Часть 1
19 февраля 2017 г. в 21:56
Впервые мы встретились, когда мне было пять лет. Его семья только переехала в квартиру этажом выше нашей, и это была его первая прогулка в новом дворе; первое знакомство с его обитателями: детьми, пьяницами, прикормленными Муркой и Грэем.
Он был старше меня — это сразу бросалось в глаза. Я была самой младшей, поэтому все-все казались мне старше, мудрее и опытнее. И пусть старше они были всего на год-другой.
Единственное, что врезалось в мою память — глаза: зеленые-зеленые, широко распахнутые, с каймой пушистых светлых ресниц; он всегда как-то необычно щурился и улыбался загадочно.
Весь он был соткан будто из света: светлые, торчащие в разные стороны волосы, светлая кожа, носящая огни румянца там, где находятся щеки, искрящаяся азартом широкая улыбка. Мне он казался ангелом, переехавшим к нам с окраины.
В нашу маленькую компанию он влился не сразу — мальчишки долго присматривались к нему, размышляли, можно ли доверять. А я сразу знала — можно. Не может же быть плохим тот, за чьей спиной вздымались два белых крыла?
— Знакомься, — чинно начал наш «голова» — Ромка, — Это Мишка, Севка, Петруша, Костя, Денька и… — тут он запнулся и, повернувшись ко мне, сказал — Наша мелкая.
— Рада, — поспешила пояснить я. Ведь они так и звали меня — «мелкая».
— Я тоже очень рад, — расплылся в улыбке он. Ввысь взлетел звонкий детский смех.
— Нет, я тоже рада, но это мое имя — Рада.
Мне хотелось провалиться сквозь землю, ведь впервые я сталкивалась с такой реакцией. Я чувствовала, как начинает гореть лицо; выдавали меня всегда уши, становясь ярко-алыми и будто увеличиваясь в размерах.
А вот он ничуть не смутился. Широко улыбнулся, и сквозь хрустальный смех послышалось:
— А я Матвей.
Благодаря ему мы в полной мере смогли понять, что такое веселье. Нет, к стройкам мы не ходили — их попросту не было. В люки не прыгали, котят не мучили — даже, наоборот, со всей округи мы подбирали бродячих животных, отмывали их, кормили, а затем писали объявления (пусть и с ошибками) и раздавали в добрые руки. Матвею всегда удавалось найти эти самые руки быстрее всех.
С Муркой, местной подслеповатой полосатой кошкой, они подружились сразу. Она частенько забиралась к нему на колени, мурлыкала, а он чесал ей за ухом и шутливо отвечал.
Грэй поначалу отнесся к чужаку как положено защитнику — с недоверием и осторожностью. Но даже суровое сердце пса — дворянина не смогло устоять перед мягким светом, клубящимся внутри Матвея.
Мы строили домики на деревьях, обустраивали их, а затем теплыми летними вечерами придумывали множество игр. Вернее, Матвей придумывал, а мы поддерживали.
Мальчишки делали для меня кукол из прутиков, шили им одежки из листвы. Я была самой счастливой…
Спустя три месяца после переезда отец Матвея повесился, выбросив перед этим полугодовалую дочь из окна и заколов жену, которая пыталась защитить младенца. Матвею повезло — он был с нами, рассказывал о чудесных приключениях рыцарей в Другом Мире.
Все, что у меня осталось от него — крошечный кусочек воспоминания.
Мы росли, постепенно памяти приходилось избавляться от старых витражей, заменять их новыми. Но даже всесильное Время не смогло вытеснить его глаза.
В конце концов, все мы превратились в скучных и серых взрослых: Ромка стал тучным бизнесменом в черном костюме. Петруша теперь не Петруша, а Петр Владимирович, доцент в каком-то там престижном университете, связанном с химией. Мишка и Костя стали инженерами и устроились на завод. Севка засел в офисе, раньше всех женился. Денис Игоревич закончил иняз, и теперь на каждые праздники мне приходят открытки с изображением Статуи Свободы.
Я очень старалась удержать в себе ту маленькую непосредственную Раду, поэтому стала актрисой. Все вокруг ворчали:
— Зачем тебе этот актерский.
— На вокзале решила жить?
— Иди лучше на бухгалтера, там люди деньги получают!
И никто, никто не желал слушать, что не нужны мне эти их деньги. Мне нужна я, такая, как прежде.
В тот день лил дождь. Все вокруг покрыла пелена серости, заражая унынием сердца людей, которые осмелились выйти из дома. Сильный ветер то и дело норовил вырвать ненадежный зонт из рук, вытолкнуть меня под косые упругие струи дождя. В ботинках противно хлюпала вода из луж; было холодно и безрадостно.
Я спешила на спектакль. Это был не первый мой выход, но, пожалуй, самый волнительный — первая главная женская роль. Играть мне нужно было девушку, которая решилась в святки погадать на суженого, пропавшего без вести на войне. Огромное зеркало в тяжелой дубовой оправе пришлось специально заказывать — нигде не могли найти. А там и костюмы для нас сшили, и обувь купили, и грим заменили. Красота!
