Lie

Её присутствие в доме ощущается горьковатый ноткой духов, а ещё едва уловимой дрожью слева под ребрами, словно та невидимая нить, связывающая их более полтысячелетия вот-вот порвется. Лжец. — Кэтрин. В сумерках просторного кабинета её светлое лицо кажется призрачно-бледным. Древний думает, что так оно и есть: Кэтрин Пирс — призрак той, которую он любил однажды. Лжец. — Здравствуй, Элайджа. У неё в руках бокал наполненный чем-то золотисто-прозрачным, а в карих глазах хмельной усталый блеск. — Клаус все еще зол. Тебе не следует быть здесь. Вампирша смеётся тихо, слегка запрокинув голову назад. И от смешка этого, едва слышного, дребезжит под ребрами. — Клаус… Клаус… Клаус… Всегда и навечно, да, Элайджа? Кэтрин допивает остаток напитка, пачкая краешек бокала отпечатком красной помады. У Элайджи гнетущие чувство сожаления и какого-то неясного смущения от разбитого вида мисс Пирс, словно он невольно заглянул туда, куда не следует. — Знаешь, — продолжает вампирша, не стесняясь наполняя свой бокал снова, — я ведь думала, что это Клаус сделал меня той, кем я стала… Я думала, это твой брат лишил меня всего: счастья, любви, веры. Жизни… Взгляд Кэтрин на миг цепляется за идеальный костюм Первородного, скользит по вороту белоснежной рубашки и, наконец, впивается в безразличную радужку его карих глаз. Лжец. — Но я ошибалась. Это был ты. Она выпивает залпом налитый напиток и, едва заметно морщась, прикладывает ладонь к губам. Хохот, истерический, надрывный пробирает ее. Кэтрин смеётся закинув голову и водопад её тёмных волос рассыпается по спине. Элайджа безучастно наблюдает за бывшей возлюбленной, не решаясь прекратить её истерику. Где-то в глубине своей души, о которой он предпочитает не вспоминать, он чувствует: теперь у Кэтрин Пирс есть на это право. — Жизнь так жестока, милорд. Если мы перестанем верить в любовь — зачем тогда жить? Древний прекрасно помнит эти слова. Как и ту юную, живую девушку, убегающую от него в саду. Кто мог тогда знать, что дурацкая игра станет смыслом существования обоих? Она убегает, он преследует… — Я всего лишь хотела полюбить тебя… Кэтрин понимается, пошатываясь, вновь блуждает взглядом по комнате, словно где-то среди старинных фолиантов на антикварных полках спрятан ответ. — Погляди же какую цену мне пришлось заплатить! Её прекрасное лицо искажается хищной маской сущности, которую ей пришлось принять для того чтобы выжить и быть может полюбить. — Я больше не достаточно хороша для Вас, милорд? — она оказывается близко в одно мгновение, и Древний может различить каждую темную выпуклую вену на её лице. Как же близко! Как же далеко… В кончиках пальцев импульс: провести по лицу, снимая ужасающую маску монстра. Но Элайджа не осмелится. Ведь Кэтрин права, он виноват в том, что произошло с Катериной. Лжец. Она смеётся ему в лицо. Истерично, хрипло. Жутко. Он не вынесет этого больше: слишком много страха, ненависти и вины. Да, вины, больше всего. Схватить за плечи, сжав что есть силы. — Я никогда не хотел для неё такой судьбы, — проталкивает сквозь зубы оправдание Древний. — Я хотел спасти, защитить… — он встряхивает её плечи с каждым словом все сильнее, но Кэтрин смеётся, отрицательно мотая головой. — Нет, нет, нет… — вампирша безвольно обвисает в его руках, откинув голову назад. Дышит она прерывисто, словно старается удержать в себе рыдания. — Скажи… — едва различимый шепот. — Скажи это снова, Элайджа… Один вздох и она сворачивается в объятиях Первородного, доверчиво прижимаясь к его груди. — Прошу… — ее горячий шепот опаляет. Она очаровывает. Привычно. Ложно. В тысячный раз он поверит ей. — Я бы спас тебя, моя Катерина, — глядя в блестящие карие глаза, говорит Древний. — Я бы спрятал тебя от всех бед и горестей. Я бы полюбил тебя всем своим мертвым сердцем и ты полюбила меня. И никто бы не посмел разлучить нас. Слышишь? Горячие слёзы катятся по щекам Кэтрин, и эта ложь делает её самой счастливой.