. Почему?       Джоэл выпадает из реальности и пропускает мимо ушей вопрос покупателя. Ощущает виском прожигающий взгляд босса и переспрашивает. Дважды. Здесь начинаются полномочия памяти, более походящей на дуршлаг: прохудилась и отказывается выполнять элементарные распоряжения. Совсем под стать хозяину. Стоит держать на привязи и через силу тащить за собой.       Человеческая память — особа капризная. Может въесться вечным ожогом или приласкать накатившей морской волной, залечивая, зализывая, выхаживая.

– Джоэл?

      Блики от чьих-то очков причудливо скользят по избитому бессонницей лицу. Джоэл оглядывается. Дежавю? Что он знает о дежавю? Лишь очередные проказы мозга, сбой в системе и вирус в матрице. Брови стремятся к переносице, а под лохматой шевелюрой что-то отчаянно зудит. До скрипа, до хрипоты.       Впечатывание в полотно памяти прошедшие двадцать четыре с каждыми новыми становится всё бессмысленнее. Восьмичасовой момент отречения сотрет и этот четверг. Сотрет электричку, сотрет мысли о квитанции, пройдется наждачкой по утреннему почти-инциденту с машиной. Плеснет ацетоном по имени «Клементина». Тринадцатое февраля прошедшего. Сотрется и это.

– Ты только перестань мне сниться.