Не смей скорбеть

И она развернулась И медленно вышла вон Лишь сказав на прощание: До встречи, до лучших времён! Ещё сказала: Не смейте Обо мне здесь скорбеть Ведь я не боюсь смерти Потому что я и есть — смерть.

— Унохана-тайчо! Из горла рвется придушенный крик, ноги подкашиваются, как будто на плечи свалился весь огромный мир, как будто осколки того Мира, который так нравился Исане, падают на нее кусок за куском, разбивая плоть, оставляя кровоточащие раны. Исане закрывает лицо руками, чтобы никто не видел ее слез, хотя она одна в бараке, но могут зайти в любой момент: медики нужны всегда. И все-таки падает на колени, ссаживая их о деревянный пол, но боль не помогает прийти в себя — и вообще никогда ничего не поможет. Сейчас Котетсу-старшая как никто другой понимает боль своей подруги Хинамори, только… только ведь тайчо Хинамори в итоге оказался живым, а ее любимая, обожаемая, лучшая на свете капитан, человек, одной своей улыбкой уносящий все кошмарные сны и сомнения, та, на которую она равнялась как в кайдо, так и в жизни, та, за которую готова была умереть — погибла. Погибла навсегда, вошла в цикл перерождений… больше никогда не улыбнется Исане, не заварит чая, рецепт которого унесла с собой в могилу, не скажет единственно правильных и ободряющих слов, не вручит лейтенанту свой занпакто, никогда, никогда, никогда… Исане ненавидит Зараки Кенпачи. Исане ненавидит свой новенький хаори с кандзи «Четыре» на спине. Исане принимает перед сном отвар, прогоняющий сновидения: она почему-то думает, что ей будет сниться труп Уноханы-тайчо — ей страшно увидеть своего капитана мертвой, сломленной, с кровоточащими ранами… Каждое утро Исане просыпается и делает все на автопилоте. Проводит построение, учит младших офицеров медицинским кидо, на губах — доброжелательная улыбка; Исане пытается заменить Унохану-тайчо, а Унохана-тайчо всегда улыбалась. В любой ситуации она могла улыбнуться, да так, что это было действеннее, чем крики и запугивания. В одной улыбке бывшего капитана Йонбантая было вложено больше, чем в ударе меча насквозь в грудь. Исане знает, что никогда не заменит Унохану. Исане знает, что все офицеры и рядовые, выжившие после мясорубки, учиненной квинси, тоже так думают. Исане набрасывает на плечи аккуратно выглаженное хаори, а душа разрывается от тоски: раньше она тоже гладила хаори, но не себе. И никогда, по сути, не мечтала стать капитаном, ей нравилось быть лейтенантом и служить под началом Уноханы. Ей больше ничего и не хотелось. А Унохана однажды приходит к ней во сне. Красивая, как всегда. Коса тщательно заплетена на груди, вот только одета в обычное кимоно, кажется, алое. Да, алое, совершенно точно алое: оттенка крови. Исане не выпила травяной настой перед сном — забегалась за день и забыла. Исане чувствует всепоглощающую вину, будто сама убила Унохану, чтобы оказаться на ее месте. Грудь пронзает боль, как от меча, который закончил жизнь ее капитана. А Унохана улыбается, мягко, нежно, по-матерински, так, как она улыбалась только своему лейтенанту. Подходит к ней и гладит по плечу, ее рука — теплая, будто и не умирала никогда. — Т-тайчо, — шепчет Котетсу-старшая, боясь спугнуть дивное видение. — Уже нет, — продолжает улыбаться Ретсу, — теперь ты — капитан. И ты должна с честью носить это звание. Выпрямься, Исане. Вспомни, кто ты есть. Теперь на тебя возложены судьбы многих и многих, понимаешь? Исане инстинктивно выпрямляет спину и едва ли честь не отдает; с губ Уноханы слетает легкий смешок. — Я никогда не стану такой, как вы… — виновато шепчет Котетсу. Унохана снова касается ее плеча, смотрит, как на маленького ребенка: с умилением и тоской. — Тебе не надо становиться такой, как я. Ты ведь знаешь мое прошлое, Исане. Ты знаешь: мои руки не по локоть в крови — нет, все мое тело покрыто чужой кровью. Я шла по трупам, девочка моя. Я убивала, не стесняясь этого. Ты — лучший капитан для Йонбантая, чем я, потому что ты милосердна с рождения. — Т-тайчо, — Исане уже почти рыдает, слезы выступают на ресницах и катятся по щекам, но Котетсу не утирает их, потому что сжимает руки у сердца и заламывает их, борясь с желанием обнять Унохану, потому что так давно не видела, что ужасно хочется, но субординация всегда мешала. Они ведь не сестры и не мать с дочерью, чтобы прижимать к себе капитана. — Не смей обо мне здесь скорбеть, — шепчет Унохана, — я никогда не боялась смерти. Я и есть — смерть, Исане. Она шагает назад, сумрак поглощает тонкую фигурку в алых одеяниях, и Исане просыпается на своем футоне. Слезы никуда не делись, но сердце стало щемить гораздо меньше. Исане всегда слушается своего капитана. А капитан приказала: не скорбеть.