Только мысли о приближающемся выходе на сцену согревали меня в тот ужасный день.
— Радочка, — всплеснула руками Любовь Васильевна, заведующая гардеробом, — Ты же промокла до нитки!
— Рада! Где тебя черти носят! — издалека загромыхал наш главный, Олег Николаевич, — И что за вид!
— Что ж вы, Олег Николаевич, на девочку-то накинулись, — встала на мою защиту Любовь Васильевна, — Неужто не видите, что за окном творится!
Пока они препирались, я незаметно оставила на столе доброй тети Любы коробку конфет и прокралась в гримерную, где меня уже ждали.
— Радость наша!
И в актерской труппе я была самой младшей, поэтому и прозвище такое — «Радость». Ладно, хоть не мелкая, и на том спасибо.
Кто-то уже наливал горячий чай, пододвигал ближе вазочку с печеньем; кто-то доставал из чехла мое платье, а из коробки — туфли. Кто-то рассказывал про «Дашеньку, которая заболела за день до премьеры, поэтому у нас новый костюмер».
Мне правда казалось, что ничто не сможет испортить этот прекрасный вечер. Мы отыграем, получим незабываемые эмоции, минуты аплодисментов, горы цветов, а потом будем обмениваться впечатлениями: что получилось, а что можно было бы получше, но и так отлично.
На сцене погас свет. У меня было всего полминуты, чтобы занять свое место — перед зеркалом. Затем зажечь свечу, произнести слова и долго-долго напряженно вглядываться, ища родной силуэт в гимнастерке, пока на мое плечо не опустится рука «мертвого жениха».
Заняла. Зажгла. Пламя свечи, горевшее ровно, у зеркала вдруг заметалось, заискрилось, будто испугалось чего-то. Зал замер в ожидании. А я чувствовала мороз по коже и суеверный ужас.
— Суженый-ряженый, покажись, милый мой, появись. Суженый-ряженый, покажись, милый мой, появись. Суженый-ряженый, покажись, милый мой, появись.
Я смотрела лишь на пламя, которое внезапно вспыхнуло и сжалось, будто котенок свернулся в клубок. Перевела взгляд на зеркальную поверхность, и крик застрял в горле.
С той стороны на меня смотрело не мое ошеломленное отражение, нет. Те самые глаза, которые я часто видела во снах.
Матвей повзрослел. Светлые пряди падали на глаза, которые щурились точно так же, как и семнадцать лет назад. Улыбка была точно такой же, как и семнадцать лет назад: загадочная и в то же время яркая. Одной рукой он опирался на раму — с той стороны. А за спиной, в тени, вздымались два крыла.
Всесильное время в тот момент остановилось. На сцене остались лишь мы — я, зеркало и он.
Я медленно приподнялась. Подползла ближе. Будто находясь в забвении, коснулась пальцами рамы. Все правильно, дубовая оправа, я чувствовала ее. Но Матвей никуда не исчезал, все так же улыбался и щурился.
Мне хотелось позвать его. Вдруг на меня водопадом обрушилось все то, что было погребено заживо внутри — воспоминания. Ну и, может быть, чувство, такое робкое, трепещущее и маленькое, как колибри. Моя первая детская любовь. Моя единственная неправильная привязанность к призраку прошлого, который появился тогда передо мной. В зеркале.
И ведь не обернуться. Не закричать. Не потерять сознание. Не остановить слезы, градом катящиеся по щекам, теряющиеся в складках длинной юбки.
Ладонь второй руки Матвей положил на зеркальную гладь и кивнул. А у меня руки отяжелели, будто камни к ним привязали, похолодели.
Он ждал. А я боролась с наваждением, понимая, что все это невозможно. И вообще абсурдно. Но зеркало-магнит тянуло, тайные желания внутри меня обретали голос все более громкий.
— Прикоснись.
— Чего ты ждешь?
— Ничего страшного не будет.
— Давай, ну же.
— Ты же семнадцать лет этого ждала.
— Вперед, не медли.
Будто под гипнозом, я подвинулась еще немного вперед и уронила трепещущую свечу. Ткань, на которой стояло зеркало, охватила всепожирающая стихия. Огонь стремительно перекинулся на тяжелую дубовую раму, заставляя лак пузыриться и трескаться.
По ту сторону забился Матвей. Он неистово бил руками по стеклу, но все тщетно. Внутри росло отчаяние — я ничем не могла помочь своему Богу. А он тем временем остановился, поднял голову, улыбнулся так… жутко и расправил абсолютно черные крылья.
И исчез. Вместе с диким огнем.
Вдруг все снова пришло в движение. Пламя свечи ровно замерцало во тьме. Холод покидал мое тело.
Плечо почувствовало тепло чужой руки, я обернулась. Все правильно, это мой жутко загримированный «мертвый жених» в гимнастерке.
Спектакль закончился.
Зло не смогло проникнуть в мое сердце.
Ведь в тот последний день Матвей подарил мне свои белоснежные крылья.