Глава 3. Ты и Я
7 сентября 2017 г. в 20:41
Мисс Уильямс предложила обговорить подробности сегодня же вечером, после окончания её рабочего дня. «Я как раз знаю на соседней улице одно кафе, где варят самый вкусный кофе во всем Лондоне» — прощебетала девушка, и всем стало понятно, что возражений она не примет.
Рабочий день у Розы заканчивался через два часа, так что мы с Сириусом еще побродили по разным магазинам и магазинчикам — откуда только у Бродяги такие познания о маггловском Лондоне? — а также немного просто посмотрели исторический центр города.
Разговор с девушкой вышел приятным для обеих сторон. Уильямс подробнее обрисовала свое предложение: можно было сделать фотосессию в самых обычных магазинных шмотках, но с гримом, имитирующим нечеловеческое происхождение персонажа. Но от этой идеи я сразу отказался — у меня вполне были деньги и на комплект новой магазинной одежды, и на пошив чего-то индивидуального, а вот пускать кого-то в собственный гардероб мне решительно не хотелось. Нечего чужим шастать по Сумеречному Замку.
Как ни странно, Роза от этой идеи пришла в неописуемый восторг, заверив, что деньги придется тратить только на ткань и отделку, а пошьет все ее подруга совершенно бесплатно, ибо она тоже состоит в её команде. Данное заявление вызвало у меня глубочайшие сомнения, но подумав, я решил, что ничего с этого не теряю, кроме денег — а их, как внезапно выяснилось, у меня несколько больше, чем мог рассчитывать сирота-полукровка, не имеющий родственников-аристократов в магическом мире. Впрочем, до тех же Малфоев мне далеко, но можно же немного пошиковать, особенно после стольких лет у Дурслей?
В итоге мы договорились, что встретимся через неделю в этом же кафе, но уже со всей командой фотографов и сочувствующих. За это время Роза планировала прокомпостировать мозги своим друзьям, а мне надлежало придумать какую-нибудь основу своего будущего образа.
В результате походов по магазинам я стал счастливым обладателем нескольких комплектов повседневной одежды на разные случаи жизни и времена года, некоторого количества парадной одежды, — в том числе темно-серого костюма-тройки с пиджаком до середины бедра, от которого я сначала всячески открещивался, а потом не мог поверить, что вообще какие-либо вещи могут сидеть на мне настолько хорошо, — а также пары высоких армейских ботинок на шнуровке. После случая с пиджаком я решил не начинать сразу спорить с Сириусом, а для начала проверить, что же такое предлагает мой крестный — в итоге выяснилось, что, несмотря на кажущуюся тяжесть, это невероятно удобная обувь.
И хотя покупка одежды в итоге оказалась очень интересным занятием, да и к тому же мы влипли в какое-то очередное приключение, за день я невероятно устал. Сил моих хватило на то, чтобы съесть легкий ужин, но как только моя голова коснулась подушки, я отрубился.
***
Сны у меня всегда были странные — видимо, в противоположность дневному безумию, окружавшему меня, ночью все было удивительно логично и понятно. Ну, насколько вообще всё может быть логично во сне.
Более того, периодически я даже осознавал, что все вокруг — не более чем сон. И я, конечно же, пытался брать под контроль подобные сновидения. Поначалу получалось плохо, но через некоторое количество времени я освоился и начал получать от этого удовольствие. Удивительное чувство — иметь возможность изменять окружающее пространство по собственному желанию.
Но в этот раз все выглядело несколько иначе. Хотя я и понимал — помнил, — что сплю, окружающее пространство казалось слишком реальным даже для осознанного сновидения, но при этом все равно что-то здесь оставалось неправильным.
Место походило на слизеринскую гостиную, какой я её запомнил по нашей диверсии на втором курсе: камин с горящим в нем ярким огнём, несколько кожаных или обитых зелёным бархатом кресел, факелы с зеленоватым пламенем на стенах… вернее, на клубящейся тьме, которая заменяла здесь стены и, кажется, поглощала практически весь свет.
Условно-нормально был освещен только небольшой полукруг около камина, а потому фигуру в одном из кресел я заметил далеко не сразу.
