Яков. Воспоминания.

***

      Снова потянулись размеренные рабочие будни. Верный своим привычкам, я по-прежнему искал забвение в работе, но находил там только отупляющую усталость. Тем более что работы мне прибавилось. Наш полицмейстер услал моего помощника в Москву по каким-то делам управления, и тот отсутствовал уже неделю. Это добавило мне дел, но самым главным было то, что я неожиданно для себя обнаружил, что очень по нему скучаю. Кабинет без Антона Андреича казался пустым и каким-то более холодным, что ли. И я невольно ловил себя на том, что мне не хватает его юмора, его вопросов и даже неловкой его обо мне заботы. Порой я сдавался, устав от одиночества, и отправлялся к доктору Милцу. Александр Францевич всегда был рад мне и с удовольствием поил чаем и развлекал философскими разговорами. Но, увы, с тех пор, как я заподозрил доктора в содействии побегу Элис Лоуренс, наши отношения потеряли дружескую непринужденность. Я не хотел смущать его, пока не имел доказательств, но общаться, как с другом, с человеком, которого я подозреваю, казалось мне бесчестным.       А больше идти было некуда, разве что в кабак. До такой степени тоски я еще не дошел, а потому, устав от работы, отправлялся в парк. Там, на холодных осенних аллеях, тоска овладевала мной безраздельно, но я все равно возвращался туда раз за разом, надеясь на встречу и отказываясь признаваться в этом самому себе.       Встречи не происходило. По-видимому, Анна Викторовна, окончательно убедившись в том, что я намерен хранить свои тайны, просто вычеркнула меня из своей жизни. Я не мог с этим бороться. Мне оставалось лишь отнестись к ее решению с уважением. Для меня же оставалась тоска по ней, одиночество и сны.

***

      В один из дней ко мне в кабинет зашел господин Трегубов.       — Яков Платоныч, — обрадовал он меня, — я завтра в отъезде. Так что Вы тут за главного. Я на вас очень надеюсь.       — А что случилось? — спросил я его с некоторым неудовольствием. — Вы надолго ли?       Если честно, мне и отсутствия Коробейникова хватало. Дел было столько, что мне едва хватало сил с ними справляться.       — Ненадолго, — утешил меня полицмейстер, — на день, возможно, на два. Приглашен в поместье Гребневых на театральную постановку. Изысканное общество там собирается нынче, — поведал Николай Васильевич с некоторой гордостью. — Из Петербурга приехала матушка Алексея Гребнева, сама знаменитая Елена Полонская. И Тропинин, известный драматург, тоже прибыл. Вы же слышали о них наверняка, будучи в Петербурге.       Я и в самом деле слышал. А Елену Полонскую даже видел в прославившей ее постановке пьесы «Прометей», автором которой был как раз Тропинин. И пьеса, и игра великой актрисы произвели на меня неизгладимое впечатление.       — А еще приглашен князь Разумовский, — продолжил рассказывать господин Трегубов, — и госпожа Нежинская, и Мироновы ожидаются.       Я почувствовал злость, в данном случае совершенно бессмысленную. Да уж, и в самом деле изысканное общество. Очень рад, что мне не придется его выносить. Впрочем, для подобных собраний я чином не вышел. И слава Богу, уж лучше работать, чем терпеть общество Его Сиятельства.       Но увы, как выяснилось, работа и изысканное общество оказались вполне совместимы. Поздно ночью, едва я успел заснуть наконец-то, как стук в дверь поднял меня с постели. Этот стук, слишком уж торопливый и настойчивый, встревожил меня почему-то больше обычного. Как и раздавшийся следом голос Ульяшина:       — Яков Платоныч! Убийство. Его Высокоблагородие за Вами послали.       Я впустил околоточного, чтоб не орал на лестнице. Люди спят все-таки. И, пока собирался и приводил себя в порядок, выслушал его версию того, с чем мне предстояло иметь дело. Новости не радовали. Ульяшин сообщил мне, что слуга Гребнева привез записку от нашего полицмейстера. Господин Трегубов требовал срочно прибыть в поместье с городовыми, так как Алексей Гребнев пропал, а в парке слышали выстрел.       Когда мы прибыли в имение, уже рассвело. За это время ситуация изменилась весьма, и в худшую сторону. С рассветом был найден пропавший Алексей Гребнев, мертвым. Застрелен в парке, обстоятельства неизвестны, предположительно, самоубийство. Все это сообщил мне Григорий, управляющий Гребнева, когда встретил меня по приезде в имение.       Сопровождаемый управляющим, я прошел по парку к месту смерти Гребнева, где ждал меня наш полицмейстер. Ночью резко похолодало и выпал снег, так что уже было понятно, что обнаружить какие-либо следы будет непросто.       — Ну что стоишь, тетеря, — послышался знакомый голос господина Трегубова, командующего городовому. — Иди вниз посмотри.       Я приблизился. Алексей Гребнев лежал под деревом на спине. На груди был след от пули, рядом лежал и пистолет. Однако я уже в первого взгляда видел, что не самоубийство это, имитация.       — Хотя, какие следы, — вздохнул Николай Васильевич, — ночью все замело.       — А почему сразу не сообщили? — спросил я его.       По словам управляющего, вкратце рассказавшего мне по дороге о происшествии, я уже знал, что Алексей пропал вчера еще днем, перед обедом.       — Так тело только под утро нашли, как рассвело, — пояснил управляющий. — К тому времени за Вами уже послали. Вот Николай Васильич и приказали.       — Да, искали всю ночь, это точно, — подтвердил полицмейстер. — Надеялись, думали, что просто из дома ушел. На рассвете обнаружили. Яков Платоныч, — обратился он ко мне, отводя меня в сторону, — это как же так-то? Из-за пьесы застрелиться! Вы уж без лишних формальностей. Елена Николавна просили: не надо следствия и прочих дел. Зачем, говорит, раздувать, коли сам счеты свел.       — А кто сказал, что сам? — спросил я его.       — А разве не так? — изумился господин Трегубов.       — Убийство это, — ответил я ему твердо.       — Как убийство? — взволновался наш полицмейстер.       — Определенно убийство, — пояснил я, — стреляли не ближе, чем с пяти шагов.       — Да кто ж его? — удивился управляющий, услышавший мои слова. — Посторонних не было.       — Ну, значит, кто-то из своих, — ответил я, разглядывая его пристально.       — Тут след! — крикнул Ульяшин, осматривавший кусты выше по склону. — Яков Платоныч, здесь следы от мужских ботинок. И портсигар.       Он передал мне найденную под кустом улику. Портсигар не из дорогих, но зато с гравировкой.       — Наставнику от любящих учеников, — прочел я.       — Отсюда, видимо, он и стрелял, — сказал Ульяшин, просматривая траекторию выстрела от кустов до лежащего тела. — То есть, убитый видел убийцу.       — Разумеется, видел, — ответил я ему. — Пуля прямо в сердце. По-видимому, здесь они выясняли отношения, и результатом этого и стал выстрел.       — Но убийца при этом заранее пришел с дуэльным пистолетом, — заметил Ульяшин. — Значит, шел убивать?       — Видимо так, — согласился я задумчиво. — А где второй пистолет?       — Да на своем месте, — ответил управляющий. — В кабинете.       — Ульяшин, Вы аккуратно заверните пистолет, — велел я околоточному. — Нужно его осмотреть. А тело в мертвецкую отправляйте.       — Слушаюсь, Яков Платоныч, — ответил он.       — А подозреваемые все на месте? — спросил я, когда мы направились к дому.       — Да где ж им быть? — ответил управляющий. — Ждут, как приказали.       Подозреваемые и в самом деле находились на веранде, и явно уже нервничали в ожидании. А также были весьма возмущены тем, что их свобода была ограничена.       — Прошу прощения, господа, за некоторые неудобства, — произнес я, входя и окидывая взглядом помещение, — но в данных обстоятельствах…       — Господа! — высокомерно перебил меня молодой человек, сидящий за роялем, видимо, начинающий оперный певец Алмазов. — Как-то Вы сурово с нами.       — Да уж, немилосердно, — добавил интеллигентный человек в пенсне, расположившийся на диване, должно быть, писатель господин Чехов, — господин…       — Штольман, Яков Платоныч, следователь, — представился я. — Николай Васильевич, наш полицмейстер. Вы уже знакомы.       — Позвольте все же полюбопытствовать, — резко обратился ко мне господин в летах, скорее всего, Тропинин, известный драматург, — по какому праву Вы нас заперли здесь под охраной, как преступников? Произошло несчастье, но это же не значит, что…       — Произошло убийство, — перебил его Трегубов.       — Убийство? — Тропинин был явно удивлен.       Впрочем, не он один. Все в комнате явно были поражены этим сообщением.       — Что Вы говорите? — посыпались вопросы со всех сторон. — Вы уверены?       — Совершенно, — ответил я всем одновременно.       — Так что, господа, — продолжил Николай Васильевич, — придется примириться с некоторыми неудобствами. И никто не должен без моего ведома отлучаться из поместья. Ясно?       — Вы предполагаете, — осведомился Тропинин, — что убийца находится среди присутствующих?       — Преступник здесь, в доме, — ответил я. — А где госпожа Полонская?       — Елена Николавна плохо себя чувствует, она у себя, — ответил Тропинин. И добавил с заметным сарказмом: — Она тоже под подозрением?       — Анны Викторовны не вижу, — сказал я Трегубову, игнорируя Тропинина вместе с его сарказмом.       — А она пошла к Вам, — отозвался Алмазов.       — Ко мне? — удивился я.       Странно, что мы не встретили ее в парке в таком случае.       — Точно так, — ответил певец, — упросила городового отпустить ее, потому как имеет важные для следствия сведения.       Упросила, как же. Небось, и упрашивать-то не пришлось. Я оглянулся на дверь, но там стоял лишь Ульяшин, который, судя по выражению лица, очень желал напомнить мне, что на этот раз он ни при чем, поскольку был со мной в парке. Ладно, все здесь, в том числе и возможный убийца, а в парке полно городовых. Не думаю, что Анна Викторовна там в опасности. А побеседовать с ней я могу и позже. Скорее всего, она и в самом деле уже может что-то мне рассказать.       — Итак, господа, — обратился я к присутствующим, — я должен допросить каждого из вас по отдельности. Начнем с Вас, господин Тропинин. Ульяшин, — велел я околоточному, — займитесь дактилоскопией орудия убийства. Все необходимое здесь, в саквояже.       Михаил Иванович кивнул с полным осознанием серьезности поручения. Хорошо, что он здесь сегодня. Мне безмерно не хватало Коробейникова. Но Ульяшин уже многому научился и будет мне хорошим подспорьем.       — Прошу за мной, — обратился я к Тропинину. И добавил, обращаясь к полицмейстеру: — Соблаговолите присутствовать, Николай Васильевич?       — Разумеется, — ответил он, вставая из кресла.       — Значит, вчера Вы не пошли на спектакль? — спросил я Тропинина, когда мы перешли в гостиную, которую было решено использовать для допросов.       — Нет, я был в доме, — ответил он. — Пришла Елена Николавна, и я вышел в парк.       — Зачем? — поинтересовался полицмейстер.       — Елена Николавна просила найти ее сына, Алексея, — пояснил Тропинин.       — Нашли?       — Нет.       — То есть, — продолжил я расспросы, — Вы услышали выстрел, гуляя по парку, сразу после того, как ушли из дома?       — Нет, минут через десять-пятнадцать, — ответил драматург. — Потом я вернулся на веранду, а там уже были другие.       — Значит, в этот промежуток времени, до выстрела, — уточнил я, — Вас никто не видел?       — Получается, никто, — покачал головой Тропинин. — Вы что, хотите сказать, что это я?       — Возможно, — строго произнес Николай Васильевич.       — Вас не было добрых двадцать минут, — пояснил я Тропинину причины наших предположений. — Назовите мне хоть одну причину, по которой мы должны Вас исключать из списка подозреваемых?       — Да, но зачем мне это? — спросил он, явно пораженный тем, что на него пало подозрение. — Каков мотив? Так это называется у Вас?       — Да, мотива пока нет, — ответил господин Трегубов, — но ведь мы только начинаем расследование. Бог даст, и мотив появится.       — Ну, простите, господа, — рассмеялся Тропинин, демонстрируя, что он считает наши предположения просто нелепыми.       — Господин Тропинин, — сказал я ему, — мы еще обязательно с Вами поговорим. Вы свободны.       — Пока, — строго прибавил Николай Васильевич.       — Яков Платоныч, — сказал мне полицмейстер, когда мы остались одни, — а у нас с Вами неплохо получается дуэтом.       — Несомненно, — ответил я ему с улыбкой.       — Продолжим? — азартно предложил Трегубов, направляясь снова на веранду за следующей жертвой.       Впрочем, следующий подозреваемый, или, вернее, подозреваемая не заставила себя ждать. Ольга Соловьева, начинающая актриса, игравшая в пьесе Алексея Гребнева, буквально налетела на нас, не успели мы дойти до веранды.       — Ольга? — остановил я ее, встревожено заглядывая ей в лицо. — Простите…       — Александровна, — ответила она, останавливаясь.       