Яков. Воспоминания.

***

      Утро того дня было просто отвратительным. Я проснулся с сильной головной болью, остро ощущая все последствия своей вчерашней невоздержанности. Вчера вечером я развлекался шахматной игрой с Ферзем, петербуржским карточным шулером, задержанном нами по доносу осведомителя несколько дней назад. Ферзь, несмотря на свою профессию, оказался весьма приятным собеседником, а главное, фанатичным и искусным шахматистом. А поскольку отсутствие хорошего партнера по шахматам было единственным, с чем я не смог примириться в Затонске, я отдыхал душой. Да и телом позволил себе слегка расслабиться, приняв некоторое количество коньяку. Но, судя по тяжести в голове, похоже было, что несколько увлекся. Увы, каким бы ни было мое состояние, от работы оно меня не освобождало. Так что я отправился в управление, пребывая в отвратительнейшем настроении.       В управлении царил хаос и едва ли не паника. Все бегали с перепуганными лицами. И только дежурный мирно спал на своем месте, уронив голову на руки. Решив, что отругаю его позже или вовсе предоставлю это удовольствие Трегубову, я вошел в участок.       Там ко мне сразу бросился Коробейников, пребывающий в высшей степени испуганного волнения:       — Яков Платоныч! У нас происшествие, требующее Вашего безотлагательного внимания!       Он схватил меня за рукав, отвел, почти силой оттащил в сторону от городовых:       — Осмелюсь доложить, Яков Платоныч! Дежурный, проснувшись…       — Проснувшись? — перебил я его возмущенно.       — Так точно, — продолжил Коробейников, — проснувшись в шесть тридцать утра, обнаружил… Лучше Вам увидеть это.       Я последовал за Коробейниковым. Судя по его реакции произошло и в самом деле что-то неординарное. Как не вовремя! Сегодня бы мне происшествий не хотелось.       Но действительность превзошла все мои ожидания. Это было не просто происшествие. Это больше походило на катастрофу. Я смотрел — и не верил своим глазам. В камере Ферзя все было так, как я и помнил по вчерашнему вечеру. Так же стояла на столе шахматная доска с расставленными фигурами. Так же сидел на койке арестованный. Только вот был он абсолютно, безнадежно мертв. И доктор Милц уже его осматривал.       — Смерть наступила в результате удара в висок, — отчитался доктор. — Орудие убийства мы не нашли.       — Когда? — спросил я, преодолевая ошеломление.       — Судя по температуре тела, я полагаю, часов шесть-семь назад, — ответил Александр Францевич, — но точнее я скажу после вскрытия.       — Где второй дежурный? — спросил я Коробейникова.       — Ночью ушел, — ответил тот. — Жена рожает.       — Что?!       — Но Вы сами его отпустили! — изумился Коробейников.       — Как отпустил?       — Ну, мальчишка прибежал, сказал, тяжелые роды, — осторожно пояснил Антон Андреич. — Вы отпустили.       Мало того, что у меня голова раскалывается, так еще и провалы в памяти?! Да уж! Переборщил я с отдыхом, ничего не скажешь.       — Да, помню… — сказал я не слишком убедительно.       — До этого играли в шахматы с арестантом. — продолжил на всякий случай рассказывать мне вчерашний вечер Коробейников.       — Да помню я! — озлился я на него.       Коробейников потупился. Так, нужно срочно взять себя в руки. Злиться здесь следует на себя. А с ситуацией нужно срочно разбираться.       — Сделайте фото, — распорядился я. — Шахматы не трогать. И дежурного ко мне в кабинет.       Дежурный был тот самый, который спал сегодня утром у двери, не сменился еще. Я подавил желание отвязаться еще и на него и, предложив ему присесть, приступил к расспросам:       — Когда обнаружил убитого?       — В шесть тридцать, пошел проверить, — ответил он, даже сидя на стуле умудряясь удерживать стойку смирно, явно чувствуя себя провинившимся.       — А до этого спал? — спросил я.       — Спал, — вздохнул городовой и потупился.       — А когда я ушел?       — В час тридцать, — четко ответил он.       Черт, что же с головой? Не помню ничего!       — Ключи от камеры я тебе отдал? — спросил я дежурного.       — Так точно.       — Ну и камеру я закрыл, разумеется? — продолжал я расспросы.       — Само собой! — ответил он, — Вы же не могли ее не закрыть.       — Ну да, — согласился я. — А ты, конечно, пошел и проверил, как там арестант?       — Вот это нет, Ваше Высокоблагородие, — признался он смущенно. — Не проверил.       — Как не проверил? — похолодел я. — Как ты мог не проверить?       — Ну так Ваше Высокоблагородие сами мне ключи отдали, — принялся оправдываться дежурный. — Чего ж там проверять!       — То есть, получается, ты арестанта после моего ухода не видел, — спросил я со слабой надеждой на чудо.       — Никак нет! — отрапортовал он. — Потом уже, утром. В мертвом виде. Но камера была заперта.       Чуда не произошло. Я оказался последним, кто видел Ферзя живым. И, стало быть, первым подозреваемым в его убийстве.       — Ну как же ты уснул?! — вышел я из себя все-таки.       — Не могу знать! — с несчастным видом ответил дежурный. — Черт попутал! Сам не знаю, как случилось. Знаете, ведь ни разу, чтоб на дежурстве…       — Ладно! — прервал я поток его оправданий. — Дежурство сдай и из управления ни шагу. Будем еще разбираться.       Я отпустил его, налил себе стакан воды и потер ноющий затылок, пытаясь заставить голову заработать. Потому что происходящее не просто походило на катастрофу, оно ею и было. В полицейском управлении в запертой камере убит задержанный. И главный подозреваемый — начальник следственного отделения.       Тут я некстати вспомнил, что очень скоро прибудет в управление полковник Трегубов, наш полицмейстер. И от одной мысли о его реакции на подобные новости голова моя заболела еще сильнее.       Дверь кабинета отворилась и вошел Коробейников с фотоаппаратом на плече.       — Тело отправлено в мертвецкую, снимки я сделал, — отчитался он, — орудие убийства не найдено.       — Давайте-ка попробуем восстановить хронологию, Антон Андреич, — обратился я к нему. — Когда я ушел из управления?       — В час тридцать, — ответил Коробейников. И добавил: — По словам дежурного.       — К этому времени я уже отпустил второго дежурного к рожающей жене? — продолжил я заполнять пробелы.       — Так точно, — смущенно ответил Антон Андреич.       Ему неловко было, что его любимый начальник попал в такую ситуацию. Я же и вовсе был готов провалиться сквозь землю. Напиться на службе, да так, чтобы не помнить с утра, как домой ушел! В жизни со мной такого не случалось!       — А я ушел еще раньше, в половине двенадцатого, — продолжил рассказывать Коробейников. — К тому времени Вы уже вторую партию проигрывали Ферзю и намерены были взять реванш. Очень серьезно были настроены.       Я только вздохнул на его попытки тактично описать ситуацию:       — Я что, даже кричал на него?       — Ну, так… Покрикивали, — постарался смягчить сказанное Антон Андреич. — Очень возбужденно. Говорили, что в бараний рог его скрутите.       — Это что ж получается, — подвел я итог сказанному, — что после моего ухода Ферзя живым уже никто не видел? Вывод напрашивается: убийца либо дежурный, либо я.       — Что Вы такое говорите, Яков Платоныч! — возмутился Коробейников.       — Оставьте, Антон Андреич! — перебил я его. — Я не помню, как ушел, как запер камеру! Я даже сам за себя ручаться не могу.       — Помилуйте, ну как можно! — мой помощник даже мысли о том, чтобы меня заподозрить, допустить не мог. — Да, Вы приняли немного коньячку. Это было заметно-с. Ну и что? Делать из этого вывод, что Вы убийца?! Да из-за чего? Из-за проигранной партии?       — Прямых доказательств моей вины нет, я согласен, — ответил я ему жестко, — но любое честное следствие должно брать эту версию в расчет.       — Нет, — Коробейников даже не думал со мной соглашаться. — Нет! Это невозможно, Яков Платоныч!       — Только не говорите мне, — сказал я ему, — что Вам самому это не взбрело в голову помимо Вашего желания!       Мне была приятна его уверенность во мне, особенно в такой непростой ситуации. Но он должен был осознать в полноте, насколько все серьезно. Ведь если Трегубов примет решение меня арестовать, то именно Коробейникову, в одиночку, придется вести следствие по этому делу.       Дверь кабинета снова отворилась, и вошел полковник Трегубов. Долго жить будет, только я о нем вспоминал. Полицмейстер, как и ожидалось, был в ярости. К счастью моему, эмоции его были настолько сильны, что он даже кричать не мог.       — Ну, что? — спросил он у нас сдавленным от злости голосом. — Доигрались, господа?!       — Моя вина, Николай Васильевич, — поспешил сказать я, пока он не обрушил свой гнев и на Коробейникова тоже. — Готов ответить.       — Да-с! Уж придется ответить, Яков Платоныч! Придется! — сурово взглянул на меня Трегубов. — Однако сейчас главное найти убийцу. Чем скорее преступление будет раскрыто, тем меньше расплывется это грязное пятно на репутации управления.       — Позвольте сделать заявление, — обратился я к полицмейстеру, прерывая его речь. — Я не могу вести это дело в связи с тем, что являюсь одним из подозреваемых.       — Что? — не понял Николай Васильевич. — Кто подозреваемый?       — Я запер камеру, — пояснил я ему ситуацию. — И после этого Ферзя живым никто не видел.       — Мне доложили, и что с того? — возмутился Трегубов. — Неужели кто-то может всерьез подумать о версии, что следователь полиции, надворный советник — убийца!       Что ж, хорошо, что господин полицмейстер не собирается меня арестовывать. Антон Андреич один с этим делом может и не справиться. Но все-таки стоит и о законности позаботиться, хотя бы о ее видимости. И делать это придется мне, так как, похоже, больше этот вопрос никого не заботит.       — Я благодарю за доверие, — сказал я Николаю Васильевичу, — но в такой ситуации вести следствие мне просто незаконно.       Трегубов глубоко вздохнул и повернулся к Коробейникову:       — Оставьте нас.       Тот вышел, встревоженно оглядываясь на меня.       Полицмейстер со вздохом опустился на стул, жестом показав мне, что я тоже могу сесть.       Да… — сказал он. — Ситуация. Кто же проведет следствие?       — Коробейников, — ответил я ему.       — Издеваетесь? — возмутился Николай Васильевич. — Мне нужен результат, и немедленно!       — Номинально он проведет расследование, — пояснил я свою идею, — а я, отстраненный официально, окажу посильную помощь.       До Трегубова наконец дошло, что такой сценарий защищает в первую очередь его самого.       — Ну, что ж, — согласился он со вздохом, — в этом есть резон.       Он позвал Коробейникова из коридора. Тот явился мигом, вытянулся во фрунт.       — Антон Андреич, — сообщил ему полицмейстер, — Яков Платоныч временно отстранен от исполнения своих обязанностей. Следствие проведете вы.       И с этим, оставив ошарашенного Коробейникова, Трегубов поспешил удалиться.       Я несколько успокоил Антона Андреича, объяснив ему тонкости формальностей и пообещав, что ни в коем случае не отстранюсь от расследования и не оставлю его своей помощью.       Начать расследование мы решили с повторного осмотра места преступления. В камере Ферзя ничего не изменилось за это время, лишь тело было перенесено в мертвецкую.       — Хорошо, господин следователь, — обратился я к Антону Андреичу, — с чего начнем?       — Осмотрим внимательно место преступления, — ответил мой помощник, старательно скрывая робость перед ситуацией.       — Извольте, — согласился я, присаживаясь. — И что ж Вы видите?       — С достаточной долей вероятности можно утверждать, — несколько неожиданно для меня сообщил Антон Андреич, — что игроки расстались миром.       — Это Вам подсказала разбитая голова Ферзя? — спросил я его с сарказмом.       — Нет, ни в коем случае! — отверг такое предположение Коробейников. И пояснил: — Шахматная партия не доиграна, фигуры остались на доске. Это значит, что противники решили доиграть на следующий день. Кроме того, Вы какими играли? — спросил он меня.       — Черными.       — Замечательно! — сделал вывод Антон Андреич. — У Вас выигрышное положение. Перевес на Вашей стороне. И это доказывает, что убивать соперника из-за проигрыша у Вас причин не было.       — И на том спасибо, — ответил я.       — То есть, версия ссоры из-за игры отпадает, — продолжал рассуждать Коробейников. — Но возможно, у Вас была какая-то другая, более веская причина для убийства, не связанная с игрой. Вы ведь, как и Ферзь, из Петербурга!       — Так-так! — усмехнулся я. — Не Вы ли еще давеча с пеной у рта кричали о моей невиновности?       — Как частное лицо, безусловно, я верю, что Вы не убивали, — смутился Антон Андреич. — Но как лицо официальное, назначенное вести расследование, я обязан проверить все версии.       — Согласен, — одобрил я такую позицию.       В конце концов, я сам учил его именно этому. А кроме того, я отлично видел, что Коробейников растерян и испуган. Больше всего сейчас ему важно доказать мою невиновность. И он безумно боится совершить ошибку, в результате которой ему это не удастся, и он меня подведет.       — Что-нибудь еще удалось подметить? — спросил я, пытаясь пустить его мысли по иному пути.       Антон Андреич замялся, взглянул на меня неуверенно.       — Вы заметили положение тела? — обратил я его внимание на важную деталь. — Он сидит.       — Так, и что из этого следует? — не успел за ходом моих мыслей мой помощник.       — Время было позднее, — подтолкнул я его к выводу. — Где в это время находятся арестанты?       — Полагаю, что арестанты в это время спят, — ответил Коробейников, все еще не понимая, куда я веду.       — Конечно, в постели! — пояснил я. — Он проснулся от скрежета ключей. Увидел входящего, привстал, и получил удар в правый висок.       И я продемонстрировал сидящему на месте Ферзя Коробейникову, как такое могло произойти. Он перехватил мою руку около своего лица и уставился на нее с выражением озарения:       — Левша! Убийца левша!       Я с некоторым удивлением посмотрел на свою руку. А он прав, кстати! Правой так не ударишь.       — Это доказывает, — радостно обобщил Антон Андреич, — что Вы и дежурный вне подозрений!       — Дежурного нужно будет еще проверить, — задумчиво сказал я.       В этот момент в камеру заглянул городовой:       — Яков Платонович, там Вас Анна Викторовна спрашивает.       Ох, как это сейчас не ко времени. Меньше всего я хотел бы, чтобы Анна Викторовна вмешалась в эту историю. Я бы не хотел, чтобы она вовсе о ней знала! Но деваться некуда. И мы с Коробейниковым прошли в кабинет. *

