My heroes (legends)

— Как бы я хотела, чтобы весь мир просто исчез… Фелисити устала. Она сидит на краю кровати, сжимает на груди складки простыни и смотрит в окно сквозь очки. Там — непроглядная ночь, в которой бушуют преступники и гибнут невинные люди. Там — Стар-Сити, город в агонии, кричит и молит о спасении. Там — реальность, жестокая и ужасная, в которую так холодно возвращаться. Смоук чувствует, как по спине бегут мурашки, а страх сворачивается противным комочком в душе и напоминает о себе редкими пульсирующими зарядами по обнажённому телу. — Хочу, чтобы всё было не так сложно. — Но ты всё равно возвращаешься. Холодный, вкрадчивый голос, словно скользкая, противная змея скользит по белоснежным простыням, касается Фелисити ледяным боком, и девушка вздрагивает как от удара, чувствуя отвращение, прежде всего к себе. Первый порыв — вскочить, ощутив под босыми ногами холодный паркет, и рвануть прочь, прямо в окно, услышать треск разбитого стекла, ощущая, как осколки разрезают нежную кожу и причиняют острую боль. Первый порыв — отстраниться от обманчиво-нежной руки, которая гладит её спину, оттолкнуть, закричать от отчаяния, выплеснуть боль и отвращение, избавиться, словно от паразита, пожирающего душу. Первый порыв — закрыть глаза и беззвучно заплакать, забившись в угол, как побитая, использованная и выброшенная шлюха, которая, как наркоманка, сбежала от тех, кто её любит и уважает, чтобы получить желанную дозу унижения и запретного наслаждения. Но Фелисити просто поводит плечами, всё ещё чувствуя руку на лопатках, прикрывает глаза и поворачивается к говорящему. Не смотрит на него, поджимает губы и безжизненно, фальшиво спрашивает: — Почему я это делаю? Снова. Малькольм распрямляется в постели, одеяло сползает, обнажая торс. Он — опасно красивый и сильный, как бог, готовый в любой момент пустить тебя на мясо, как агнца. Он — пленительно умный и уверенный в себе, холодный и беспощадный, проводит тыльной стороной ладони по щеке, словно утешая, привлекает на грудь, будто убаюкивая. Он — жестокий сукин сын, не способный на чувства, как великолепное, ослепляющее существо неземного происхождения. Фелисити чувствует, как широкая, крепкая грудь опускается и поднимается от мерного дыхания под её головой. В таком положении она видит высокий потолок и рассеянно думает, что он чертовски похож на свинцовое небо в её судьбе — кажется, что так далеко и недоступно, но в любое мгновение может рухнуть, сравняв тебя с идеальным паркетом. — Потому что хочешь этого. Снова. Нет, Фелисити уверена, что не хочет просыпаться посреди ночи в кровати Малкольма, в его квартире, чувствовать его дыхание и руки, такие требовательные и нахально-жестокие. Фелисити хочет каждую ночь просыпаться в объятиях тёплого и уютного Оливера, с которым они прошли огонь и воду. Она хочет безотчётно любить привычного и домашнего Оливера, который не так прост, но так предсказуем. Фелисити хочет, но отчего-то просто не может. И от этого к горлу подступает тошнота и привкус отвращения к себе. Отвращение — чувствовать, как Малкольм уверенно и сильно разжимает её пальцы, прижимающие простынь к груди, как последнюю защиту, оборону от его жадных глаз и обжигающих прикосновений. Отвращение — его губы, по-хозяйски выписывающие причудливые фигуры на её животе, бёдрах и лопатках, и её, Фелисити, ответ, когда она скользит руками по его груди, украшенной шрамами — напоминание о Лиге Убийц и любимом Оливере. Отвращение — очки на прикроватной тумбочке и страсть, пульсирующая в каждой клетке тела, разрывающая Смоук на части каждую ночь, наполненную запретным желанием. Отвращение — желание больше не проснуться, погибнуть в этих руках, которые пахнут ложью и жестокостью. Но Фелисити всё ещё жива, каждое утро одевается в тишине и уходит, не захлопывая дверь, чтобы вернуться снова. Замкнутый круг, из которого нужно вырваться. Замкнутый круг, из которого чертовски не хочется вырываться.