Я же старший брат

— Ну что? Когда меня расформируют? Вопрос прорвал установившуюся в комнате тишину. Гилберт, вздрогнув, поднялся с кровати брата и начал нервно расхаживать по комнате, не зная что ответить. Он вернулся еще вчера вечером, но все так и не мог придумать, как сказать Людвигу о решении Союзников. Германии сейчас было очень плохо. Раны, оставшиеся после войны уже успели зажить, но вот разделение мучало Людвига, и за два года улучшения не наблюдалось- он все так же отторгал стену, кашляя кровью днем и метаясь в горячечном бреду ночью. Ситуацию усугублял устроенный Союзниками суд. По сути, эта идея смысле не имела, ведь все решилось еще в самом начале- мир не сможет спать спокойно, пока Байльшмидтов двое, а потому Германия, как виновник жестокости двух Мировых Войн, был приговорен к уничтожению. Другое дело, что с приведением приговора в исполнение никто не спешил- напротив, устраивались все новые и новые заседания, заслушивались все новые и новые свидетели. Пруссия, как старший брат, всячески заботился о Людвиге, и вскоре понял, что присутствие Германии на заседаниях отрицательно влияло на брата, а потому стал ходить вместо него, притягивая полные ненависти или презрения взгляды. Его обходили как прокаженного, отводя взгляды, пряча лица. А ему было срать. Просто срать на всех этих жалких созданий. По крайней мере он надеялся, что это было так. Выходя на улицу с очередного заседания, Гилберт, которого отказывались держать ноги — тому виной и раны, и потрясения, и бессонные ночи у кровати брата, потерял равновесие и врезался в девичью спину, по которой водопадами спадали каштановые кудри. И пара секунд, на протяжении которых он, как последний дурак, стоял, уткнувшись носом в эти самые кудри, показалась вечностью. Обладательница спины резко обернулась, и звонкая пощечина заставила бледную щеку прусса пойти красными пятнами. — Хедервари… — Не смей подходить ко мне, скотина. Только не после всего того, что ты и твой братец заставили меня сделать! Венгерка гордо подняла голову и прошествовала мимо Байльшмидта, одарив его испепеляющим взглядом. И это была Эржбет Хедервари, нет, точнее Лизхен, как Гилберт привык ее называть. Лизхен, с которой они так любили бороться в детстве. Лизхен, в которую он был безответно влюблен в юности. Лизхен, которой он причинил так много боли сейчас. — Постой, Лиз… — Не смей больше называть меня так, — она все же остановилась, — ты просто скотина, мерзкое отродье, сукин сын… Гил молчал, опустив глаза. Сейчас он жалел, что вообще открыл рот. Вдруг девушка прервала поток оскорблений, и в ее зеленых глаза мелькнула горечь. Она на одном дыхании выпалила страшную фразу, сама того не зная, озвучивая мысль, вертевшуюся в голове у Пруссии. — Ты виноват в этой войне. Ты должен быть казнен. Ты, а не Людвиг. И его смерть будет только на твоей совести. Она развернулась и почти бегом покинула здание суда. Еще долго в ушах Гилберта звучали слова Лизы. Но теперь они не были простым самобичеванием. Появилось кое-что еще… Осознание того, как спасти брата пришло ночью, когда он вытирал пылающий лоб Людвига. Пруссия и сам удивился, насколько простым был ответ. Другое дело, что за свою многовековую жизнь Гилберт выучил урок, что не все найденные ответы приносят облегчение. Завершающее заседание суда. Сегодня будет объявлена дата казни. Пруссия, все еще представляющий брата, прервал очередную бессмысленную речь Альфреда Джонса на полуслове. — Какие же вы все идиоты. В зале воцарилась мертвая тишина. Взоры устремились на Гилберта, которому как раз этого и требовалось. Альфред, кажется, хотел возмутиться, но Артур довольно сильно ткнул его локтем в солнечное сплетение, заставляя согнуться пополам. — Да-да, именно так. Вы обвиняете не того, только идиоты могли купиться на такую глупость. Это я развязал войну, позволил брату замучать столько народу. А вы? Неужели вы верите, что этот большой ребенок хоть на что-то способен самостоятельно? Да Людвигу что прикажешь- он то и сделает. Казните его, это ничего не изменит, ведь останусь я. Окончив свою тираду, Пруссия посмотрел на судей. Никто не проронил ни слова. Молчание затягивалось, когда, наконец, Россия поднялся и быстрым шагом направился к Гилберту. — Выйдем, разговор есть. Это был не вопрос. Это было требование. И требование не только к Гилберту, но и ко всем присутствующим. Возражений не последовало, и Иван грубо вытащил Пруссию из зала. — Ты с ума сошел? —Казалось, что еще немного и Брагинский своим взглядом выжжет дыру в пруссе, — Жизнь надоела? Байльшмидт молчал, но глаз не отводил, выдерживая пронзительный фиалковый взгляд России. Ситуация внезапно заставила его вернуться в один морозный день семьсот лет назад- вот так же маленький Ваня смотрел на него тогда, вытаскивая из Чудского озера. Но теперь уже поздно, Брагинский. Слишком поздно. — Вань, я же старший брат. Прозвучало это как-то устало, обреченно, совсем не так, как хотелось бы Гилберту, но Иван все понял и отвел глаза. Для него эти несколько слов имели слишком большое значение. Когда он заговорил, его голос едва заметно дрожал. — Вынужден признать, что ты сделал единственно верный выбор, хоть он мне и не нравится. Гил, ты, действительно, иногда бываешь великим. Русский похлопал Байльшмидта по плечу. Они вернулись, и хотя этот разговор занял лишь пару минут, было видно, что и этого времени Гилберту хватило чтобы склонить Брагинского на свою сторону. — Пока жив этот поганец, о мире можете не мечтать, — грубо бросил Иван, возвращаясь на свое место, — это и запишите, только формулировку позаковыристее выберите. Фрица сохраните, пусть пока подергается. Решение действительно было вынесено в пользу Людвига, а завтра, 25 февраля, его, Гилберта Байльшмидта, не станет. Домой он брел, смахивая холодные дождинки, думая, что сказать брату, как вдруг — Эй! Гил, я тебя искала. Ты где был? Она стояла перед ним вся промокшая, видимо давно уже на улице, а зонта нет. — Ясно где, — Гил невесело хохотнул, -Что надо, Хедервари? — Я…я искала тебя. Извиниться хотела за те грубости, которые сдуру наговорила. Я совсем так не думаю, просто…ну сам понимаешь… Она передернула худенькими плечиками и посмотрела на него, а затем обняла, как делала множество раз до этого. Нежное прикосновение её тёплых рук и взгляд ясных глаз, цвета молодой зелени, могло растопить чьё угодно сердце. — Это я извиниться должен, Лиза, — Пруссия сморгнул еще одну капельку, попавшую в глаз, — но теперь все хорошо. Людвиг будет жить. С дождём явно творилось что-то неладное- вода, теперь стекавшая по лицам обоих, была слишком тёплой. Венгрия отстранилась и недоверчиво посмотрела на Гилберта. Сначала, кажется, в её глазах заискрилось счастье, но тут же и погасло, задушенное осознанием. — Союзники не могли простить вас. Гил…это же значит… Теперь уже пришла его очередь обнимать ее, успокаивающее поглаживая по голове, — Это ничего, это не страшно. Великому смерть не страшна.  — Ну что? Когда меня расформируют? Гилберт посмотрел на брата и, бросив в урну лист календаря за 24 февраля, наконец, улыбнулся. — Никогда, Запад. Я же старший брат.