***

      Анна Викторовна, по своему обыкновению, была сильно взволнована. И против обыкновения, сильно напугана. Оказывается, нынче ночью ее посетил призрак убиенного Ферзя. Интересно знать, как она вообще узнала о существовании этого шулера? Ну да слухами Затонск полнится. Призрак, по словам Анны Викторовны, играл в шахматы на карте города и всячески мне угрожал.       Я молча отошел к своему столу. Простите меня, Анна Викторовна, мне сегодня не до ваших призраков. И даже, боюсь, просто не до Вас.       Коробейников же, напротив, по обыкновению своему, проявил к сведениям из мира духов живейший интерес.       — Вот эти точки, — показывала ему Анна Викторовна на карте Затонска, — четыре угла доски. И весь город расчерчен на шахматные клетки.       — И что? — спросил Антон Андреич. — Он сделал ход?       — Нет, не сделал, но сделает, — ответила Анна. — Ход за ним.       — То есть, я правильно понимаю, — уточнил Коробейников, — ходы должны указывать нам на определенные клетки плана?       — Именно! — взволнованно подтвердила Анна Викторовна.       — Но что значит эта игра? — взволновался уже и Антон Андреич. — Что Ферзь хотел нам сказать?       — Я не знаю, что он хотел сказать, — чуть ли не в отчаянии Анна опустилась на стул, — но твердил он все время: «Штольман, играй. Игра не окончена!». И вот еще что, — добавила она, волнуясь. — Он сказал: «Куда пойду, там убью». Вероятно, он предлагает нам угадывать его следующий ход.       — То есть, — высказал идею Коробейников, — нам надо совместить план города с шахматной доской…       — Антон Андреич, а Вы не заигрались? — раздраженно перебил я его, подходя ближе. — Анне Викторовне простительна некоторая экзальтация, но Вы-то лицо официальное.       — Хорошо! — возразил мне Коробейников упрямо. — Откуда тогда, по-Вашему, Яков Платоныч, Анна Викторовна знает про Ферзя и про эту партию?       — Я в шахматы не играю! — обратилась ко мне Анна взволнованно. — Я даже правил не знаю!       — А я не гадаю по снам! — ответил я ей резко.       — Прошу прощения, Яков Платоныч, — вмешался Коробейников, — но расследование веду я.       — Виноват-с! — демонстративно поклонился я ему.       В этот момент в дверь постучали, и городовой доложил, что наконец-то доставили второго дежурного, отпущенного мною к рожающей жене.       — Хорошо, — ответил ему Коробейников. И, пресекая дальнейшую возможность нашей с Анной ссоры, обратился ко мне: — Пойдемте, Яков Платоныч.       Я вышел вслед за ним, едва сдерживая кипящие эмоции. Анна Викторовна осталась в кабинете.       От приведенного дежурного мы много не узнали. Он показал, что у него действительно трудно рожала жена, поэтому он и отпросился домой. Но все обошлось, родился сын. Трегубов поздравил его с рождением и в качестве подарка назначил трое суток ареста. Коробейников же тем временем стал допрашивать второго дежурного, того, что заснул.       — Так, еще раз! — добивался он ответа от городового. — Кто приносил квас и пирожки?       — Так парнишка соседский, Колька, — ответил тот. — Он всегда приносит. Ну, чтобы, значит, жена ночью по улицам не бродила. А я ему за то гривенник даю.       — Квас остался? — спросил Коробейников.       — Никак нет, все выпил, — доложил горе-дежурный.       — А бутылка где?       — Так она пустая, Ваше Благородие! — пояснил городовой. — Но жена еще принесет, я Вас обязательно угощу.       Боже, ну и кадры у нас служат! А Коробейников молодец, верно мыслит. Квас нужно проверить обязательно.       Антон Андреич все-таки добился от городового, чтобы тот отдал ему бутылку. На дне ее оставалось еще немножко кваса. Надеюсь, что доктору Милцу этого для анализа хватит.       Краем глаза я заметил, что Анна Викторовна вышла из кабинета и тихо, не попрощавшись, покинула управление. Что еще придумала? Или просто решила не дожидаться меня, чтобы не продолжать ссору? Что ж, это сейчас наилучшее решение, я думаю.       — Антон Андреич, — предложил я, — а вам не кажется, что нужно бы тряхнуть этого Кольку-паренька?       — Очень даже! — обрадовался моему предложению Коробейников.       — Ну вот этим и займитесь, — сказал я ему, — а я к доктору Милцу, с Вашего разрешения.

***

      Доктор, видя взволнованное мое состояние, взялся провести анализ кваса на снотворное немедленно. А мне пока предложил скоротать время чашечкой чая. Я пил чай и размышлял над всем происшедшим. Размышления мои были, прямо скажем, не радостные. Фактов для скольких-нибудь достоверных предположений у меня не было. А потому размышлять о деле я практически не мог. И в результате мои мысли свернули на то, что я вновь поссорился с Анной Викторовной. Ну вот что за характер у меня отвратительный! А она ведь просто хотела мне помочь! Как могла, как умела. Волновалась за меня, переживала. А я ее помощь отверг без благодарности, да еще и нагрубил вдобавок. И только Коробейникова нужно благодарить, что он увел меня из кабинета, потому что неизвестно, до чего я мог дойти в своем гневе.       К счастью, мое самобичевание оказалось не долгим. Вернулся доктор Милц с результатами анализа.       — Вы были абсолютно правы, — сообщил мне Александр Францевич, — в квас действительно было подмешано снотворное. Причем в очень высокой концентрации. Полагаю, лошадиная доза.       — Так значит, снотворное, — задумчиво проговорил я.       — Да, — подтвердил Милц.       — Спасибо, доктор, — поблагодарил я его. — А что показало вскрытие Ферзя?       — Ну, Вы же знаете, убит он был ударом в висок, — сказал Александр Францевич. — Я полагаю, это был, скорее всего, кастет. Смерть наступила где-то в час или два ночи.       — А поточнее? — попросил я его.       — Уж простите, Яков Платоныч, — развел руками доктор Милц, — точнее некуда!       — Значит, проблемы это не решает, — вздохнул я.       — Вы о чем? — строго поинтересовался доктор.       — Я ушел из управления в час-тридцать ночи.       — Casus a nullo praestantur, — утешил меня Александр Францевич на латыни. — За случай никто не отвечает.