Она была сильно взволнована и плакала недавно. Похоже, с погибшим ее связывали весьма близкие отношения, и она тяжело переживала случившееся. Впрочем, возможно и то, что она была убийцей и теперь переживала, что я могу раскрыть ее. В этом деле было пока слишком мало данных, чтобы я мог исключать хоть кого-нибудь, кроме, разве что, Трегубова и Анны Викторовны.       — Я хотел задать Вам несколько вопросов, — обратился я к девушке.       — Да, — кивнула она, — пожалуйста.       — Вы присаживайтесь, — предложил я ей, указывая на стул.       — А можно, я буду ходить? — неожиданно спросила Ольга. — Не могу больше ни сидеть, ни стоять. Ничего не могу.       — Извольте, — согласился я, — это как Вам будет угодно. Скажите, — спросил я ее, — а когда Вы услышали выстрел, где Вы были?       — Я была в парке, — ответила Соловьева. — Я искала Алексея, но не нашла. А потом услышала выстрел.       Все-таки как-то слишком сильно она взволнована. И отвечает осторожно, обдумывая каждое слово. Определенно, что-то скрывает, знать бы, что именно.       — А почему же Вы пошли к веранде? — подключился к допросу Николай Васильевич. — А не на выстрел?       — А зачем мне на него идти? — ответила Ольга. — Я же не знала, что это был за выстрел. Я даже представить себе не могла… А потом решила узнать у управляющего, что это значит.       — Ну, хорошо, — согласился господин Трегубов. — И что дальше?       — На веранде уже были… — продолжила рассказывать Соловьева. — Я не помню точно, кто… Потом пришел Семенов и другие.       — Семенов? — поразился я. — Какой Семенов?       Я был уверен, что мне перечислили всех присутствовавших, а оказывается…       — Семенов, учитель словесности, — пояснила Ольга.       — Он тоже здесь? — спросил я встревожено.       — Да, он здесь, — ответила она.       — А где он сейчас?       — Я не знаю, — с растерянностью сказала Ольга, — может быть, он в парке?       — Может, — согласился с нею Трегубов. — По-моему, он там и оставался.       В парке? Как же его упустили-то? Но там же Анна Викторовна, которая до сих пор не вернулась. Я был уверен, что все подозреваемые собраны на веранде, и парк безопасен, но оказалось, что это вовсе не так. Охваченный беспокойством, я быстро направился в парк.       Я нашел их обоих достаточно быстро, будто чувствовал, где искать. И, судя по всему, появился я очень вовремя. Издалека мне не слышно было слов, но пантомима была крайне живописна. Семенов, удерживая Анну Викторовну за руку, что-то говорил ей весьма эмоционально, она же пыталась отнять руку, явно испуганная. Я прибавил шагу, нащупывая в кармане револьвер. Но в тот момент, когда я готов был уже выстрелить в воздух, отвлекая его внимание, Семенов вдруг отпустил руку Анны и рухнул перед ней на колени, умоляя о чем-то. В этом положении он устрашал ее не меньше, это было видно. Слов я разобрать не мог, донеслось лишь: «Пощадите».       — Господин Семенов, — вмешался я, подойдя ближе, — что Вы там делаете?       Услышав мой голос, Семенов вскочил, глядя на меня с ужасом.       — Я… — попытался оправдаться он.       — Вы задержаны, — сказал я ему, вставая так, чтобы закрыть от него Анну, — по обвинению в убийстве.       — Это какая-то нелепость! — возмутился Семенов.       — Я обязательно выслушаю Ваши объяснения, — пообещал я ему, изо всех сил сдерживая злость на него. — Вы наверху меня подождите.       — Что случилось? — мягко спросил я Анну Викторовну, когда Семенов отошел.       — Да все в порядке, — попыталась она меня успокоить.       Но я видел, что она едва переводила дух, и бледность ее меня тревожила.       — Вы так напуганы, — сказал я ей. — Что-то произошло?       — Просто этот Семенов, он какой-то странный, — пояснила Анна с дрожью в голосе. — Ну, впрочем, как всегда.       Я вспомнил, как больше года назад во время самого первого моего дела, Семенов тоже пытался ей угрожать, вспомнил, как выводили меня из себя его липкие взгляды в сторону Анны. Странный — несколько неточное определение в данном случае. Если он окажется убийцей, меня это весьма порадует.       — А еще, знаете, он что-то знает, — сказала мне Анна Викторовна. — Я не смогла правда понять, что.       — Вас это напугало? — спросил я ее.       — Не только, — ответила она. — Вчера сразу после выстрела я услышала голос. Он сказал: «Надо было разрядить пистолеты».       — Чей голос?       — Мне показалось, что Алексея, — сказала Анна Викторовна. — Но он был уже мертв.       И с тревогой заглянула мне в глаза. Так и не привыкла, что я доверяю ее сведениям. Жаль, что я так и не смог доказать ей мое доверие.       — Понимаю, — кивнул я серьезно. — А он не сказал Вам имя убийцы?       — Нет, — покачала головой Анна.       — Ваше высокоблагородие, — послышался голос Ульяшина, — там Вас барыня спрашивают. Очень гневаются.       — А что случилось? — спросил я околоточного.       — Не могу знать, — развел он руками.       — Вы извините, — со вздохом сказал я Анне Викторовне. — Мы еще договорим.       — Отправьте кого-нибудь в город, — велел я Ульяшину по пути к дому. — Пусть привезут Нежинскую и князя Разумовского. И чтоб без возражений!       Вернувшись на веранду, я решил все-таки сперва допросить Семенова, а потом уже беседовать с Полонской. Сейчас он находится явно в расстроенных чувствах и, возможно, будет откровеннее. А если дать ему время, он возьмет себя в руки, придумает правдоподобную легенду, и тогда я потрачу много времени и сил, чтобы добиться от него правды.       — Вы присаживайтесь, — сказал я Семенову.       — Нет, спасибо, — ответил он. — Я постою.       Что ж, это его дело. Пусть стоит, раз хочется.       — Расскажите, — попросил я его, устраиваясь в кресле, — каким образом Ваши следы оказались на месте преступления?       — А с чего Вы взяли, — спросил Семенов с нервной усмешкой, — что это мои следы?       — Рядом мы нашли вот это, — пояснил я ему, доставая из кармана портсигар. — Гравировка: «Наставнику от любящих учеников».       Улыбка покинула лицо Семенова. Он в растерянности дотронулся до кармана. Видимо, до этого момента пропажу он не обнаружил.       — Вы как там оказались? — спросил я его.       — Дело в том, что я нашел тело, — принялся объясняться Семенов, нервничая настолько явно, что нельзя было этого не заметить.       — Следы такого рода, — уточнил я, — как будто Вы там топтались долгое время. Это что же, Вы стояли и наблюдали за найденным бездыханным телом?       — Ну, а что тут странного? — сказал вздрагивающим от волнения голосом учитель. — Когда я обнаружил тело, я буквально оторопел. Мне понадобилось совладать с собой, прежде чем я подошел к нему. Меня бросило в жар, я достал платок, вот, видимо, портсигар и выпал.       — А может, все было по-другому? — спросил я его жестко. — Вчера Вы стояли, прятались за деревом, пытались достать пистолет. Вот портсигар и выпал из кармана.       — Чушь! — отверг с возмущением мои предположения Семенов. — Это все какие-то Ваши домыслы!       — А о ком Вы просили меня? — спросила внезапно Анна Викторовна, подошедшая так тихо, что я и не заметил.       — Я не понимаю, о чем Вы говорите, — нервно ответил ей Семенов.       — Господин Семенов, — сказала Анна с укором, — Вы сказали мне: «Пощадите ее». О ком шла речь?       — Нет-нет! — принялся отпираться учитель. — Я ничего такого не говорил.       Анна Викторовна взглянула на меня, явно желая мне что-то сказать приватно. Я встал и подошел к ней ближе.       — Он действительно сказал мне: «Пощадите ее», — сказала Анна тихо. — И сделал это, потому что думал, что дух Алексея уже выдал мне имя убийцы, понимаете?       — Семенов думал, что Вы знаете имя убийцы? — уточнил я.       — Именно, — шепотом подтвердила Анна Викторовна.       — Кого-то он выгораживает, — вздохнул я.       Вовремя я успел прийти, однако. Сам ли Семенов убил Гребнева или пытается кого-то прикрыть, в любом случае Анна в его обществе в безопасности не была.       — Кого Вы выгораживаете? — резко спросил я Семенова.       — Господин следователь, Вы определитесь, — с неприятной улыбочкой ответил он. — Я или убийца, или кого-то там выгораживаю.       — Не валяйте дурака, господин Семенов, — сказал я ему с раздражением. — Кого Вы имели в виду, когда сказали: «Пощадите ее»?       — Хорошо, я все скажу, — волнуясь, произнес он, усаживаясь наконец-то. — Знаете, я имел в виду Сашу, дочь управляющего.       Мы с Анной Викторовной переглянулись в изумлении. Кажется, Саша не приходила в голову нам обоим. Лично я был уверен, что речь идет об Ольге, и готов был побиться об заклад, что и Анна думала о ней же.       — Грешным делом я подумал вначале, что это она, — зачастил Семенов, — но сейчас я понимаю, что это полный бред.       — И почему Вы решили, — спросил я, — что Саша стреляла?       — Понимаете, дело в том, — принялся рассказывать учитель, — что она недавно обратилась ко мне с такой деликатной просьбой, найти ей врача. Ну, чтобы избавиться от беременности. А Алексей как раз отец.       Господи, в этом деле мотивы плодятся с какой-то невиданной скоростью. Подобное мне и в голову прийти не могло. Мы с Анной Викторовной снова переглянулись. Судя по выражению ее лица, ее голову подобная идея тоже не посещала.       — Ну, между ними что-то такое было, знаете, как это бывает, — смущенно продолжал Семенов, — ну, а потом он вот…       — А почему, — перебил я его, — она обратилась с этой просьбой к Вам?       — Ну, как? Помилуйте, я ее знаю вот с такого возраста, — ответил Семенов. — Ну не к отцу же ей идти с такой просьбой?       — Хорошо, — вздохнул я, — Вы свободны. Прошу Вас, из поместья ни шагу.       — Портсигарчик я могу забрать? — спросил Семенов, поднимаясь.       — Нет, — коротко ответил я.       Появилась новая версия, и мне требовалось время, чтобы обдумать ее со всех сторон. Но что-то подсказывало мне, что Семенов снова солгал нам, пытаясь выгородить кого-то. И этот кто-то, скорее всего, Ольга. Вряд ли Саша, уж очень лихо он все про нее рассказал.       Кстати, судя по выражению лица, Анне Викторовне тоже не нравилась версия с виновностью дочери управляющего. Она уже успела нахмуриться и посматривала в мою сторону сердито. Ну, это не удивительно. Юная Саша, маленькая и хрупкая, вызывала у Анны, по всей видимости, желание защитить и уберечь. А сложное положение, в которое попала девушка, это желание лишь усиливало. А поскольку Анна Викторовна крайне не любила, когда я проверяю невиновность тех, кто ей симпатичен, то, кажется, начала сердиться на меня заранее. Вечный наш с нею конфликт. Сколько не объяснял я, что должен и буду проверять подозрения, и что это не означает вины, а наоборот дает возможность доказать невиновность, все равно каждый раз дело заканчивалось ссорой. Анну Викторовну обижали мои проверки, она воспринимала их почему-то не как часть моей работы, а как мое личное ей недоверие. Вот и теперь, кажется, мы уже поссорились. По крайней мере, взгляд, которым наградила она меня, был довольно сердитым. Я ответил не менее упрямым взором, давая понять, что все равно поступлю так, как считаю нужным. Анна Викторовна вздохнула с неудовольствием и, резко повернувшись, покинула веранду. Вот и поговорили, что называется. Раньше мы хотя бы молча не ссорились. Впрочем, что вспоминать о том, что было раньше?       Я хотел было пойти за ней и попробовать все же объяснить свою позицию. Это дело и без того достаточно сложное, не нужно ссор. Но тут открылась дверь, и на веранду весьма решительно вышла хозяйка дома, Елена Николаевна Полонская, в сопровождении Тропинина.       — Господин Штольман! — обратилась она ко мне с плохо скрываемым гневом в голосе.       — Я к Вашим услугам, — поклонился я ей.       — Я… Я звала Вас, — сказала Полонская. — Я Вас ждала.       — Простите, — извинился я, — неотложные дела следствия.       — Погиб мой сын, — сказала Елена Николаевна с волнением. — Можете ли Вы это понять?       — Я глубоко Вам сочувствую, — сказал я ей совершенно искренне.       — Я хотела бы знать, — сказала Полонская, — до каких пор это будет продолжаться.       Я взглянул на Тропинина, но он отвел глаза. Ясно было, что он не взял на себя трудную ношу сообщить матери о том, что ее сын был лишен жизни насильственным образом. И делать это придется мне, прямо сейчас.       — К сожалению, — ответил я ей, — дознание будет продолжаться до тех пор, пока убийца не будет изобличен.       — С чего вообще Вы взяли, что это убийство? — спросила Елена Николаевна. — Мой сын… — продолжила она, борясь со слезами, — мой сын был тонким и ранимым человеком. Я обидела его. Я одна во всем виновата. Я убийца!       — Ну, это фигурально, как Вы понимаете, — торопливо вступился Тропинин.       — Я понимаю, — успокоил я его.       — Мой сын покончил с собой, — сказала Полонская, взяв себя в руки немыслимым усилием. — Я прошу Вас прекратить следствие.       — Боюсь, это невозможно, — сказал я со вздохом, искренне сочувствуя ее материнскому горю. — Сожалею, но факты говорят, что произошло убийство.       — Какие факты?       — На одежде убитого нет следов пороха, — ответил я, — значит, стреляли в него с расстояния…       — Господи, я прошу Вас, — воскликнула Елена Андреевна, борясь с рыданиями, — избавьте меня от этих подробностей!       И она выбежала из комнаты.       — Вы уверены, что это убийство? — спросил меня Тропинин.       Странный вопрос, право, особенно если учитывать, что как раз его я успел не только допросить, но и всерьез заподозрить. Или он надеялся, что я позже передумаю?       — Никаких сомнений, — ответил я ему. — Вы, когда гуляли в парке, за несколько минут до выстрела… Вы сказали, Вы никого не видели?       — Никого, — подтвердил он.       — А где был господин Семенов?       — Семенов? — задумался Тропинин. — Я не знаю. Он появился потом, когда все собрались на веранде. Ах, да, я вспомнил, — добавил он вдруг, — он тяжело дышал, был очень возбужден, как будто бежал откуда-то.       На веранду торопливо вышел Ульяшин.       — Яков Платоныч, — обратился он ко мне, — на два слова можно? Это срочно.       — Господин Тропинин, Вы можете идти, — сказал я.       Тропинин отошел в сторону, вежливо поклонившись.       — На пистолете отпечатков нет, — сказал околоточный, стараясь говорить как можно тише. — Они будто стерты намеренно.       Вот как? То есть, следует предположить, что убийца знал о дактилоскопическом методе. А он ведь не так уж широко известен.       — Совершенно никаких отпечатков? — уточнил я.       — Ну, там на стволе, возле мушки, — сказал Ульяшин, выражением лица демонстрируя, какую малость ему удалось обнаружить.       Что ж, пусть и малость, но придется работать с тем, что есть. Я взглянул на подошедшего к нам господина Трегубова. Наш полицмейстер дактилоскопию не уважал, почитая ее едва ли не за гадание на кофейной гуще. Убедить его мне будет непросто, но придется справиться. Иного выхода я не вижу.       — Нужно получить отпечатки пальцев у всех присутствующих, — сказал я Ульяшину. — Подготовьте.       — Что? — возмущенно подступился ко мне господин полицмейстер, едва Ульяшин торопливо покинул веранду. — Опять? Какие отпечатки?       — Найден след пальца на пистолете, — приступил я к уговорам и объяснениям. — Если мы получим отпечатки пальцев всех присутствующих и сравним с этим следом, то, возможно, найдем убийцу.       — Как Вы это себе представляете? — вздохнул Николай Васильевич, раздраженный вечным моим упрямством. — Почтенные люди будут макать свои пальцы в эту Вашу ваксу, как какие-то бродяги с улицы?       — Почтенные люди должны понимать, — жестко ответил я, — что это способ установления истины.       — Какой способ? — продолжал возмущаться Трегубов. — Откуда Вы их только берете?       — Ну, если хотите, — предложил я, начиная раздражаться его твердолобостью, — могу прочитать Вам небольшую лекцию.       — Нет уж, увольте, — раздраженно отмахнулся полицмейстер.       Но было поздно, волна раздражения подхватила меня, заставляя забыть о чинах и рангах.       — Нет-нет, я настаиваю, — сказал я и принялся излагать самым лекторским тоном, который смог изобразить. — Еще в древнем Вавилоне и в Китае делали оттиски пальцев на глиняных табличках, печатях. А в четырнадцатом-пятнадцатом веках в Персии отпечатками пальцев подписывали различные государственные документы.       Николай Васильевич попытался что-то возразить, но я не дал ему и слово вымолвить.       — А в наше время, тридцать лет назад, — продолжил я, усиливая напор, — некий англичанин, Гершель, впервые предложил использовать отпечатки пальцев как способ раскрытия преступлений.       — В самом деле? — несколько смущенно спросил господин Трегубов.       — Представьте себе! — дерзко ответил я. — А все дело в папиллярных узорах. Узор на каждом пальце, он индивидуален.       Николай Васильевич взглянул на свои пальцы в некотором замешательстве, будто впервые их увидел.       — И я уверен, что дактилоскопия будет скоро применяться везде, — закончил я свою пламенную речь. — Целые картотеки появятся.       — Да… — задумчиво протянул Трегубов. — Этот Ваш англичанин…       — А где Вы были в момент выстрела, — спросил я, решив, что достаточно сильно нахамил начальству, а стало быть, терять мне больше нечего.       — Что? — воззрился на меня полицмейстер с изумленным возмущением.       — Я прошу прощения, — ответил я ему, — Вы знаете порядок. Я должен задать этот вопрос.       — Я был в парке, когда прозвучал выстрел, — ответил Николай Васильевич, явно сдерживаясь из последних сил, — и меня никто не видел. Мне что, тоже отпечатать свои пальцы?       — Нет, — сказал я, решив, что доводить начальника до бешенства все же не стоит, — Вам не нужно.       Впрочем, хоть я и позволил себе непозволительное поведение, господин полицмейстер все же решил меня поддержать и сам приказал собрать всех подозреваемых на веранде для проведения процедуры дактилоскопии. Я вкратце объяснил присутствующим, что, как и зачем будет сейчас проделано. Разумеется, реакцию мои объяснения вызвали весьма неоднозначную и, по большей части, отрицательную.       — Вы что, издеваетесь над нами? — возмущенно спросила Полонская. — Что это еще за странная процедура.       — На пистолете, из которого был произведен выстрел, — пояснил я, — был обнаружен отпечаток пальца, по которому мы найдем стрелявшего.       — А я, знаете ли, всегда тщательно мою руки, — с насмешливой улыбкой заявил господин Алмазов. — И никаких отпечатков нигде не оставляю.       — А Вы посмотрите внимательно на Ваш бокал, — внезапно вмешался господин Чехов. — Пальцы оставляют отпечатки на гладкой поверхности, сколь бы чисто вымыты они ни были. Как врач, я могу это засвидетельствовать.       Господин Алмазов удивленно рассматривал свой бокал. и более уже не улыбался.       Неожиданная поддержка. Этот интеллигентный человек, врач и писатель, нравился мне все сильнее. Хорошо, что у него алиби на момент выстрела, подозревать его мне было бы неприятно.       — Благодарю Вас, Антон Палыч, — сказал я ему. — Ну что, господа? Давайте по очереди, прошу.       На минуту все замешкались, глядя друг на друга. Затем господин Чехов, оставаясь последовательным в оказании поддержки полиции в моем лице, вышел вперед.       — Ну-с, пожалуй, это может быть даже любопытно, — сказал он, подходя к столу, за которым расположился Ульяшин со своими принадлежностями.       Михаил Иванович аккуратно снял отпечатки с каждого пальца его правой руки. Остальные наблюдали за процессом с тревожным вниманием.       — Любопытно, — нервно рассмеялся Семенов, — как раз на днях читал об этом методе. Кто бы мог подумать?       — И где же Вы о нем читали? — поинтересовался я.       — В журнале «Вокруг света», — с готовностью ответил Семенов. — Кстати, занятная статейка. Я еще хотел своим ученикам рассказать по естествознанию.       — Прошу Вас, госпожа Полонская, — произнес я, заметив, что Ульяшин закончил с отпечатками Антона Павловича.       Она взглянула на меня с изумлением, но возражать не стала. Поднялась с достоинством и прошла к столу. Полагаю, она понимала, что ее отпечатки мне не нужны, ведь в момент выстрела она была на веранде. Но если хозяйка дома, известная актриса, прима императорского театра, согласится на мои требования, то и остальные возражать не посмеют. И это она, видимо, понимала тоже, поэтому и не стала вступать в спор. Впрочем, тут же возникла заминка. Самообладание Елены Николавны не простиралось настолько далеко, чтобы позволить кому-то, тем более городовому, хватать ее за руки. Не желая конфликта, я подозвал Ульяшина к себе. Полонская тем временем самостоятельно повторила все его действия, оставив на бумаге пять отпечатков пальцев своей правой руки.       — Ульяшин, прислугу не забудьте, — сказал я подошедшему околоточному.       — Будет сделано, — ответил Михаил Иванович. — Я обработаю их на кухне. Этот господин Тропинин, — сообщил он мне, понизив голос, — известный литератор. Я читал один его детективный рассказ — ну, очень! Вообще ничего не понятно. Но там как раз упоминается эта вот дактилоскопия.       — Почему-то он скромно об этом промолчал, — сказал я также тихо. — Убийца стер все отпечатки пальцев, то есть, это означает одно: он знал о дактилоскопии.       — Наши действия? — шепотом спросил Ульяшин.       — Пока примем к сведению, — ответил я ему. — Вы продолжайте.       Как я и предполагал, споров более не возникло. Следующим к столу, уже без моих указаний, вышел господин Семенов, за ним потянулись остальные. Наконец, когда все отпечатки были сняты, осталось только ждать, пока Ульяшин обработает слуг, а затем сравнит все оттиски, один за другим, с тем, что был найден на пистолете. Ожидание грозило затянуться, и я мог бы помочь ему, ускорив таким образом процесс. Но мне показалось куда более полезным остаться среди гостей и понаблюдать. Подобные наблюдения, особенно за нервничающими, взволнованными людьми, порой давали мне ключ к разгадке куда вернее, чем вещественные доказательства.       — Господа, — сказала дочь управляющего, входя на веранду, — прошу всех отобедать.       — Я не могу, — негромко сказала Полонская, обращаясь в Тропинину.       — Но ты ничего не ела со вчерашнего дня, — взволнованно ответил он ей.        — Я не могу, — повторила она. И добавила, обращаясь к гостям: — Надеюсь, вы простите меня, господа.       Она удалилась, и Тропинин торопливо последовал за ней. Остальные потянулись в столовую.       Обед прошел в напряженном молчании. Все сидели, потупив глаза и лишь искоса бросая взгляды друг на друга. Я вовсе предпочел бы поесть с Ульяшиным на кухне, если бы не необходимость наблюдений.       Когда мы после обеда перешли на веранду, напряжение еще усилилось. Все сидели в ожидании, и лишь Алмазов разгуливал по комнате, занятый вокальными упражнениями. Через некоторое время я готов был убить его, и, как мне кажется, остальные полностью разделяли мое мнение. Наконец, господин Трегубов, выведенный из себя этими звуками, демонстративно-громко вздохнул.       — А что? — с вызовом повернулся к нему Алмазов, прервав свое, с позволения сказать, пение. — Голос требует.       Ну и неприятный же он тип, в самом деле! Создается впечатление, что он нарочно нагнетает напряженность, хотя и так на веранде атмосфера такая, что чиркни спичкой — и взорвется.       — Чай, господа, — объявил управляющий, несколько разрядив драматичность ситуации. — Прошу.       За ним вошла горничная с горячим самоваром в руках.       — Обед был превосходен, — сказал управляющему улыбающийся Алмазов. — И знаете, как-то легче на душе стало.       — На здоровье, — мрачно ответил тот, покидая веранду.       — Могу я выйти в сад? — спросила меня госпожа Соловьева. — Мне надо на воздух.       — Разумеется, — ответил я ей.       — Господин Штольман, — обратился ко мне Антон Палыч, — а можно узнать, к чему склоняется следствие?       — Боюсь, что нет, — ответил я ему. — Следствие еще не закончено.       — Но ведь Вы уверены, — проявил настойчивость Чехов, — что убийца обедал с нами за одним столом.       — Надеюсь, что ужинать он будет в камере, — сказал я, чувствуя, как раздражение прорывается в мой голос.       Жаль, что я не сдержался. В этом рафинированном обществе Чехов был единственным, кто общался со мной нормально, не давая мне каждую секунду понять, что я «не их круга», что я полицейский, общение с которым для тонких людей искусства унизительно. Никто из них не осмелился бы сказать мне подобное в глаза, особенно в нынешней ситуации. Но презрительные взгляды в мою сторону весьма ясно выражали их мнение.       — Значит, до ужина Вы нас отпустите? — сделал вывод Алмазов.       — Терпение, господа, терпение, — ответил я. — Я приношу извинения за доставленные неудобства, но дело серьезное, убийство.       — Ах, Алексей! — с сожалением произнес Семенов. — А ведь сколько было планов. Он ведь свою антрепризу хотел открыть, ставить спектакли. И ради этой высокой цели он хотел продать имение.       — То есть как? — изумленно спросил Тропинин, именно в этот момент вышедший на веранду.       — Да-да! — подтвердил учитель. — Он Вам не говорил об этом?       Судя по гневу на лице Тропинина, не говорил. А еще напрягся управляющий. Тоже, видимо, был не в курсе.       — Мне ничего об этом не известно, — сказал он, подтвердив мое предположение.       — Он был воодушевлен, полон идей, — продолжал Семенов восторженно, не замечая, какую реакцию вызвали его слова, — и ради этих идей он собирался продать часть земли и лес.       — Чушь! — резко заявил управляющий. — Я бы знал.       И повернувшись ко мне, извинился за резкость тона. Я кивнул молча, не прерывая наблюдения. Собственно, ради подобных разговоров я и остался здесь.       — Да он вообще собирался уехать отсюда, чтобы заниматься театром, — с волнением продолжал отстаивать свое мнение Семенов. — Настоящим театром, а не этими любительскими постановками.       