Замри, умри, воскресни.

***

Жара невыносима, воздух сухой, раскалённый, застывший, словно мёртвый, каждый вдох обжигает лёгкие, оплетает их тугими канатами, пот градом течёт по рукам, по спине, ноги немеют... Мозоли, натёртые за сутки непрерывной ходьбы, вынуждают хромать. Усталость подчиняет, парализует мышцы, прокрадывается во все поры, во все клетки, струится по тонким сосудам, а сердце, пусть слабо, пусть тихо, но так тревожно и чутко трепещет в груди, пытаясь не угаснуть, не остановиться. Съёжившийся, израненный клочок жизни, он не сдастся, никогда, специально, смерти назло. Улица, куда свернул Стивен, пуста и молчалива, безразлично встречает его тусклым взором, грязная и пыльная, очередной неудачный выбор, жизнь будто перекроили, сшили заново, смастерили из одних лишь неудач, и это бессмысленное блуждание по городу будет вечным, не иначе, незримый противник выдал сильную карту, но увы, нечем крыть. Отчаяние обвивает воспалённый разум, набрасывает на него прочную сеть, и он барахтается, силится вырваться, но только застревает сильней и сильней. В груди замерзает, теряет последние капли тепла, когда-то живая, реальная вера в спасение. Уже не больно, почти. Уже всё равно, к сожалению. Замри, замри, умри... Мимо Стивена, пошатываясь, волочась на трёх лапах, держась из последних сил, хромает исхудавший, лохматый пёс, на миг застывая, поднимая на мужчину робкий взгляд, полный беззвучной мольбы. Словно споткнувшись, сердце вздрагивает, пропуская болезненный удар, и от зудящих висков до искалеченных пальцев по коже ползёт лихорадочный импульс. Доктор останавливается, моргая, пытаясь собрать осколки собственных мыслей, разбившихся вдребезги, оборачиваясь, смотря хромающей собаке вслед. – Эй... Иди сюда... Окликнув пса, Стивен опускается на корточки. Кажется, он просыпается, вырывается из глубокого сна, снова видит жизнь настоящей, равнодушной к тем, кто слаб, беспощадной к тем, кто нуждается в помощи. Шанс быть нужным, забрать чью-то боль... Считанные минуты, но можно забыть, что судьба, вероятно, давно похоронила и вбила в землю над могилой деревянный крест. Пёс нерешительно ковыляет ближе, протягивая сломанную лапку, с надеждой, со страхом, невольно дрожа. – Эх, ну что тут у тебя... Стивен понимает его, чувствует, как боль, застывшая в его глазах, тонкой нитью соединяет их потерявшие силы, пустые души. Осознаёт, как мало, кто понял бы, как мало, кто смог бы понять... Потухший взгляд животного словно пронзает насквозь, и Доктор чувствует, здесь и сейчас, когда кажется, даже время затаило дыхание, как же сильно они похожи... Замри, умри, воскресни... Дрожащие пальцы касаются согнутой, хрупкой лапки, осторожно сжимают, взгляд падает вправо, где на пороге ветхого домика с полусгнившей дверью навалена стопка тонких дощечек. «Не идеально, но сойдёт, – мысленно хмыкает Стивен. – Так, кажется, в рюкзаке был бинт, точно был...» Минуты летят одна за другой, глаза контролируют каждое движение рук пытливо и зорко, порой пальцы не слушаются, дёргаются, сбивая плавный ритм, эти полу забытые ощущения, украденные, недоступные, нужные, сердце больше не замирает, не молчит, его звонкие удары наполняют смыслом реальность, мгновение, короткое, случайное, желанное, вне всякий сомнений, здесь и сейчас забыто отчаяние, боль... Пёс поднимает на Доктора чуть задумчивый взгляд, оживающий, покорный и тихий... Глаза наполняет лёгкое мерцание, бесчувственная тьма рассеивается, уступая слабому свету... На секунду опустив перебинтованную лапу на землю, он протягивает Стивену здоровую, пытаясь вложить в незамысловатый жест те крупицы благодарности, доверия, преданности, на которые ещё способен. И мир, отразившийся в его глазах, такой удивительный, странный, необъяснимый, полный магии, невидимой, неосязаемой, лишь ощутимой... Всегда зажигает свет, если он потухает. Замри, умри, воскресни... ...Открой глаза, самое время проснуться, ну же, пожалуйста, воскресай...