***

      Покинув кабинет доктора Милца, я решил зайти в трактир, чтобы проверить одно свое предположение. Дело в том, что Ферзя мне сдал мой осведомитель, мелкая сошка уголовного мира. Сам по себе веса он не имел никакого и значительных преступлений не совершал. Но знал все и про всех. Я поймал его на мелком воровстве и решил, что мне будет выгоднее завербовать его, нежели сажать. Он не раз помогал мне информацией, не бесплатно, разумеется. И про то, что в Затонск приехал Ферзь, сообщил тоже он. И вот теперь у меня возник вопрос: а что, если он не только мне это сообщил? Стукач, он ведь всегда стукач. Мог и еще кому-нибудь продать столь ценную информацию.       Как я и ожидал, я нашел его в трактире, за карточной игрой. Показал ему глазами на дальний угол. Он прервал игру, послушно пошел за мной, хоть и был недоволен, по очевидным причинам. Обычно я старался встречаться с ним так, чтобы наше общение не бросалось в глаза. Но сейчас мне было не до того, чтобы беречь репутацию мелкого воришки, будь он хоть трижды осведомитель.       — Яков Платоныч! — сказал он мне укоризненно, подсаживаясь за мой столик.       — Извини, дело срочное, — перебил его я. — Расскажи-ка мне про Ферзя.       — Так я уже рассказал все околоточному, — удивился вор. — Это же я Ферзя признал.       — Это я знаю, — сказал я, — и за то тебе благодарность…       — Перо я в бок получу от ваших благодарностей! — перебил он меня сердито. — Вы его арестовали. Ну, что еще?       — Убили его сегодня ночью, — сообщил я ему. — Прямо в камере. Что об этом знаешь?       — А что мне знать-то? — перепугался он. — Это ведь у вас убили!       — Ты смотри мне не ври! — резко сказал я ему. — Здесь дело нешуточное, убийство! Зачем он сюда в Затонск приехал?       Воришка сорвал шапку, закрестился истово:       — Не знаю!!!       — Смотри! — пригрозил я. — Сдам я тебя дружкам твоим!       — Ах, вот оно как? — возмутился он деланно. — Это за всю мою преданность?       — Видно, судьба у тебя такая, — я встал, собираясь уходить. — Рассказал бы все, так не попал бы в этот переплет.       То ли по голосу моему, то ли по взгляду, а только парень понял, что я не просто не шучу, а готов на все, чтобы получить ответы на свои вопросы. Уйти он мне не дал, схватил за рукав, зашептал быстро:       — Ротмистр Мышлоедов ездил в столицу проветриться. И продулся там. Задолжал он Ферзю огромную сумму денег, вот и приехал Ферзь должок получить.       — Мышлоедов? — спросил я. — Кто такой?       — Драгунский ротмистр в отставке, — рассказал осведомитель. — Известный своими наклонностями. Всю ночь тут пил, потому как заложил он свое имение в уплату долга. Только сейчас утром уехал.       — Всю ночь он здесь был?       — Всю!       — А ты?       — И я с ним, — ответил воришка. — Весь кабак видел.       — А не по заказу ли ротмистра ты Ферзя в управление определил? — спросил я его.       — Да что это? — выпрямился он обиженно. — Да как же это?       — Да очень просто! — пояснил я. — Мышлоедов попросил тебя Ферзя в кутузку упрятать. Вот тебе и избавление от долга! Вот это вы и праздновали всю ночь!       — Я же по совести полицию известил, — взглянул он на меня, притворяясь оскорбленным в лучших чувствах, — чтоб наш город от этого упыря избавить! А что касается до ареста, то Вы не хуже меня знаете, никакой арест должника от Ферзя не избавит. Он может из самой Сибири достать, если надо! И только смерть Ферзя может должника от него освободить.       Здесь он был совершенно прав. Ферзь относился к элите преступного мира. Такие, как он, одинаково могут ворочать делами как будучи на свободе, так и из заключения. Но то, что ротмистр был должен Ферзю столь крупную сумму, что тот не поленился за ней приехать лично, делало Мышлоедова в моих глазах первым подозреваемым. Алиби у него, конечно, имеется. Но он ведь мог заказать убийство Ферзя, и отправиться в трактир, где всю ночь его наблюдала масса народу. Но тогда это очень плохо. Потому что заказные убийства раскрываются сложнее всего. Поди угадай, кому из немаленького уголовного мирка Затонска заплатил Мышлоедов за смерть Ферзя.

***

      Когда я вернулся в управление, Коробейников уже ожидал меня. И был он весьма доволен. Он допросил того самого Кольку, который принес вчера дежурному ужин. Оказалось, что по пути в управление мальчишку попытались ограбить двое неизвестных. Отобрали сумку с пирогами и квасом, обыскали. Но, не найдя денег, сумку вернули и отпустили парнишку с миром. Он же, придя в управление, ничего дежурному про это не сказал, боясь лишиться своего гривенника. Судя по всему, именно тогда снотворное и было подсыпано в квас. К сожалению, нападавших мальчик описать не смог, не разглядел. Но заметил наколку на руке одного из грабителей.       — Получается, — попытался я собрать воедино все, что мы знаем, — паренек принес еду одному дежурному, второму — весть о рожающей жене. Тот вместе с парнем и уходит. Позже ухожу я, дежурный засыпает. Примерно в два часа ночи эти двое приходят в управление, берут ключи, открывают камеру, и…       — Убивают Ферзя, — закончил мою фразу Коробейников. — Но зачем?       — Спросим об этом ротмистра Мышлоедова, — ответил я ему, вставая из-за стола.