Маленький, худенький мальчишка, которому я не дал бы и одиннадцати, сидел, обхватив колени, будто в надежде защититься от окружающего мира. Внешний вид его, мягко скажем, не связался у меня с богато обставленной, — пусть этого богатства сейчас практически не видно, — гостиной факультета чистокровных снобов: босые ступни, выглядывающие из-под обтрепавшихся понизу грязно-серых штанов; сверху, кажется, рубашка из такой же вылинявшей до невменяемого состояния ткани. За чуть длинноватыми растрепанными волосами было не видно уткнувшегося в колени лица, но у меня появилось чувство, что этот ребёнок мне знаком.
— Что ты здесь делаешь? — как можно более мягко постарался обратиться я к этому мальчику, — ну не девочке же? — но он все равно дернулся, как от удара
— Кто вы? — испуганно прошептал мальчик, резко подняв голову. Открывшаяся мне картина была ещё более безрадостна: бледная кожа, впалые щеки, чернота под глазами... Только вот сами эти глаза невозможного свинцово-синего цвета горели какой-то обреченной решимостью.
— Меня зовут Гарри, а тебя? — я опустился на корточки перед креслом, так что моё лицо теперь находилось даже ниже лица этого ребёнка. «Надеюсь, он воспримет это как знак доверия», — подумалось мне. А ещё я заметил, что тоже одет лишь в штаны и рубашку, но только чёрные и куда более добротные.
— Вы не ответили, кто вы, — в его голосе послышались раздражение, но за этой маской я слышал страх. — Зачем вы спрашиваете?
— Мне просто любопытно, что это за место и что в таком странном месте забыл ты, — я перенес свой вес с пальцев на пятки, а потом перекатился на колени движением, присущим скорее профессиональному танцору, чем магу-недоучке — во сне тело привычно было удивительно лёгким и гибким.
Мальчишка смотрел на меня, широко распахнув глаза, и, кажется, пытался понять, заслуживают ли я доверия. Во мне крепло чувство, что я знаю этого мальчишку.
— Я не знаю, что это за место, — кажется, ребенок пришёл к каким-то выводам, и выводы эти были в мою пользу; из-под маски раздражения показался даже не страх, а самый настоящий ужас. — И я не помню, как я здесь оказался. Помню только, что меня зовут Том.
И вот тут-то в голове, наконец, сощелкнулось — точно такие же глаза были у Риддла-из-дневника!
Только вот это мальчик не был похож не то что на Тёмного Лорда — он даже на красавца-старосту со Слизерина похож не был. Скорее уж, на жертву концлагеря.
«Или на детдомовца начала века», — внезапно осенило меня.
Заметив слёзы, стоявшие в глазах детской копии моего смертельного врага, я невольно проникся к нему глубоким сочувствием, почему-то даже не задумавшись, что же мелкий Риддл делает в моем сне.
Слитным движением я перекатился с колен на пальцы, а затем выпрямился, одновременно подаваясь вперед и, оперевшись на колено, перетек в кресло, заключая юного Волдеморта в крепкие объятия.
Мальчишка, кажется, сначала опешил от такого к себе отношения, но потом уткнулся носом мне в грудь и расплакался, цепляясь тонкими пальцами за рубашку и периодически неприятно прихватывая кожу.
Поначалу я не заметил, что лёгкая, едва заметная боль от детских ногтей превратилась по что-то более серьёзное. Но когда я попытался отстранить от себя риддловскую руку, чтобы избавиться от неприятного ощущения, то с ужасом заметил, что пальцы Волдемортыша уже почти на фалангу погрузились в моё тело, а по его рукам текли ручейки крови.
В то же мгновение я отскочил от Риддла, оказавшись как раз на границе освященного пространства. На месте же измученного ребёнка сидел маленький монстр с перепачканными кровью пальчиками, горящими багровым огнём глазами и дикой, звериной ухмылкой на бледном лице.
— Пожалуйста, умри для меня, — прошипело это существо, а я предположил, что это все всего лишь ещё один насланный Волдемортом кошмар. Нужно было лишь постараться проснуться, чтобы сбросить это наваждение. Но сон казался слишком реальным, чтобы так просто от него избавиться.
И тут мне почему-то вспомнилось, как я развлекался в осознанных сновидениях: от полета без метлы до изменения окружающего мира. Мне пришло в голову, что подобные навыки вполне можно было бы использовать против Волдеморта. Как-никак, это мой сон, и никто, кроме меня, не властен над ним.
— С чего бы это мне умирать? — со все теми же мягкими интонациями, сейчас, наверное, кажущимися издевательством, спросил я, а тьма, заменявшая этому месту стены, сжалась вокруг кольца света, послушная моей воле.