Анна Викторовна неспешно пила чай, тоже внимательно слушая возникший спор. Я невольно поймал себя на мысли, что вот она, в отличие от меня, прекрасно вписывается в это общество. Красивая, изысканная, утонченная, она была очень на месте среди всех этих людей искусства. Сейчас она была так недосягаема, что я и заговорить с ней не осмелился бы и лишь наблюдал издали, любуясь. Впрочем, и Анна не стремилась к общению со мной, вовсе никак меня не замечая, будто меня здесь и не было.       — А Вы давно знали покойного? — негромко спросил Антон Палыч Анну Викторовну, присаживаясь с нею рядом с чашкой чаю.       — Нет, — ответила она. — Мы с Алексеем были знакомы через дядю, виделись пару раз на вечерах.       — Да, я тоже только здесь с ним познакомился, — ответил ей господин Чехов. — А вот с Еленой Николавной мы давние друзья.       — Бедная, — вздохнула Анна Викторовна с состраданием.       — Я наслышан о Ваших необыкновенных способностях, — произнес Антон Палыч. — Это правда?       Я насторожился. Этот умник-литератор, при всей моей к нему симпатии, мог быть и весьма язвителен, я видел это. Вряд ли он, тем более будучи врачом, верит в спиритизм. Уж не собирается ли он отточить свое остроумие прямо сейчас? Тогда мне придется попробовать на нем свое.       — Правда, — кивнула Анна Викторовна с легкой улыбкой.       — Позвольте полюбопытствовать, — спросил Антон Палыч, — отчего же Вы не спросите у покойного, как все произошло?       — А он меня избегает, — ответила Анна.       Кажется, она тоже понимала, что господин Чехов забавляется, но, верная своим принципам, отвечала серьезно.       — Знаете, вчера мне показалось, что я видела его, пока искали тело, — рассказала Анна Викторовна. — И он не стал со мной говорить.       — Отчего же? — иронично улыбнулся Чехов.       — Ну, знаете, — рассмеялась Анна, — духи, они часто ведут себя против логики.       — Они? — усмехнулся Антон Палыч. — И часто Вы их видите?       Нет, я все-таки ошибся, пожалуй. Этот ироничный умник мне вовсе не нравится. Не пора ли вмешаться?       Анна Викторовна, почувствовав, кажется, мое напряжение, взглянула на меня встревоженно.       — Давайте сменим тему, — предложила она господину Чехову.       Но этого писателя-врача не так просто было сбить с мысли.       — Нет-нет, — не согласился он, — Вы заинтриговали меня, а теперь обрываете на полуслове. Так что же Алексей? Как он выглядел после смерти?       — Я не разглядела, — ответила Анна Викторовна с некоторым неудовольствием в голосе.       — А знаете, где Вы точно можете его найти? — спросил Антон Палыч. — Он же драматург. И наверняка его неуспокоенный дух сейчас бродит где-то вокруг сцены. Ну, конечно! — продолжил он с воодушевлением. — Я бы на его месте сидел сейчас на сцене. Ведь он теперь точно знает все, о чем он написал. И это одиночество, и эту пустоту.       Вот теперь Анна Викторовна смотрела на него с полным вниманием. Видно было, что идея, высказанная Чеховым, захватила ее. И спустя краткое время она поднялась с места, чтобы направиться к двери.       Анна не стала, по примеру Ольги, просить у меня разрешения выйти в парк, лишь послала мне вопросительный взгляд. И я также взглядом подтвердил, что не имею ничего против. Так мы теперь и разговариваем, взглядами. Лучше, чем ничего, разумеется. Но как же мне мало этого. И как не хочется, чтобы она уходила. Я и сидел здесь только ради того, чтобы иметь возможность любоваться ею, что бы я не рассказывал себе о необходимости наблюдать за подозреваемыми. Ложь, все ложь. А правда в том, что, не имея возможности общения, я пытался хоть взглядом насытить сжигающую меня тоску. Тщетно, разумеется. И пора бы мне уже признать правду и смириться с ней. Пора. Вот только никак не получается.       После ухода Анны Викторовны постепенно все начали разбредаться. Я никого не стал удерживать. Даже мои нервы уже не справлялись с тем напряжением, которое образовалось на веранде. Нужно было дать всем возможность хоть чуточку расслабиться, ведь ожидание продлится еще неизвестное время. Сам же я решил, что побеседую с некоторыми из гостей приватно, пока позволяет ситуация. В конце концов, вопрос о продаже имения, поднятый Семеновым, требовал более пристального внимания. Там, где замешаны деньги, другие мотивы обычно отходят на второй план. Так что я отправился разыскивать управляющего. Хотелось выяснить, как получилось так, что он не знал о планах Гребнева о продаже имения. Да и еще как минимум один вопрос к нему у меня был.       Но по пути меня остановил господин Трегубов, тоже покинувший веранду и обосновавшийся в одиночестве в гостиной с книгой в руках.       — Яков Платоныч, — окликнул он меня, откладывая книгу. — Присядьте, Яков Платоныч, присядьте.       Я уже достаточно обижал начальника на сегодня, поэтому предпочел остановиться и опуститься на диван.       — Отдохните, переведите дух, — дружелюбно продолжил Николай Васильевич. — Надо признать, собачья работа у Вас, Яков Платоныч. Но Вы прекрасно с ней справляетесь. Кофе хотите?       — Нет, благодарю, — ответил я ему.       Похоже, начальство находится в добром расположении духа, и настроено сочувствовать. Только вот я в сочувствии не нуждаюсь, в том числе и от сильных мира сего. И работу свою, какая она ни есть собачья, люблю и уважаю.       — Ну, докладывайте, — сказал Трегубов, прихлебывая кофе. — Что мы имеем?       — У нас всего лишь пять подозреваемых, — ответил я ему, не скрывая иронии. И продолжил уже серьезно: — Каждый из них находился в парке в момент выстрела, и у каждого из них был мотив и возможность убить Гребнева.       — Ну, и какие мотивы? — поинтересовался Николай Васильевич.       — У Семенова ревность, — принялся перечислять я, — Тропинин ради наследства Елены Николавны. Могла убить и Ольга в порыве гнева. Дочь управляющего, из-за того, что Гребнев бросил ее беременную. И сам управляющий Григорий, из-за махинаций с князем Разумовским.       — С князем? — встревожился господин Трегубов до такой степени, что отставил недопитый кофе и пересел ближе ко мне.       — Да, еще и князь, — ответил я, предвидя, какая реакция будет на мои слова. — Он вчера приезжал сюда с госпожой Нежинской, но поспешно уехал, так и не досмотрев спектакля. Я предполагаю, что управляющий продавал ему лес Алексея по заниженным ценам.       — Что? — возмутился полицмейстер, осознав, что я намерен обвинить Его Сиятельство в мошенничестве.       — Я уж распорядился, — сообщил я ему. — Их скоро доставят сюда.       — Зачем? — на лице господина Трегубова отражалась вся гамма испытываемых им эмоций, от ужаса до ярости.       — Допросить, — прикинулся я добросовестным служакой, — как и всех остальных.       Николай Васильевич взглянул на меня едва ли не с отвращением. В мой театр он не поверил ни на миг, но и изменить уже ничего не мог.       — Ну, это, увольте, без меня, — произнес он и даже пересел обратно в кресло, будто подчеркивая, что не хочет иметь со мной ничего общего.       — Ну, это как Вам будет угодно, — усмехнулся я его трусости. — А я, с Вашего позволения, продолжу свою собачью работу.       — Я высоко ценю Вашу работу, — крикнул мне вслед господин Трегубов, до которого лишь сейчас, видимо, дошло, как прозвучали те его слова. — Действуйте.       Но снова я не успел никуда дойти. Неожиданно со второго этажа, со стороны хозяйских комнат, послышался голос Тропинина, громко призывающего на помощь. Мы с Трегубовым бросились вверх по лестнице. Елена Полонская лежала на кровати в своей комнате без чувств. В головах на прикроватном столике наполовину пустой пузырек со снотворным, поясняя случившееся.       Антон Палыч, срочно призванный как ближайший доктор, осмотрел Полонскую, посчитал пульс.       — Она приняла слишком много снотворного, — сказал он нам. — Пульс едва прощупывается. Господа, необходимо промывание, иначе возможен летальный исход.       — Немедленно в больницу! — приказал полицмейстер. — Пролетку к крыльцу!       — Ульяшин, заберите снотворное, — велел я. — Нужно будет снять отпечатки пальцев с флакона. И городовых сюда.       Городовые, подгоняемые господином Трегубовым, вынесли бесчувственную Полонскую на крыльцо и погрузили в пролетку. Следом за ней в экипаж запрыгнул Тропинин. Видно было, что он в ужасе от происшедшего. Но, увы, хоть я и понимал его чувства, он по-прежнему являлся для меня подозреваемым, и я не мог допустить, чтобы он покинул имение.       — Господин Тропинин, — окликнул я его, — Вы не можете покинуть поместье до окончания дознания.       — Я не могу оставить ее одну! — возмущенно возразил он.       — Вы не можете ничем ей помочь, — продолжил настаивать я. — Ее доставят в больницу без Вас.       — Господин полицмейстер! — разгневанно обратился Тропинин к Трегубову, требуя от него, по-видимому, окоротить зарвавшегося подчиненного.       — Вы знаете, по-моему, господин следователь прав, — неожиданно поддержал меня Николай Васильевич.       — Нет, это невозможно! — воскликнул Тропинин. — Я должен быть с ней! Я не могу положиться на Ваших олухов!       — Если Вы настаиваете, Елену Николаевну сопроводит… — я оглянулся, надеясь увидеть Чехова, но на глаза попался Алмазов. Отлично, он мне не нужен, зато надоел преизрядно. — Господин Алмазов, — обратился я к нему, — возьмите на себя эту миссию.       — Разумеется, — сказал Алмазов, делая шаг к экипажу. — Я готов.       — Я тоже поеду, — сказал мне господин Трегубов, — а Вы тут сами… В общем, жду доклада.       — Конечно, — кивнул я.       И то сказать, мы оба здесь уже целый день. А ведь убийство Гребнева не единственное преступление в Затонске. И в управлении даже Коробейникова нет. Пусть едет. Учитывая предстоящую неприятную беседу с князем Разумовским, я и сам предпочту, чтобы начальство держалось поодаль и не путалось у меня под ногами.       Тропинин, наконец, поменялся местами с Алмазовым, Трегубов устроился рядом, и экипаж тронулся.       — Вы чудовище! — сказал мне Тропинин, проводив его глазами. — Я буду жаловаться.       Да, я, возможно, чудовище. А он, возможно, убийца. Время покажет, кто из нас прав. Время и следствие.       Я расспросил Ульяшина о том, как продвигается анализ отпечатков, а затем поднялся в комнату Тропинина. Он сидел на кровати, глядя перед собой с потерянным видом.       — Ответьте мне определенно, — сказал я ему, — Елена Николавна испытывала в последнее время финансовые затруднения?       — Да, испытывала, — ответил он. — И что с того? Кто их не испытывает?       — И каким же образом она предполагала выйти из них?       — Она просила денег у меня, — сказал Тропинин, — но я сам сейчас…       — А кто теперь наследует имение? — перебил я его.       — Разумеется, Елена Николавна, — ответил драматург.       — Мы еще вернемся к этому вопросу, — пообещал я ему.       — К чему эти вопросы? — спросил он возмущенно.       — Не понимаете? — спросил я его. — У Вас есть мотив. Смерть сына решает все финансовые затруднения Елены Николавны, да и Ваши тоже. Сама она вряд ли могла до такого додуматься, но ведь Вы могли оказать ей такую услугу.       Он молчал так долго, что я думал, уже и не скажет ничего.       — Как Вы можете? — тихо промолвил он наконец.       — Из дома далеко не уходите, — строго сказал ему я, покидая комнату.       Управляющего я нашел на скамейке в парке. Видимо, и ему хотелось отдохнуть и побыть в одиночестве. Но, увы, и ему я тоже покоя не дам. Мне нужны сведения о материальных взаимоотношениях в семье Гребневых, и получить их иным способом я не могу.       — Елена Николавна просила у сына денег? — спросил я его, подходя.       — Да, несколько раз, — ответил Григорий, — но он отказывал.       — А господин Тропинин говорил с Алексеем о деньгах? — поинтересовался я.       — Я не знаю, но полагаю, что да, — ответил он. — А в чем я точно уверен, так это в том, что Тропинин говорил о деньгах со мной.       — С Вами? — изумился я.       — Он предлагал мне, чтобы я, в тайне от хозяина, выделил Елене Николаевне заем, — пояснил управляющий. — Я, разумеется, отказался.       — А почему же Вы мне раньше об этом не говорили? — спросил я его.       — Ну, не думал, что это важно, — прозвучал вполне ожидаемый ответ. — Но теперь…       — Теперь? — ухватился я за его слово. — Что-то изменилось теперь?       — Я слышал разговор Тропинина и Елены Николаевны, случайно, — сказал управляющий. — Она обвинила его в смерти сына.       — Что, так и сказала, что он убил?       — Она сказала, что знает, что это он, — уточнил управляющий.       — А о чем Вы говорили с князем Разумовским во время спектакля? — спросил я его.       — О продаже леса, — неохотно ответил мой собеседник. — Алексей Константиныч с князем договорились о сделке, а я только уточнял детали.       — Но разговор был на повышенных тонах, — усмехнулся я его попытке что-то скрыть, когда столько было тому свидетелей.       — Ну, не то чтобы, — ответил управляющий. — Князь немного погорячился. Они до этого с Алексеем в чем-то разошлись.       — Знаете, в чем? — спросил я его.       — Не знаю, — ответил он. — Да Вы сами у князя спросите.       И управляющий указал в сторону подъездной дорожки. Я оглянулся. И в самом деле, показался полицейский экипаж, в котором восседали князь Разумовский и госпожа Нежинская. Мой приказ был исполнен в точности до мелочей. Полагаю, они в ярости, но мне нет дела до этого.       Я подошел к экипажу и подал Нине руку, помогая спуститься. Она одарила меня возмущенным взглядом, но помощь приняла.       — Господа, я надеюсь, Вам уже сообщили об убийстве Алексея Гребнева, — сказал я, когда Разумовский тоже приблизился к нам. — Я пригласил Вас для дачи показаний по этому делу.       По тому, как князь в возмущении вскинул голову, услышав о показаниях, я понял, что терпение его на исходе. Проявив свою власть, я задел Его всесильное Сиятельство за живое, и сейчас он готов был растерзать меня. Что ж, я не прочь подраться, я даже буду рад. А еще я надеюсь, что пребывая в столь эмоциональном состоянии, Разумовский, возможно, ослабит самоконтроль и выдаст себя чем-нибудь.       — Какие показания? — спросил он возмущенно. — Вы в своем уме?       Видимо, решив, что продолжать конфликт на улице, в присутствии городовых, ему не по чину, князь резко развернулся и проследовал мимо меня в дом. Госпожа Нежинская не отставала от него ни на шаг.       — О чем Вы говорили с управляющим, когда началась пьеса? — спросил я Разумовского, когда мы устроились в гостиной.       — У меня были дела с Алексеем, — ответил он, — и я обсуждал подробности с управляющим.       Как всегда, ответ без ответа. Его Сиятельство мастер словесных игр. Но сегодня я не позволю ему отвечать подобным образом. Мне нужны подробности, и я их получу от него, хочет он того или нет.       — Какие дела? — уточнил я. — Какие подробности?       — Это Вас не касается, — мрачно ответил князь.       — Алексей Гребнев был убит через полчаса после Вашего разговора, — пояснил я с обманчивой мягкостью в голосе.       — Ну и что с того? — спросил Разумовский.       — Вы не остались на пьесу, хотя были приглашены, — продолжил я допрос. — Почему?       — А мне это было неинтересно, — с вызовом заявил князь.       — Неинтересно? — спросил я с сарказмом. — Вы же сами затеяли всю эту антрепризу с Гребневым!       — Я видел раньше репетиции и прочел пьесу, — ответил Кирилл Владимирович, всем видом своим демонстрируя свою сдержанность и долготерпение по отношению к невоспитанному и навязчивому фараону.       — Видели, как Вы ушли в направлении, — сообщил я ему, — в котором через некоторое время нашли тело Гребнева.       — Что за намеки? — чуть ли не прорычал Разумовский, теряя остатки терпения. — Что Вы себе позволяете?!        В этот момент к нам подбежал Ульяшин.       — Яков Платоныч, — сказал он, приглушив голос, — есть результат! Вы не поверите.       — Из дома не выходите, — бросил я князю, следуя за околоточным. — Мы продолжим.       — Послушайте! — возмущенно крикнул мне вслед Разумовский. — Черт знает что!       Ульяшин привел меня в комнату, где уже дожидались управляющий Григорий и Саша, его дочь, оба встревоженные и непонимающие, зачем их позвали.       — На пистолете отпечаток дочери управляющего, — пояснил мне Ульяшин. — Прошу.       И он протянул мне для сравнения отпечатки пальцев, взятые у Саши, и отпечаток, снятый с пистолета. Не нужно было сравнивать долго — завитки папиллярных узоров были очень приметные.       Ничего не понимаю! Не может быть, чтобы это была Саша.       — И как Вы объясните, — спросил я ее, — что отпечаток Вашего пальца на стволе пистолета?       — Я протирала пыль в кабинете, — ответила она с видимым волнением. — Они там лежали в футляре, я их тоже протерла.       — А горничных протирать пыль в доме нет? — спросил я риторически.       — Саша иногда помогает по дому, — ответил мне управляющий, — что здесь такого?       — Скажите мне правду, — снова обратился я к Саше, — как пистолет оказался в Ваших руках?       — Вы что, — возмутился ее отец, — обвиняете мою дочь во лжи?       — Если Вы будете мешать, — строго предупредил я его, — я попрошу Вас удалиться.        — Вчера Вы взяли пистолет, — сказал я Саше, внимательно наблюдая за ее реакцией, — пошли в парк, искали встречи с Алексеем. И эта встреча там состоялась!       — Нет-нет! — горячо запротестовала девушка. — Не было этого.       — Зачем моей дочери искать хозяина, — снова вмешался в разговор Григорий, — да еще с пистолетом?       Я не хотел этого. И мог выгнать отца сразу. Но ведь если он знал о беременности Саши, это тоже мотив. И я должен видеть его реакцию на эту новость.       — Алексей Константинович соблазнил Вашу дочь, — сказал я ему, — а потом потерял к ней интерес. Оставил ее беременной.       Управляющий вскочил в возмущении. Он был готов броситься на меня с кулаками за такие слова.       — Да как Вы смеете? — проговорил он, едва справляясь с голосом.       Нет, он не знал, он на самом деле не знал. И я только что разрушил мир этой семьи. Но это моя работа. Мне нужно искать убийцу.       — Господин Семенов рассказал нам, — пояснил я, снова переключив все внимание на Сашу, — что Вы обратились к нему с просьбой найти врача. Знахаря!       — Боже, зачем он это сделал, — прошептала Саша сквозь слезы. — Он обещал хранить все в секрете.       Ну, вот и все с любыми подозрениями в ее адрес. Сашу куда больше волнует то, что я рассказал отцу о ее беременности, нежели то, что я обвинил ее в убийстве.       — И все-таки, — спросил я, чтобы внести полную ясность, — как отпечаток Вашего пальца оказался на пистолете?       — Да я просто посмотрела! — подняла она на меня глаза, полные слез. — Из любопытства! Господа хотели стреляться третьего дня.       — Стреляться? — изумлению моему не было предела.       Ну, и кто мне расскажет, почему я узнаю подобные подробности жизни убитого только к вечеру, хотя расследование идет с утра?       — Вот-вот, — ответил управляющий, — дуэль между Алексеем и Семеновым. Вы не знали?       Нет, я не знал. Мне никто не рассказал, и он в том числе! Надеюсь, хоть теперь расскажет.       — Что за дуэль? — спросил я его.       — Из-за Ольги, разумеется, — ответил управляющий. — Все из-за нее!       — Так дуэль не состоялась? — уточнил я.       — Ольга их разняла, — ответил он, — и помирила вроде бы.       — А пистолеты обратно вернулись в футляр заряженными, — задумчиво произнес я.       Мне вспомнилась фраза, которую передала мне Анна Викторовна: «Надо было разрядить пистолеты». Тот, кто убил Алексея Гребнева, знал о дуэли. И о том, что пистолеты не разрядили. Впрочем, практически все подозреваемые могли об этом знать.       — Я просто посмотрела, — проговорила снова Саша сквозь слезы. — Я просто посмотрела!       Ее отец глядел прямо перед собой в никуда, раскачиваясь в задумчивости.       — Свободны пока, — сказал я им обоим. — Только здесь, рядом будьте. Из дома не выходите.       Этих двоих подозреваемых я могу отставить. У них был мотив, и была возможность. Но они не убивали. Едва я их отпустил, отец и дочь покинули комнату, да тут же у двери и заспорили шепотом. У них были более серьезные проблемы, чем подозрение в убийстве. И видит Бог, я им сочувствовал.       — Что-то у меня уже голова идет кругом, — вздохнул Ульяшин, — Яков Платоныч, но она ж Вам об этом сразу сказала!       Даже мой сегодняшний помощник не понимал, зачем я провожу допросы, зачем пытаюсь разобраться. Хоть и работает со мной не первый день уже. Ему стало жалко несчастную Сашу, и он недоумевал, зачем я довел ее до слез, почему не поверил на слово сразу.       Да как они все не могут понять, что я для того и следователь, чтобы не верить на слово, чтобы каждое слово проверять. Хотя бы вот так, заставляя людей убеждать меня в своей искренности. Работа у меня такая, что тут непонятного?       — Семенова мне найдите, — велел я ему с раздражением.       — Слушаюсь, — повернулся было к дверям околоточный, но тут же и остановился. — Так он же сидит там, у веранды на скамейке.       Семенов и впрямь обнаружился именно там, где сказал Ульяшин. Сидел, мрачно глядя прямо перед собой, не замечая даже, что погода снова испортилась и посыпал мелкий снег. Когда я подошел, он лишь взглянул на меня коротко и вновь уставился в пространство.       — Три дня назад из ревности Вы вызвали убитого на дуэль, — сообщил я ему. — И следы от Ваших ботинок мы обнаружили на месте преступления. Вот такая картина против Вас складывается.       Он по-прежнему молчал, глядя перед собой и никак не реагируя на мои слова.       — Это Вы убили Алексея Гребнева? — спросил я жестко.       — Я, — взглянув на меня, ответил Семенов.       Врет. Вот вижу, что врет, но доказать не могу. И придется теперь тратить время и силы на его оправдание, вместо того, чтобы ловить настоящего убийцу.       — Вы арестованы, — сказал я ему и велел Евграшину, стоявшему неподалеку: — Проводите господина Семенова в гостиную. И глаз с него не спускайте.       Лишь теперь я заметил, что от крыльца за всей сценой наблюдает Анна Викторовна. Сейчас она снова скажет, что я арестовал невиновного? Надеюсь, хоть в этот раз мне удастся объяснить ей мои резоны.       — Семенов не виновен, — сказала мне Анна, едва я подошел ближе.       Да, ничего другого я и не ожидал услышать. А что я должен делать с человеком, признавшимся в убийстве? Я обязан арестовать его, как она не понимает!       — Я слышала их разговор, — продолжила Анна Викторовна.       — Духов? — спросил я с иронией.       — Нет, — сердито ответила Анна, — Семенова и Ольги.       — Он только что сам во всем признался, — сказал я ей.       — Он ее выгораживает, — продолжила она спорить.       — И улики все против него, — обратил я ее внимание.       — А князя Вы тогда зачем преследуете? — спросила со вздохом Анна Викторовна.       Ах, вот в чем дело, оказывается? Я оскорбил Его Сиятельство, и Анна Викторовна его защищает!       — А потому что до конца не уверен, — ответил я, сдерживаясь пока.       — Полонская умерла, — вдруг сказала Анна.       — А это Вы откуда знаете? — уточнил я.       — Видела ее только что, — ответила она расстроено. — Ее уже точно нет. А князь невиновен, — добавила она вдруг.       — Ну, конечно, — ответил я раздраженно, — князь ведь, как жена Цезаря, вне подозрений!       — Господи, это невыносимо! — взорвалась Анна Викторовна. — Когда Вы наконец начнете мне доверять?       Я ей не доверяю? Я?! Я верю каждому ее слову, я даже в духов ее верить научился! Я, ни минуты не сомневаясь, только что принял на веру информацию о смерти Полонской. И я по-прежнему не доверяю ей? А она мне? Она мне доверяет? Вот князю доверяет, хоть он и не заслуживает этого. А мне не верит, постоянно подозревая меня в каких-то злых умыслах, в попытках посадить невиновного, еще неизвестно в чем. Она не верит даже в то, что я верю ей!       — А я доверяю Вам, — ответил я едва ли не со злостью. — Только Вы требуете какой-то безоговорочной веры! Вы что, мессия?       — Знаете что? — внезапно сказала Анна. — Пожалуй, я приму предложение князя.       Холод охватил меня, сковав сердце.       — Зачем? — спросил я и почувствовал, как голос едва мне не изменил. — Или, может быть, Вы дали уже согласие?       — Нет! — ответила Анна сердито. — Но, кажется, дам!       Она резко повернулась и ушла в дом. А я остался на ступенях крыльца. Мой мир только что обрушился окончательно, и я отчетливо понимал, что сам, своими руками, разрушил его. Я повернулся и быстро пошел в парк. Никто не увидит моего отчаяния. Никто.       Но и этому моему желанию не суждено было сбыться. Едва я вошел в аллею, как увидел идущего мне навстречу князя Разумовского. Отлично! Мне как раз не хватало какого-нибудь мерзавца, чтобы выпустить ярость!       — Я ведь не разрешал Вам выходить из дома! — гневно обратился я к нему.       — Я арестован? — в том же тоне ответил мне Разумовский.       О, кажется, не только у меня есть настроение для драки?!       — Вы вызваны на допрос, — ответил я, с вызовом глядя ему в глаза. — Что Вы там делали? Улики уничтожали?       — Что Вы несете? — возмутился Разумовский, пытаясь окатить меня презрением.       Но на меня не могли подействовать эти методы. Я был намерен вытрясти из него правду. Или убить. Мне все равно.       — О чем Вы говорили с Гребневым за полчаса до пьесы и за час до его смерти? — спросил я.       — У нас дела были! — ответил князь, источая презрение.       — Покупка леса? — усмехнулся я недоверчиво.       — Я уже говорил Вам, — ответил Разумовский со всей возможной чопорностью.       — Я знаю, Вы поссорились, — сообщил я ему.       — Я уезжаю, — ответил он оскорбленно, — и ничего больше не скажу без адвоката.       — А Вас никто не отпускал! — бросил я ему в спину.       Терпение Разумовского лопнуло, наконец. Он медленно повернулся ко мне с искаженным от ярости лицом.       — Что ты о себе возомнил! — прорычал он, упирая трость мне в грудь. — Шавка полицейская, я уничтожу тебя!       — Это я тебя уничтожу, — ответил я ему, с наслаждением выпуская на волю всю мою пылающую ненависть и хватая врага за грудки. — Я раздавлю тебя!       Несколько минут мы мерились крепостью захватов, осыпая друг друга оскорблениями. Наконец он оттолкнул меня резко и вырвался.       — Я вызываю Вас, — произнес Разумовский официальным тоном, будто не он только что виртуозно пользовался кабацкой бранью.       — С превеликим удовольствием, — ответил я ему. — Завтра же, утром.       — Отлично, — сказал князь, с трудом переводя дух. — Я пришлю Вам моего секунданта.       Действительно отлично. И на этот раз я пристрелю мерзавца. Пристрелю хотя бы ради того, чтобы грязь, в которой он испачкан с ног до головы, не могла коснуться Анны. Она возненавидит меня за это, я знаю. Но не все ли равно мне теперь? Она выбрала. И она не верит мне, никогда не верила. А значит, только убив князя, я смогу спасти ее от него.       Проводив Разумовского взглядом, я заметил, что у нашей стычки, оказывается, были свидетели. Господа Тропинин и Чехов стояли неподалеку, глядя то на меня, то на князя в немом ошеломлении. Полагаю, последние наши фразы им были отлично слышны. А вот это совсем ни к чему. Никто не должен узнать о происшедшем. Тем более что я при исполнении сейчас. Я рассчитываю закончить это дело сегодня, но пока… В общем, никто знать не должен. Так что я решительным шагом направился к невольным зрителям.       — Господа, я прошу сохранить в тайне все, что Вы только что видели, — сказал я им. — И факт вызова на дуэль тоже.       — Разумеется, — сказал Тропинин.       — Можете быть уверены, — добавил Антон Палыч.       Что ж, вопрос можно считать решенным. Теперь нужно быстро закончить это дело, чтобы оказаться свободным к завтрашнему рассвету.       — Господин Тропинин, — сказал я, — у меня к Вам несколько вопросов.       Чехов вежливо откланялся и поспешил уйти.       — Скажите, — спросил я Тропинина, — а в каких отношениях Вы были с Алексеем?       — В натянутых, — усмехнулся драматург. — Конечно, я раздражал его, как любого молодого человека раздражает любовник его матери.       — А он просил Вас о содействии в попытках в своем сочинительстве?       — Нет, — снова усмехнулся Тропинин, — он презирал меня.       Какая недобрая у него усмешка. Возможно, Алексей действительно презирал его, а вот Тропинин, кажется, Гребнева просто ненавидел.       Кивнув в знак того, что узнал все, что хотел, я пошел к дому.       Но едва я вошел в дом, как мне навстречу кинулась госпожа Нежинская. Ее только мне не хватало сейчас для пущего счастья.       — Ну неужели ты думаешь, что Разумовский убил? — спросила она взволнованно.       Господи, и она туда же! Тоже собирается указывать, как мне работать?!       — Я не думаю, — ответил я резко. — Я веду расследование!       — Что это? — спросила Нина. — Мелочная месть?       Ярость снова заиграла, ослепляя. Мелочная? Нет, я не стану мелочиться. Он мерзавец и предатель, и я убью его завтра.       — Может быть, пора определиться, на чьей ты стороне? — спросил я Нину Аркадьевну.       — На твоей, — ответила она. — Я всегда на твоей, поэтому я не люблю, когда ты выглядишь дураком.       — Тронут, — улыбнулся я ей, — очень тронут.       Замечательная речь. Особенно в свете истории с Гроховским.       — А где ты была в момент убийства? — спросил я ее с легкой иронией.       — Здесь и была, — раздраженно ответила Нина, — в компании нескольких свидетелей. Этот Алмазов пел…       — А потом? — перебил я ее.       — А потом все кинулись искать Гребнева, — сказала Нежинская. — Я уехала.       — Может быть, ты уехала потому, что знала, что он уже мертв?       — Ты болен? — возмутилась Нина.       — Почему ты уехала? — перефразировал я свой вопрос.       — Потому что в отличие от твоей Анны, я не интересуюсь расследованием, — сказала Нина Аркадьевна презрительно — Я поняла, что вечер испорчен, и уехала.       А вот этого ей говорить не следовало. Не следовало упоминать Анну. Не стоит меня злить сейчас, я ведь могу и не сдержаться.       — Вот и скажи князю, — язвительно посоветовал я ей, — пусть хорошенько вспомнит все, что было вчера.       Нина Аркадьевна одарила меня еще одним возмущенно-презрительным взглядом и удалилась в дом.       Пусть я и не считал Семенова виновным, но меня устраивало то, что убийца уверен, что я так думаю. Поэтому я решил отправить его в камеру управления. Не скрою, мысль о том, что этот мелкий пакостник, путающийся под ногами у следствия, посидит в камере, грела мне душу. А нечего тут самооговором заниматься и мешать мне работать.       Мой круг подозреваемых становился все уже. Собственно, я был уверен уже в том, кто убийца. Оставалось лишь придумать, как доказать его вину.       Когда я в сопровождении печального и подавленного Семенова вышел на крыльцо, ко мне подошел городовой, вернувшийся из города.       — Ваше Высокоблагородие, — сказал он, — госпожа Полонская умерла. Не довезли.       — Никому пока ни слова, — велел я.       Теперь на совести убийцы уже две смерти. И хотя Елена Николаевна, скорее всего, приняла снотворное сама, он виноват в ее смерти так же, как если бы дал ей яд.       — Ну, расскажите мне еще раз, как все было, — обратился я к Семенову, давая ему последний шанс не оказаться в камере.       — Я ненавидел Гребнева, потому что она любила его, — со вздохом сказал Семенов, — и когда он убежал со сцены в парк, я его там нашел и застрелил.       — А где взяли оружие? — спросил я.       — В кабинете, — ответил учитель. — Футляр лежал на столе, и никто не удосужился разрядить пистолеты. Это я убил, — измученно сказал он. — Я сознаюсь, что Вам еще?       Бесполезно. Он воображает себя рыцарем на белом коне, и я не смогу его переубедить.       — Отправляйте в управление, — велел я Ульяшину.       Едва Семенова посадили в экипаж, как к крыльцу быстрыми шагами подошла Анна Викторовна, по всей видимости, возмущенная тем, что его увозят. Весь мой план успокоить убийцу арестом Семенова окажется на волоске, если она станет протестовать и заявит во всеуслышание о подслушанном разговоре Семенова и Ольги. Кроме того, я хотел попросить ее о помощи в выявлении убийцы. И вообще…       И вообще, я могу промахнуться завтра.       — Вы же так проницательны! — набросилась на меня Анна Викторовна, стоило мне спуститься с крыльца. — Как же Вы не видите, что он врет?       — Пусть убийца пока думает, — пояснил я ей, — что мы поверили Семенову.       — То есть, Вы сами не считаете его убийцей? — с удивлением спросила Анна. — А кого же Вы тогда подозреваете?       — Я пока не уверен, — ответил я ей.       — У меня был разговор с убитым, — сказала Анна Викторовна. — Он сказал: «Кто украл, тот и убил».       — И что это означает? — спросил я со вздохом.       — Я не знаю, — ответила Анна. — Но он мне показал свою рукопись. И, видимо, это как-то связано с его пьесой.       Что ж, подобное предположение подтверждало мои подозрения. Убийца связан с пьесой Алексея. Вот только кто из двоих? Интуиция мне подсказывала, кто именно, но ее одной для обвинения мало.       — А Вы можете мне помочь? — спросил я Анну Викторовну. — Мне нужна Ваша помощь.       — Ну, конечно я могу, — отозвалась она как всегда с готовностью.       Да, как всегда. Сколько бы раз мы не ссорились, она никогда не отказывала мне в помощи. Если считала нужным, то заставляла ее принять.       Завтра все закончится. Навсегда. Я должен был чувствовать облегчение, но сейчас, рядом с ней, я ощущал лишь безмерную тоску. Я потерял ее в любом случае. Это последние часы, когда я могу смотреть на нее, говорить с ней. Даже если останусь жив. Впрочем, останусь. Со мной или без меня, грязные дела Разумовского рано или поздно разоблачат. И пятно падет и на его жену. А этого я допустить не могу. Значит, я должен его убить.       Но это завтра. А сегодня пока что я могу снова попросить Анну Викторовну о помощи. И она согласится, я знаю.       — Вы не могли бы снова провести тот эксперимент? — попросил я ее. — Спиритический сеанс, как в нашем первом деле?       — В деле утопленниц, когда убийца сам себя выдал, — улыбнулась Анна Викторовна. — Да, конечно, я сделаю все, что смогу.       «Барышня на колесиках», съезжающая на правый глаз соломенная шляпка, азартно горящие голубые глаза, осенний парк и чудное мгновение…       Не стоит мне сейчас вспоминать.       По плану, который мы обсудили с Анной Викторовной, я собрал всех в ротонде, которую Алексей Гребнев использовал в качестве сцены. Уже стемнело, а к ночи похолодало, и участники действия проявляли неудовольствие.       — Что происходит, в конце концов, — слышались голоса со всех сторон. — Холодно все-таки. Когда же нас отпустят домой?       — Господа, я пригласил Вас для участия в следственном эксперименте, — сообщил я им причину того, зачем собрал их здесь.       — Да увезли же убийцу! — возмутился Тропинин.       — Господин Семенов сделал признание, — ответил я ему, — но оно ничем не подтверждается. Есть сомнения.       — Так что же? — спросил Антон Палыч. — Убийца по-прежнему среди нас?       — Суть эксперимента, — продолжил я, — медиум Анна Викторовна вызовет дух жертвы и задаст ему несколько вопросов.       Я ожидал, что при этом заявлении на меня посыплется град упреков, но то ли они уже привыкли к странности моих методов и ничему больше не удивлялись, то ли просто заинтересовались возможностью поучаствовать в спиритическом сеансе.       — Господа, — обратилась к присутствующим Анна Викторовна. — Прошу всех встать в круг.       Все медленно потянулись к бывшей, а сейчас скорее настоящей сцене. Мы с Ульяшиным отошли на пару шагов, чтобы сразу оказаться рядом, если потребуется.       — Обязательно здесь? — спросил Тропинин. — Что это за балаган?       — Обязательно, — спокойно ответила ему Анна. — Духи охотнее идут на контакт в местах, с которыми их что-то эмоционально связывало. Прошу, возьмитесь за руки.       Присутствующие образовали круг из сомкнутых рук, одновременно удерживая фонари. Анна Викторовна медленно переходила от одного к другому, пристально вглядываясь в лица. Я понятия не имел, что увижу сейчас. Мы обсудили лишь общий ход действий, а касательно самой имитации сеанса Анна сказала, что знает, как будет действовать, и я предпочел ей довериться.       — Дух Алексея Гребнева, явись, — начала она формулу призвания, и я напрягся привычно, готовый подхватить ее, если потребуется. Я видел ее сеансы много раз, но заканчивались они по-разному. Сейчас планировалась мистификация, но все же…       — Дух Алексея Гребнева, явись, — снова позвала Анна Викторовна, и я вспомнил, как наблюдал самый первый сеанс. Тогда, помнится, меня поразила сила, с которой юная девушка повелевала своими выдуманными духами. Теперь я уже не считал духов выдумкой. Но сила ее по-прежнему меня поражала и восхищала.       — Рукопись! — крикнула вдруг Анна не своим голосом. — Я знаю, где рукопись! Я скажу тебе, где рукопись! Не сейчас, в полночь. В полночь!!!       В следующий момент Анна Викторовна пошатнулась, но я даже не успел испугаться, как она овладела собой.       — Опускайте руки, — сказала она участникам сеанса, с трудом переводя дыхание.       — Что это такое? — спросил управляющий.       Я поднялся на сцену и с тревогой взглянул на Анну. Она все еще не могла совладать с дыханием.       — Все свободны, господа, — произнес я. — Я благодарю.       Все приглашенные быстро покинули ротонду, торопясь уйти с холода в тепло дома.       — Что это значит? — спросил меня Тропинин, уходивший последним.       — Если будет необходимость, — сказал я ему, — Вас вызовут в участок.       — Черт знает что, — вздохнул драматург, поняв, видимо, что более внятного ответа он от меня не дождется, и пошел к дому вслед за остальными.       Анна Викторовна дождалась, пока он уйдет подальше, и только тогда спустилась ко мне. Она больше не выглядела испуганной, и дышала вполне нормально. А по лицу ее бродила довольная улыбка.       — Теперь я Вас спрошу, — улыбнулся я ей, — что это было? Театр или взаправду?       — Ну, конечно, театр, — усмехнулась Анна Викторовна. И тут же добавила несколько грустно: — А взаправду духи не хотят говорить о случившемся. Их уже ничего не тревожит, они счастливы. Но нам с Вами остается подождать, когда убийца себя выдаст, — продолжила Анна, стряхнув меланхолию, — и пойдет перепрятывать рукопись.       — А что это за рукопись? — спросил я ее. — Почему она так важна?       — Есть у меня некоторые предположения, — ответила Анна Викторовна. — Но давайте подождем. Время я указала, осталось недолго.       Ее глаза снова сияли азартом, как когда-то. Полагаю, все время до полуночи я буду убеждать ее, что в засаде ей не место, и можно доверить мне схватить убийцу с поличным. Что ж, меня такое времяпрепровождение вполне устраивало. Забегая вперед, могу сказать: в этом споре победил я.       Около полуночи, когда мы с Ульяшиным уже преизрядно замерзли, сидя в засаде, со стороны дома послышались шаги, и на площадке перед сценой появилась Ольга. Все-таки она? Да не может быть, чтобы я так ошибся. Я молча сделал знак Ульяшину не двигаться. Ольга взяла оставшийся после представления стул, придвинула его к мраморному вазону и достала оттуда какой-то сверток. Но едва она спустилась, как из темноты вскочил Тропинин, пытавшийся этот сверток отобрать. Вот теперь все как надо. Я махнул околоточному. Пора.       — Полиция, — крикнул я, переключая внимание Тропинина с Ольги на себя. — Прекратить!       Они немедленно прекратили борьбу, замерев испуганно оба. Ульяшин первым делом отобрал у Тропинина его добычу. Не сразу отобрал, надо сказать. Тот цеплялся за нее изо всех сил, надеясь неизвестно на что.       — Что же Вы вздумали, господин Тропинин? — спросил я его. — Драться с дамой?       Ульяшин протянул мне сверток. Им оказалась свернутая в трубку тетрадь, перевязанная бечевкой. Развязав ее, я расправил тетрадь и раскрыл. Это и в самом деле была рукопись, явно первый вариант, изобилующий правками и помарками. Заглавие на первой странице гласило: «Прометей».       — Гребнев был настоящим автором пьесы, которая принесла Вам славу, — сказал я Тропинину.       Он лишь взглянул на меня молча, отвечать не стал. Да и к чему? И так все ясно.       — Вы задержаны, господин Тропинин, — сказал я ему, — по обвинению в убийстве. Пройдемте.       Он пошел в дом спокойно, не пытаясь ни бежать, ни делать иные глупости. Видимо, для него игра была окончена.       На допросе Тропинин тоже не стал запираться. Особенно после того, как я сообщил ему о смерти Полонской. Елену Николавну он, видимо, на самом деле любил, и мысль, что он, по сути, оказался виновным в ее смерти, подавила его. Полагаю, он воспринимал возможность все нам рассказать как разновидность исповеди. Вот только грехов никто из присутствующих не отпускал.       — Два года назад мы уже были вместе с Еленой Николавной, — рассказывал Тропинин. — Я познакомился с Алексеем, и он рассказал мне о своем горячем желании стать драматургом и дал почитать пьесу.       Анна Викторовна, которой я разрешил присутствовать на допросе взамен на обещание не мерзнуть с нами в засаде, прошлась по комнате за спиной Тропинина. Мои глаза невольно пропутешествовали следом. Я смотрел и пытался запомнить все, что видел: серьезное лицо с едва заметно нахмуренными бровями, гордую осанку, мягкий локон, выбившийся, как всегда, из прически.       Я снова перевел глаза на Тропинина. Лучше сосредоточиться на его рассказе. Слишком уж мучительна попытка вот так наглядеться на нее.       — Пьеса мне показалась недурна, — продолжал тем временем Тропинин, — и я ее предложил своему знакомому антрепренеру, но под своим именем. Я просто хотел, чтобы он повнимательнее к ней отнесся. Прочитав, он с восторгом отозвался о пьесе и тут же предложил мне ее поставить. Ну вот, — вздохнул Тропинин, дойдя в рассказе до начала своего грехопадения, — и тут меня бес попутал. Я не сказал, что пьеса не моя, ну, просто не смог. Никогда раньше ни одно мое произведение не принималось с таким безоговорочным восторгом.       — И тогда Вы договорились с Гребневым? — спросил я.       — Да, — просто ответил Тропинин. — Я убедил его, что пьесу поставят только под моей фамилией, мать будет играть главную роль… Ну, в общем, в итоге он согласился, взяв с меня обещание, что я буду помогать в продвижении других его произведений, уже под его собственным именем.       — Да, только с тех пор, — добавила Анна Викторовна, — он ничего стоящего так и не написал.       — Да, — согласился Тропинин, — «Прометей» имел огромный успех. Он принес настоящую славу и мне, и Елене. Обратного пути уже больше не было. Алексей прекрасно понимал, что признавшись в своем авторстве, он вызовет такой скандал, который погубит и меня, и всю карьеру его матери.       — Но вчера он решил объявить о своем авторстве, — сказал я.       — Да, — рассмеялся Тропинин. — Перед спектаклем он мне сказал, что более он не намерен молчать. А когда вернулась Елена Николавна и сказала, что представление сорвано, что Алексей убежал в парк, я понял, что он это сделает непременно.       — А где Вы взяли пистолет? — спросил я его.       — Сразу же после разговора с Еленой я поднялся в кабинет и взял пистолет, — ответил драматург. — Я знал, что он заряжен.       — Ольга, — обратился я к Соловьевой, безмолвно сидевшей у стены все время, пока Тропинин рассказывал свою историю, — я полагаю, Вы знали о планах Алексея объявить о своем авторстве.       — Да, я знала, — ответила она дрожащим голосом. — Он сказал мне, где лежит черновик.       — И после его смерти, — добавил я, — Вы решили шантажировать господина Тропинина. Что Вы хотели? Денег?       — Чего может хотеть молодая девушка, желающая стать актрисой? — ответил за Ольгу Тропинин. — Моей протекции в Санкт-Петербурге.       Ну, вот и все. Дело фактически закончено, остались формальности. Их, в крайнем случае, выполнят и без меня. А я свою работу сделал. Остался завершающий штрих.       — Господин Тропинин, Вы арестованы, — сказал я ему. — Сегодня переночуете здесь, у себя в комнате, под охраной городового. А завтра утром поедем в управление. Ульяшин, распорядись, — велел я околоточному.       Вот и все. Закончено мое последнее дело. При любом исходе завтрашней дуэли расследовать преступления мне больше не придется никогда. Было ли мне жаль? Да, пожалуй. Я всегда любил собачью свою работу. Если останусь жив, буду по ней тосковать. И все же я ни о чем не жалел. Есть вещи, которые не должны произойти ни в коем случае. Анна Викторовна не станет женой предателя и мерзавца. Я не допущу этого. Спасу ее еще один раз, последний.       А она возненавидит меня за это. Потому что никогда не узнает, что на самом деле я ее спасал. И не должна узнать.       Мне вдруг отчаянно захотелось увидеть ее еще раз. Последний. Я просто хотел попрощаться. При любом исходе мы не встретимся больше. А если и встретимся, доброго разговора не будет.       Я обошел дом, пытаясь ее найти, но нигде не увидел. Вышел на улицу. Городовой, дежурящий у входа, сказал, что Анна Викторовна выходила из дома и куда-то пошла. Где же ее искать в ночи? Я прислушался, и вдруг понял, куда мне идти. Я точно знал, где ее искать, как и утром.       Зрительный зал из стульев и кресел засыпало снегом. Анна Викторовна сидела, не обращая внимания на холод, и смотрела на сцену. Что она видела там? Может быть, духов Полонской и Алексея? Кажется, она сказала, что они теперь счастливы…       — Я Вас обыскался, — сказал я повернувшейся на звук моих шагов Анне. — Весь дом обошел. Вы что здесь делаете?       — Да я уже уезжать собиралась, — ответила она. — Экипаж ждет. Но почему-то вдруг захотелось сюда прийти. А хотите, я Вас подвезу? — сказала Анна Викторовна, улыбаясь мне.       — Я должен остаться с арестованным, — ответил я. — А завтра за нами приедет арестантский возок.       Это была ложь, на самом деле. Для сопровождения Тропинина достало бы и Ульяшина. Но я должен был остаться, и совсем по иной причине.       — А Вы отпустите бедного Семенова? — спросила она меня.       Конечно, его отпустят завтра, хоть это буду уже не я. Но я не отказал себе в удовольствие слегка ее подразнить.       — Разумеется, — ответил я, — но для начала подержу его в камере несколько дней. Он сознательно обманул следствие и взял на себя чужую вину.       — А Вы смогли бы так, как Семенов, — спросила Анна Викторовна, заглядывая мне в глаза.       — Что Вы имеете в виду? — спросил я ее.       — Взять на себя чужую вину, — ответила Анна, — чтобы спасти дорогого человека?       Когда-то давным-давно она задавала мне подобный вопрос. После дела Мореля, я помню. Я ответил отрицательно, но уже тогда знал, что лукавлю. Я чувствовал, что все что угодно сделаю ради нее. Так было тогда, и теперь это чувство не изменилось, разве что стало более сильным. Я все сделаю ради нее. И даже умру. Или убью. И она будет меня ненавидеть, живого или мертвого. А я буду любить ее, до последнего вздоха, и даже долее, если духи и вправду существуют.       — Простите меня, Анна Викторовна, — произнес я тихо. — Я у Вас прошу прощения за все… Все странное и нелепое, что было с моей стороны.       Прозрачные голубые глаза широко распахнулись в тревоге. Господи, только бы она не догадалась!       — Вы что, уезжаете? — спросила Анна с беспокойством.       — Нет, — успокоил я ее, — Вы простите меня.       — Вы как будто бы прощаетесь со мной, — сказала Анна Викторовна уже откровенно испуганно.       — Настроение такое, — улыбнулся я ей, надеясь улыбкой погасить ее волнение.       — Нет, — недоверчиво покачала головой Анна. — Это на Вас совсем не похоже.       Я действительно прощаюсь с ней сейчас. Но она не должна об этом знать. И все же… Господи, мне просто необходимо, чтобы она простила меня за все, что я причинил ей. За всю боль, все наши ссоры, мое недоверие и дурной мой характер. Она не простит мне того, что я сделаю завтра, но пусть простит хотя бы за остальное. А если мне не доведется выжить, я хочу умереть зная, что она простила меня.       — Так Вы прощаете меня? — спросил я снова.       — Ну, конечно, я Вас прощаю, — ответила Анна, не отводя от меня глаз. Будто пыталась прочитать в моих глазах, что на меня нашло вдруг.       — И Вы меня простите, пожалуйста, — добавила она, улыбнувшись неуверенно. — У нас с Вами будто воскресенье прощеное.       Я смотрел на нее, не в силах глаз отвести. Разумом я понимал, что нужно уходить, пока я не испугал ее своим странным поведением окончательно, пока она не догадалась ни о чем. Но мое сердце умоляло задержаться, хоть мгновение еще побыть рядом. И я был не в силах ему отказать.       — Я ведь Вам соврала, — сказала вдруг Анна Викторовна, опуская глаза и вновь поднимая на меня виноватый взгляд. — Я отказала князю.       От неожиданности я замер на мгновение, потеряв дар речи. А в следующее мгновение почувствовал, как улыбаюсь от счастья.       — Отказали? — у меня даже голос дрогнул. И улыбка, наверняка, была самая глупая в моей жизни. Но мне это было все равно, ей Богу!       — Ну, конечно, отказала! — улыбнувшись, ответила Анна Викторовна.       Она подняла руку и нежно, ласково погладила меня по плечу.       — Вам нужно отдохнуть, — сказала Анна с ласковой заботливостью.       Господи, что я натворил! Что же я наделал, идиот!       И я даже не могу теперь ни обнять ее, ни поцеловать на прощанье. И больше я уже ее не увижу. А если и увижу, то никогда не смогу ощутить ласкового ее прикосновения. Потому что завтра утром я умру.       — До завтра, Анна Викторовна, — сказал я ей, прилагая все силы, чтобы мой голос не дрогнул.       — А мы завтра с Вами встречаемся? — спросила Анна с очаровательной, чуть кокетливой улыбкой.       — А вот это как Бог даст, — ответил я ей. — Прощайте.       Вдруг духи и в самом деле существуют? Тогда мы увидимся, несомненно.       — Прощайте, — ответила Анна Викторовна, снова глядя встревожено.       Чутким своим сердцем она чуяла беду. И меня спасало только то, что ей в голову не могло прийти, как ужасно все было на самом деле.       Потому что, каким бы мерзавцем не был Разумовский, я более не имею морального права убить его. Я мог бы это сделать ради того, чтобы ее спасти. Но просто от ненависти — нет, не могу. Я не хочу становиться убийцей ради ненависти. Хотя не поколебался бы — ради любви.       Все было сказано, но мы по-прежнему стояли и смотрели друг на друга. Я просто не мог отвести от нее глаз, не в силах наглядеться. А она смотрела на меня и нежно улыбалась.       Потом вдруг Анна повернулась резко и пошла прочь. А я остался стоять в холодном темном парке. Я ошибся, поддался глупому гневу, позволил ревности и ярости затуманить мой мозг. И заплачу за свою ошибку жизнью. Это справедливо: моя ошибка, мне и платить. Но Боже, как же глупо! Именно тогда, когда действительно хочется жить.       Вот теперь действительно все было решено. Осталось найти ответ на один единственный вопрос — где взять секунданта. Смешно, но мне было не к кому обратиться с такой просьбой. Лучше всего подошел бы Петр Миронов. Но, увы, я не мог быть уверен, что он не проболтается племяннице, а этого допустить было нельзя. Доктор Милц просто никогда бы не согласился, да к тому же мог попробовать мне помешать. Коробейников в Москве, да я бы никогда и не попросил его о подобном. Не с его нежной душой смотреть, как я подставляюсь под пулю.       