***

      Ротмистр Мышлоедов проживал в хорошей части Затонска, в собственном двухэтажном доме. Дверь нам отворил денщик и проводил к хозяину.       — Чем обязан, господа? — приветствовал нас ротмистр, поднявшись из-за стола. Судя по всему, мы прервали поздний завтрак хозяина дома.       — Следователь Штольман, — представился я. — Это мой помощник, следователь Коробейников. Вам знаком некий Ферзь?       — Кто? — переспросил Мышлоедов, будто впервые слышал о таком господине.       — Насколько мне известно, недавно в Петербурге Вы проиграли ему крупную сумму, — обозначил я свою осведомленность, — да так, что пришлось имение заложить.       — Господи! Каждая собака уже знает! — воскликнул ротмистр, снова устраиваясь за столом. — О! Я не имею в виду… Ну, Вы понимаете!       Несомненно, он имел в виду именно меня позлить. Просто так, от куражу, как я понимаю. Он был слегка нетрезв, и во всем поведении его чувствовалась какая-то разгульность. Я пока не понимал, было ли это вызвано приподнятым настроением, характером или просто лишней рюмкой наливки. Но, в любом случае, подобное настроение не подходило человеку, полностью разоренному.       — Да! Проигрался! — признал Мышлоедов, наливая себе еще одну рюмку. — Ну и что? Полиция тут причем? Оно, конечно, грех и разорение, но не преступление.       — Когда Вы видели Ферзя в последний раз? — спросил я его.       — А в чем, собственно, дело? — поинтересовался вместо ответа ротмистр, разваливаясь в кресле.       — Он убит, — сообщил я ему. — Ведется следствие. Вы сами где были сегодня ночью?       Отлично я знал, где он был. Но мне хотелось увидеть его реакцию на сообщение о смерти Ферзя и на мои вопросы. Было в его поведении что-то до крайности неестественное. Но я пока не понимал, что именно. А понять было нужно.       — Убит?! — Мышлоедов расхохотался и принялся осенять себя крестными знамениями. — Есть Бог на свете! Есть! Господа! — обратился он к нам с Коробейниковым. — Вы хоть понимаете, какую благую весть Вы мне только что принесли? Свободен! А то я уж думал застрелиться.       И он опрокинул еще рюмку наливки.       — Или Ферзя застрелить? — спросил я его.       — Э, нет! Не надо вот этого! — резко ответил он мне. — Я всю ночь в кабаке пил с горя. А если кто-нибудь его пристрелил, то я ему в ножки поклонюсь. Но сам не причастен.       Я все больше и больше убеждался, что Мышлоедов разыгрывает передо мной спектакль. Актер из него был никудышный, и поведение, интонации — все это казалось до ужаса неестественным. Вот только это были всего лишь мои личные впечатления, к делу их не подошьешь.       — Так когда Вы видели Ферзя последний раз? — повторил я свой вопрос.       — Пару дней назад, — недовольно ответил ротмистр. — Он имел наглость прийти сюда, требовать долг. Я ему объяснил, мне время нужно, чтоб продать имение. Но том и расстались.       В процессе нашего разговора я обратил внимание на то, что стол, за которым расположился завтракающий Мышлоедов, был накрыт на двоих. Более того, остатки наливки во второй рюмке говорили о том, что двое за ним и сидели. Но сейчас Мышлоедов был один. Так кто же второй? Возможно, это и не важно, мало ли с кем мог завтракать ротмистр. А возможно, и важно. Я оглядел комнату, пытаясь увидеть еще следы присутствия кого-либо. И следы не замедлили себя обнаружить. Из-за стоящей в углу ширмы выкатилась шляпа. Затем оттуда же вытянулась рука с тростью, попытавшаяся шляпу вернуть обратно.       — У Вас гости? — спросил я Мышлоедова.       — Приятель заходил, — небрежно ответил тот.       Я повернулся и, не обращая внимания на возражения Мышлоедова, решительно направился к ширме. Резко отодвинул ее и с изумлением обнаружил Петра Ивановича Миронова, стоящего у стены в крайнем смущении.       — Вы? — удивленно спросил я его. — Какими судьбами?       — Добрый день… — с не меньшим изумлением поздоровался с Мироновым Коробейников.       — А я… завтракаю, — неловко объяснил свое присутствие Петр Иванович, — со своим приятелем. Вашей беседе мешать не захотел, и … вот… удалился.       — Но так, чтобы ничего не упустить, — заметил я ему.       — А в чем дело? — возмущенно вмешался Мышлоедов. — Это мой гость. И в моем доме он может располагаться там, где ему удобно.       — Разумеется! — язвительно ответил я ему. — За ширмой?       — Петр Иванович! — обратился я к Миронову. — Я надеюсь, Вы понимаете, что все услышанное здесь Вами, это…       — Да! — перебил он меня. — Да, разумеется.       — Ничего нам не хотите сообщить? — спросил я его.       — Нет, — сказал Петр Иванович, явно изображая полную невинность, — мне не известно ничего.       — Ну, в таком случае, — сказал я, уже сдерживая раздражение, — не угодно ли будет зайти к нам в управление сегодня?       — Разумеется зайду, — ответил Миронов, всем своим тоном и видом показывая, что продолжать наш разговор здесь и сейчас он не намерен.       — Буду благодарен, — ответил я ему. — Честь имею, господа.

***

      — Что-то я не очень верю этому драгуну, — сказал Коробейников, когда мы оказались на улице.       — Зачем он разыграл всю эту историю, что узнал об убийстве только от нас? — спросил я. — У него ведь Миронов, который точно об этом знает.       — Почему мы не уличили его во лжи? — поинтересовался Антон Андреич.       — А что это нам даст? Предъявить нечего, — ответил я. — Давайте попробуем подойти с другой стороны. Вы займитесь безотлагательно этим ухарем с татуировкой.