— С того, что я хочу жить, — Я не был уверен, говорит Риддл на английском или же на парселтанге, настолько явственно в его голосе слышалось шипение. — Ты же ведь добрый, да? Так позволь мне занять твое тело.
И он прыгнул, как бросается в атаку змея, явно рассчитывая вцепиться мне в глотку. Но в этот же миг тьма, мирно выжидающая рядом, кинулась к мальчишке, хватая его за руки и за ноги, заставляя того встать на колени. Сам я даже не пошевелился, продолжая так же мягко улыбаться своему злейшему врагу.
Тьма была моими руками, тьма была моими глазами. Тьма была продолжением меня. Это было удивительное чувство: я одновременно стоял перед Риддлом в паре метров от него, но при этом это я же удерживал его стоящим на коленях, отведя руки за спину. И при этом я не боялся и не ненавидел своего противника — я просто знал, что должен его уничтожить.
— Почему ты не боишься меня? — в шипении Волдеморта проскользнуло раздраженное удивление.
— А почему я должен тебя бояться? — только сейчас я заметил, что и мой голос тоже мало напоминает человеческий: тихий и шелестящий, он создавал яркий контраст с грубым шипением юного Темного Лорда.
— Потому что я зло, демон, исчадие ада, ненормальный! Меня все боятся и ненавидят, — мне казалась странной его речь — в шипении слышался надрыв, будто этот ребенок едва-едва сдерживает слезы. А еще его слова напомнили мне о моем собственном детстве. Да, я должен его убить — но почему мне нельзя одновременно и пожалеть своего врага?
— Ну, я ведь тоже ненормальный. Наверное, поэтому я тебя и не боюсь, — Я снова опустился на пол рядом с этим ребенком. Кажется, мои слова стали для него неожиданностью.
— Почему ты хочешь убить меня, если не ненавидишь? — выдохнул Том. Шипение из его голоса практически исчезло.
— Потому что я хочу жить — так же, как и ты, — Я не верил, что это мои губы говорят это. Нет, это не мог быть мой голос — мягкий, но при этом уверенный и предельно нечеловеческий. Это, наверное, говорил кто-то другой. Кто-то сильнее, мудрее и решительнее меня самого.
А для Риддла, кажется, стало величайший открытием, что кто-то может испытывать те же чувства, что и он.
И вдруг до меня дошло — не знаю, как, но передо мной действительно находился ребенок лет десяти. Жестокий не от мерзости своего характера, но от того, что не нашлось того человека, который объяснил бы ему, почему то, что он делает — плохо.
А затем случилось нечто совершенно неожиданное — Риддл подался вперед ко мне вместе с окружающей его тьмой, но не нападая, а... обнимая.
— Прошу, проживи эту жизнь за меня, — абсолютно человеческим голосом на одном дыхании прошептал он, вцепившись в мои плечи. Не успел я удивиться, как тьма захлестнула нас обоих. В последний момент я почувствовал, что детское тело в моих руках будто тает.
А дальше был вязкий серый туман, в котором мелькали какие-то образы, голоса, запахи, звуки, но при этом невозможно было разобрать ничего конкретного. Обычный, в общем-то, сон, когда ты барахтаешься в какой-то мерзости и никак не можешь выбраться.
***
Проснулся я рывком, в том мерзком состоянии, когда всё тело ломит, но сна при этом ни в одном глазу, а попытки поваляться ещё приводят лишь к ухудшению самочувствия.
Ванная у меня была смежная со спальней, что дико раздражало первые дни — слишком напоминая о всяких выкидышах аристократии навроде Малфоя-младшего, — но в это раз я по-настоящему проникся данным фактом, ибо тащиться куда либо далее десяти шагов, когда у тебя абсолютно всё болит, не было никакого желания. Но спокойно умыться мне не удалось.
Из зеркала на меня смотрел подросток, в котором с трудом угадывались мои черты: черные волнистые волосы, к длине которых я уже начал привыкать; ярко-зеленые глаза, сейчас не скрытые стеклами очков; абсолютно чужие выпирающие скулы, вкупе с бледностью кожи придающие внешности легкий оттенок нечеловечности... Что я сейчас без очков вижу лучше, чем когда-либо с очками, я заметил далеко не сразу.
И самое мерзкое, что в этот раз я и без подсказок со стороны знал, что же именно со мной произошло.