Оставалось лишь попробовать найти секунданта прямо здесь, среди тех, кто находился в усадьбе. И единственной кандидатурой был господин Чехов. Больше, собственно говоря, просить было и некого.       Хорошо живете, господин Штольман, на широкую ногу. Год прожил в городе, и некого в секунданты позвать.       Чехова я нашел в гостиной. Он устроился на диване под лампой и что-то писал в блокноте.       — Пишете заметку в свою газету? — спросил я, присаживаясь рядом с ним.       — Да нет, — ответил Антон Палыч. — Это так, зарисовки.       — У меня к Вам будет просьба, — сказал я ему, решив не тянуть долго, — только Вы не удивляйтесь.       — Мне кажется, после сегодняшнего дня, — сказал он, улыбаясь, — меня трудно чем-то удивить.       — Я прошу Вас, будьте моим секундантом, — вымолвил я, не глядя в его сторону.       — Вы это серьезно? — спросил явно ошеломленный подобным предложением Чехов.       — Совершенно, — кивнул я. — Да Вы и сами все видели. Мне и обратиться больше не к кому.       — А Ваш Ульяшин? — спросил он.       — Ему нельзя, — пояснил я, — он при исполнении. А Вы человек свободный, вам ничего не грозит.       — Право, Вы удивили меня, — сказал Антон Палыч, глядя на меня пристально. — Но, благодарю покорно за доверие, я не могу.       — Почему?       — А если Вас убьют?       — Ну, а Вам-то что? — спросил я его. — Еще вчера мы не были знакомы, Вы не знаете ни меня, ни князя.       — Вы странный человек, — усмехнулся Чехов.       — К тому же Вы писатель, — нашел я еще один аргумент, — и Вам такой опыт наверняка будет интересен. Не каждый день такой случай представляется.       — Да нет, что Вы, — усмехнулся Антон Палыч с иронией. — Ни к чему мне такой опыт. Да и не силен я в дуэльных правилах.       — От Вас ничего и не требуется, — сказал я. — Скоро сюда приедет секундант князя, и мы все обсудим.       — Нет-нет, увольте! — снова принялся отказываться он. — Это невозможно.        Я вздохнул. И молча взглянул ему в глаза. Он выдержал мой взгляд недолго и потупился.       — Вам действительно больше не к кому обратиться с этим? — спросил он, не глядя на меня.       — Не к кому, — ответил я со вздохом.       Некоторое время мы молчали. Затем он вздохнул, будто решаясь:       — Хорошо. Но у меня будет одно условие.       — Все что угодно, — пообещал я ему устало.       — У нас ведь есть сейчас время, — сказал Антон Палыч, — и ни Вы, ни я все равно не сможем сегодня уснуть. Я прошу Вас, расскажите мне все.       — Все? — удивился я. — Что именно все Вы хотите знать?       — Я хочу знать, из-за чего будет эта дуэль, — ответил Чехов. — Раз уж я в этом участвую, я хочу знать, из-за чего все произошло, с самого начала. Это ведь из-за Анны Викторовны, я прав?       — Вы правы, — подтвердил я со вздохом, — хотя скорее, из-за меня. Из-за моей глупости.       — Вот об этом и расскажите, — твердо сказал он. — С самого начала.       Что ж, это его условие, и я обещал. Возможно, я и сам не прочь рассказать. Своего рода исповедь. Нехорошо умирать, не исповедавшись, а искать священника я точно не буду. Возможно, когда-нибудь он использует мой рассказ в своих произведениях, и история моей глупости послужит кому-нибудь уроком.       И я рассказал ему все.       Про то, как приехал в Затонск, и про «барышню на колесиках», чуть не сбившую меня с ног. Про дело утопленниц, когда мы познакомились, и про чудное мгновение в парке. И про съезжающую на правый глаз шляпку, и про неожиданный ее поцелуй.       А еще рассказал, как спас ее первый раз в склепе на кладбище. Про ее неукротимость и упрямство, про неистребимое любопытство и потрясающее желание помочь всем на свете.       Я рассказал, как не мог поверить в ее духов, и как она поцеловала меня тогда на складе, рассказал тоже.       Он потрясающе умел слушать, этот писатель, бывший раньше врачом. Я не представлял, что могу хоть кому-то об этом рассказать. Но он молчал и слушал, а я говорил и не мог остановиться.       Я рассказал, как боролся с ее неукротимостью, как боялся не успеть, вытаскивая ее то из борделя, где прятался убийца, то из горящей конюшни. Рассказал о том, как она помогала мне изо всех сил, а я отталкивал и обижал ее. Рассказал про дело Ферзя и про зеркальный коридор. Может быть, Чехов и не верил в духов, но мне он верил, я это видел.       Я рассказал, как мы ссорились и мирились. И как она чуть не погибла из-за меня, рассказал тоже. И про Гроховского, когда ее похитили поляки.       Я рассказал ему, как понял, что люблю ее, как боролся с собой, но проиграл. И как сошел с ума от ревности, когда она сказала, что выйдет замуж за другого. И спровоцировал дуэль.       Я рассказал ему в ту ночь все, что имел право рассказать. И скрыл только одно: завтра, нет, уже сегодня утром я выстрелю в воздух и позволю князю убить меня. Я и по сей день не знаю, что заставило его пощадить меня два года назад. Но это не повторится, уверен.       Но этому славному человеку, так замечательно умеющему слушать, знать об этом вовсе не нужно. Я безмерно благодарен ему за его просьбу. Потому что мне нужно было все вспомнить и рассказать. Я попрощался и теперь был готов умереть.

***

      Утро выдалось холодным, но хотя бы не дождливым и не снежным. Антон Палыч, державший ящик с пистолетами, привезенный Жаном, нервничал так, что не мог стоять на месте. Мне же было спокойно и как-то даже безмятежно. Все было решено, и волноваться было совершенно не о чем. Жан установил сабли, тщательно отмерив положенные десять шагов.       — Не угодно ли начать, господа, — сказал он, забирая у Чехова коробку и открывая ее.       — Господа! — обратился к нам откровенно испуганный Антон Палыч. — Это последняя возможность к примирению. Подумайте, стоит ли?       Я выбрал пистолет, не обращая внимания на его слова. Нет у нас такой возможности, я это знал точно. И князь знал. Поэтому тоже никак не отреагировал, взяв второй пистолет. Пальто он картинным жестом сбросил на землю, оставшись лишь в жилете. Я раздеваться не стал. Ни к чему.       — Приступим, — сказал Лассаль, вставая рядом с Чеховым явно на тот случай, если у того не выдержат нервы. — К барьеру.       Мой выстрел шел первым. Я прицелился, посмотрев на своего врага поверх взведенного пистолета. Он смотрел мне в глаза, и я видел, что ему страшно. Так страшно, что он даже боком встал, не в силах себя преодолеть. Дуэльный кодекс этого не запрещал. Но одобрения этот прием не встречал никогда.       Сейчас я мог убить его. Мне это дорого встанет, и уж на этот раз Варфоломеев, разгневанный тем, что я сорвал его операцию, мне помогать не будет. Но вот в данную минуту мне было абсолютно все равно, что и кто обо мне подумает. Важно стало лишь то, что я подумаю о себе сам. А я не хочу становиться убийцей. Даже если придется заплатить за это жизнью.       Я отвел руку в сторону и нажал на курок.       Разумовский рассмеялся с заметным облегчением.       — Нет! — сказал он сквозь смех. — Вы повторяетесь! И опять этот номер у Вас не пройдет.       Он прицелился. Я стоял лицом к нему и видел свою смерть в его глазах. Я не стану отворачиваться, а он не промахнется с десяти-то шагов. Ах, как он меня ненавидит! Целится слишком долго, надеясь увидеть мой страх. Мне не было страшно. Я только вдруг подумал, что Анна Викторовна, наверное, очень расстроится и рассердится. И достанется же моему духу за мою глупость!       — Князь, я умоляю Вас остановиться, — не выдержал Чехов. — Это право же какое-то недоразумение!       — Молчать, — приказал ему Жан, — Вы нарушаете кодекс.       Разумовский все целился. Мне хотелось улыбнуться.       Но в этот момент послышался стук копыт, грохот колес и отчаянный женский крик. Я обернулся на голос. Анна и Нина, спрыгнув с пролетки, не дождавшись, пока она остановится, бежали к нам от дорожки изо всех сил. Откуда они здесь? Как они вообще узнали?       Она не должна была ничего узнать!       — Нет, прекратите! — разносилось в осеннем парке. — Стойте! Остановитесь!       Добежав до нас, обе они встали, распахнув руки, закрывая меня от Разумовского, будто могли остановить пулю. Впрочем, князь уже опустил пистолет, кажется, даже выругавшись от досады.       Убедившись, что он не собирается стрелять, Анна бросилась ко мне и буквально вцепилась в воротник моего пальто.       — Зачем, — снова и снова спрашивала она. — Ну зачем?       Ее милое лицо было залито слезами, и волосы были в беспорядке, будто известие о дуэли подняло ее с постели. А может быть, так оно и было. Я обнял ее свободной рукой, пытаясь успокоить, но она дрожала так, что мне стало за нее страшно.       — Что за водевиль, — возмутился Разумовский, раздраженно отмахиваясь от Нины, пытавшейся его в чем-то убеждать. — Теперь продолжать невозможно, — обратился он ко мне.       Да уж, это точно. Не думаю, что мне и силой удалось бы разомкнуть руки Анны, ухватившейся за меня.       — Господа, но это дело не кончено, — заявил князь. — Яков Платоныч, выстрел за мной.       — Всегда к Вашим услугам, — ответил я.       — Нет! — одновременно со мной крикнула Анна надорванным от плача голосом.       И едва я успел вернуть Жану пистолет, как она снова схватила меня за обе руки и повлекла за собой, кажется, не слишком и понимая, куда, лишь бы подальше от этого страшного для нее места. Я позволил ей отвести меня на достаточное расстояние, чтобы нас скрыли деревья, а потом обнял и прижал к себе, успокаивая. Но она снова расплакалась, и плакала долго, всхлипывая, как ребенок, и неразборчиво жалуясь моему пальто на свой страх и мою глупость. Лишь спустя время она успокоилась настолько, чтобы слышать меня снова, и тогда я увел ее в дом из холодного осеннего парка.       Мы вернулись в знакомую нам уже гостиную усадьбы Гребнева. Прошло совсем немного времени, как я покинул этот дом, не ожидая, что увижу его вновь. Я, собственно, не ожидал, что вообще буду жив к этому времени. А ведь еще даже Тропинина в управление не увезли. Кстати, и моя работа по-прежнему при мне.       Вот только все это временно. Теперь я смертник, и сколько времени мне отпущено, зависит лишь от воли Разумовского. Но думать об этом сейчас не хотелось. Теперь, когда все закончилось, на меня навалилась такая смертельная усталость, что ноги не держали. Сказалось нервное напряжение последних суток, силы кончились внезапно, в один миг. Я просто сидел в кресле и не думал ни о чем.       — Глупо! — сердито сказала Анна Викторовна, стоявшая у окна, отвернувшись от меня. — Что же это такое?       Перестав плакать, она немедленно на меня обиделась и рассердилась одновременно, и в дом мы вернулись в молчании. И вот теперь, полагаю, молчание окончено.       — А как Вы узнали о дуэли? — спросил я ее.       — Мне явился Гребнев, — ответила Анна после почти незаметной заминки.       Я только головой покачал. Врать она никогда не научится.       — Я побежала в дом князя, — продолжала Анна Викторовна, — но тот уже успел уехать. Там была только Нина, она поехала со мной. Ну скажите мне! — попросила Анна, опускаясь на колени рядом с креслом и беря меня за руку. — Ну зачем это было нужно?       А теперь моя очередь лгать. Правды ей по-прежнему знать не следует.       — Я ненавижу князя, а он — меня, — ответил я, накрывая ее руку своей.       Рука была маленькая и теплая, и очень хотелось поцеловать ладошку, как когда-то.       — И что? — со слезами в голосе возмутилась Анна моим ответом.       — Выстрел за ним, — постарался я объяснить ей самое главное. — Он может потребовать удовлетворения в любой момент.       Я смертник. Я не могу поцеловать ее. Не могу претендовать на ее любовь, даже мечтать о ней права не имею. Я люблю ее и не хочу, чтобы она убивалась по мне, когда князь потребует сатисфакции. И ей следует понять, что самым лучшим для нее теперь будет забыть меня как можно скорее.       — Это я! — снова заплакала Анна Викторовна. — Это я во всем виновата! Это я Вам соврала, сказав, что я дала согласие князю.       Ну нет, я не хочу, чтобы она винила себя. Глупость моя во всем виновата. А еще ревность и ярость. А вовсе не эта самая лучшая девушка на свете.       Но сейчас вдруг, несмотря на смертельную мою усталость, дал знать о себе еще один мой порок — неодолимое любопытство. Мне и в самом деле было интересно, зачем она сказала это.       — А зачем Вы солгали? — спросил я, улыбнувшись, и надеясь, что моя улыбка высушит ее слезы.       — Я не знаю, — беспомощно посмотрела она на меня, — Вас хотела позлить…       Мой светлый ангел, моя барышня на колесиках. Каждую минуту разная: то взрослая и недоступная, а то вот такая — растерянная, беззащитная и доверчивая, как ребенок. И любая — самая любимая на всем белом свете.       — Вам это удалось, — похвалил ее я с улыбкой.       И она очень робко и несмело улыбнулась мне в ответ.