***

      Когда мы с Коробейниковым вернулись в участок, меня ожидал еще один неприятный сюрприз. Дежурный передал мне записку от Нины. Госпожа Нежинская приехала в Затонск и желала встретиться со мной в ресторации, в полдень. Вот уж точно не ко времени. Был бы я суеверен, предположил бы, что меня кто-то сглазил, настолько нынешний день не задался.       Я пришел несколько позже назначенного, и Нина уже ждала. Впрочем, она ничем не выказала неудовольствия моим опозданием. Протянула мне с улыбкой руку для поцелуя:       — Кажется, мы не виделись целую вечность.       Я коснулся губами ее перчатки, вдохнув тонкий аромат духов.       — Как ты? — спросила она меня с беспокойством.       — Да все по-старому, — ответил я ей.       Краем глаза я отметил присутствие Франта за крайним столиком.       — По-старому больше не будет, — твердо произнесла Нина. — Собирайся в Петербург.       — Это что за фантазии? — спросил я ее, маскируя тревогу улыбкой.       — Это не фантазии, мой милый Якоб! — ответила Нина очень довольно. — В департаменте готовы тебя принять обратно. Напиши прошение о переводе, и через две недели оно будет удовлетворено.       — Откуда же это Вам известно?       — Я поговорила с нужными людьми, — сказала она. — Все единодушны по поводу тебя. О твоих заслугах в этой глуши хорошо известно.       — И с кем же именно Вы говорили? — я продолжал сохранять улыбку, хотя радостно мне не было точно.       — Поверь мне, — снисходительно взглянула на меня Нина, — с очень влиятельными особами.       К сожалению, связей Нежинской хватит для того, чтобы меня перевели в Петербург даже без моего прошения. И, вполне возможно, даже Варфоломееву не удастся ей в этом помешать. Следовательно, единственное, что я могу противопоставить ей, это категорический отказ. В прошлый раз мое подобное заявление окончилось ее угрозами в адрес Анны. А мне бы крайне не хотелось, чтобы такое повторилось. Следовательно, нужно как-то по-иному объяснить мое желание остаться в Затонске. Причем так, чтобы она поверила.       — Спасибо за заботу, — ответил я ей, — но я не назначал Вас в свои поверенные.       — Перестань! — улыбка пропала с ее лица. — Я твой друг. К тому же, обещала.       — А вот в этом я сомневаюсь, — сказал я очень серьезно.       — В чем? — изумилась Нина Аркадьевна. — В моих возможностях?       — Нет, — усмехнулся я. — Сомневаюсь в нашей дружбе. После всех событий, которые произошли в последнее время…       — Оставь! — перебила она меня. — Ваши столкновения с князем не имеют ко мне никакого отношения. Да, я общаюсь с ним. Как и с тобой. Но ваша вражда меня не касается.       — Вражда? Это так называется? — я сделался максимально серьезен. — Князь преступник. А я страж закона. Это не вражда, это следствие по делу.       — По делу, которое ты себе сам вообразил! — презрительно фыркнула Нежинская.       — Я не поеду в Петербург, — сказал я ей спокойно.       И встал, собираясь покинуть ресторан.       — Якоб, сядь! — сказала Нина резко. И тут же сменила тон на умоляющий: — Прошу тебя! Прости! Два слова, пожалуйста!       Я неохотно опустился на стул. Она взяла меня за руку, сжала в ладонях.       — Я прошу тебя! — теперь она почти умоляла. — Пожалуйста! Ты мне нужен. Поедем в Петербург.       — Отдайте мне тетрадь, — сказал я, глядя ей прямо в глаза.       — Что? — притворилась непонимающей Нежинская.       — Отдайте мне синюю тетрадь, и я сохраню в тайне все Ваше участие в делах Разумовского, — попытался я уговорить ее, — если Вы примете мою сторону.       — Якоб, я не понимаю, о чем ты, — проговорила она взволнованно, — какая тетрадь?       Я поднялся, чтобы уйти. Нина сжала пальцы, не отпуская мою руку:       — Ты мне обязан, ты помнишь?       — Конечно помню! — склонился я к ней, глядя в глаза. — Может, поэтому Вы все еще на свободе?       Я повернулся и пошел к двери.       — Это из-за нее! — почти выкрикнула она мне в спину.       Я не стал ни оборачиваться, ни останавливаться, всем видом своим показывая, что на подобные глупые реплики реагировать не собираюсь. Быстро надел пальто и вышел.

***

      Когда я вернулся в управление, Коробейникова там не оказалось. Чтобы как-то занять время и голову, я забрал с его стола картотеку преступников и стал перебирать ее, стараясь найти ту татуировку, которую описал мальчик Коля. В дверь постучали, и вошел Петр Миронов.       — Вы позволите?       Мы обменялись приветствиями, после чего он присел к моему столу и деланно-небрежно поинтересовался:       — Ну-с, как продвигается следствие?       — Своим чередом, — ответил я ему. — Позвольте полюбопытствовать, каким образом Вы оказались сегодня у ротмистра Мышлоедова?       — Так… забежал поболтать, — все с той же небрежностью, призванной убедить меня в неважности этого факта, ответил он. — Мы с ним давние знакомцы.       — Вот как! Тогда, думаю, Вы успели обсудить главную новость до моего прихода, — спросил я, — убийство Ферзя?       — Да, мы говорили об этом, — словно бы нехотя ответил Петр Иванович. — Я узнал от Аннет…       Странно он вел себя сегодня. Обычно Петр Миронов относился ко мне весьма дружелюбно. И даже одобрял мое общение со своей племянницей. Но сегодня он был странно сдержан, будто меня опасался.       — Почему же тогда Мышлоедов разыграл целый спектакль, как будто узнал эту новость первый раз от меня?       — Ну, видите ли… ротмистр… — тщательно подбирал слова Петр Иванович, — характер, как бы это сказать, несколько экзальтированный, имеет склонность к эффектам…       — Или просто не рассчитывал, что я найду Вас за ширмой? — перебил я его жестко. — У Вас была игра с Ферзем?       — Нет. Нет! Ни в коем случае! — взволнованно ответил он и даже головой помотал. — Я дал зарок, обещался брату, так что… Нет-нет! Я блюду! Ну, Вы должны понимать. Сами играли когда-то с Ферзем.       Я понял однозначно только одно: с Ферзем он играл. Но будет скрывать это до последнего. И готов даже угрожать мне, лишь бы я не пытался далее его расспрашивать. Что же Вы скрываете от меня, Петр Иванович? Ради Вашей племянницы, всей Вашей семьи я надеюсь, что Вы не замешаны в этом убийстве.       — Значит, сообщить Вам нечего? — спросил я. — По этому делу?       — Нет, нечего. Решительно нечего. — ответил Миронов. — По этому делу нечего.       — Тогда не смею Вас задерживать, — отпустил я его.       Пусть думает, что его глупый шантаж меня напугал. Придется как-нибудь осторожно проверить, есть ли у него алиби на время смерти Ферзя. Только так, чтобы об этом не стало известно его семье.       Но что же он от меня скрывает, все-таки? Мы всегда были в неплохих отношениях, и я уверен, что Петр Иванович понимал: попроси он меня скрыть от его брата, да и от всех остальных, сам факт его игры, я не отказал бы ему в такой малости. Пусть себе бережет этот секрет Полишинеля, раз ему охота. Но он предпочел попробовать меня запугать. И это настораживало, потому что говорило о том, что дело не просто в том, что Миронов с Ферзем играл. Возможно, он сильно проигрался, но долг отдать не успел. А внезапная смерть Ферзя этот долг списала. И тогда можно предположить, что Петр Иванович боится, что, узнав сей факт, я заподозрю его в причастности к убийству. Он уже однажды был под следствием. И, разумеется, не хочет повторения. Да, такая версия вполне вероятна. Но алиби его все-таки стоит проверить.       После ухода Миронова я вернулся к картотеке. И все-таки нашел описанную татуировку. Теперь осталось найти в Затонске того, на чьей руке она красовалась.       Но этого я сделать не успел. Вошел дежурный с сообщением о происшествии. На улице экипаж насмерть задавил человека. Что ж, дела не всегда приходят по очереди. Нужно разбираться и с этим. Коробейников был уже на месте. С таким делом он мог управиться и сам, но почему-то послал за мной. Возможно, что-то более сложное? Одевшись, я проследовал по указанному дежурным адресу, прихватив с собой из картотеки карточку на татуированного бандита.

***

      Труп лежал посреди улицы, разбросав руки. Вокруг, как водится, толпился народ. Я протолкался к Коробейникову, осматривающему тело.       — Мгновенная смерть. Кажется, он сломал шею, — доложил мой помощник. — Извозчик божится, что он сам бросился под лошадь.       — Кто таков? — спросил я, вглядываясь в залитое кровью обезображенное лицо мертвеца.       — Установить пока не удалось, — ответил Антон Андреич. И тут же объяснил, почему вызвал меня: — Обратите внимание! Вот!       И он показал мне левую кисть покойника. На кисти была знакомая наколка. Именно такая, как описывал Колька. Я достал из кармана картотечную карточку. Нет, я не ошибся, наколка та самая.       — Филимонов Кузьма, кличка Филя, — сообщил я Коробейникову, подавая карточку ему. — Нашел его по наколке в нашей картотеке.       — Извозчик где? — спросил я городовых.       Подвели извозчика. Тот был перепуган и принялся оправдываться раньше, чем я успел задать вопрос:       — Я не лихачил, ей Богу! Ехал себе обыкновенно, и вдруг — он, прямо под колеса!       — Как так?       — А вот так, Ваше Благородие! Шел он по тротуару, обыкновенно. И вдруг — шарах в сторону! Прямо на мостовую! И под колеса пролетки. Как будто пихнул его кто! — извозчик перекрестился испуганно.       — Может, и правда? — спросил Коробейников, отведя меня в сторону.       — Несчастный случай, — твердо заключил я, еще раз оглядывая мертвого Филимонова.       В этот момент, толпа подалась, будто кто-то отпихнул людей второпях, и на пустой пятачок у тела выбежала Анна Миронова.       — Анна Викторовна! — я бросился к ней, закрывая от нее окровавленное тело, развернул за плечи и отвел в сторону. — Похоже, ни одно происшествие в нашем городе без Вас не обходится.       Даже Коробейников на этот раз был со мной согласен и добавил строгим голосом:       — Ни к чему Вам здесь находиться!       — Меня Ферзь сюда направил, — взволнованно сказала Анна. — Это его рук дело.       — Это несчастный случай, — сказал я ей.       — Яков Платоныч, — Анна разворачивала все ту же расчерченную на клетки карту Затонска. — Он сделал ход ладьей С2-С5. Вот, посмотрите! Вот это место!       — Действительно! — подтвердил Антон Андреич, заглянув в карту. — Этот перекресток находится в квадрате С5.       — Теперь Вы должны сделать ход, — сказала мне Анна.       — Передайте ему, что игра окончена, — сказал я, сдерживаясь, и развернулся, собираясь уйти. Мне нужно расследовать убийство. Нужно каким-то образом разыскать подельника Филимонова, чтобы узнать, кто их нанял. И я собираюсь заниматься именно этим, а не глупыми играми в шахматы с духами.       — В этой ситуации у Вас только один возможный ход! — не дала мне уйти Анна Викторовна, — B4-D3. Это он принимает за Ваш ответ. И Вы должны угадать его следующий ход.       — Вы откуда знаете? — спросил я ее.       — Во сне видела, как обычно! — ответила Анна раздраженно.       — Анна Викторовна, — сказал я ей, из последних сил стараясь говорить спокойным тоном, — домой идите. Холодно.       И повернувшись, быстро пошел к управлению.

***

      Утром следующего дня в кабинете, я пил чай и размышлял о деле, стараясь заодно справиться с эмоциями, которые оно у меня вызывало. Глупо сердиться. Разумеется, то, что Филимонов так нелепо погиб как раз тогда, когда был нам так нужен, чрезвычайно неприятно. Но это отнюдь не конец света. Он был не один. Найти его подельника, думаю, особого труда не составит. И уж из этого подельника я вытрясу все нужные мне сведения. Конечно, сегодняшний день был для меня весьма нелегким, и я весь на нервах, но это еще не повод демонстрировать свое дурное настроение окружающим. Ну, зачем, зачем я опять обидел, оттолкнул Анну? Она же просто хочет мне помочь. И пусть эта помощь бессмысленна, я очень тронут ее волнением за меня, ее заботой. Но вместо того, чтобы поблагодарить, я снова ее обидел.       Где-то среди этих размышлений мне попались на глаза забытые шахматная доска, на которой так и осталась та недоигранная партия. Я подошел поближе, присмотрелся внимательно.       — А ведь в самом деле, у меня один единственный ход, слоном, — произнес я задумчиво.       Коробейников, который с самого своего возвращения занимался чем-то молча за своим столом, делая вид, что его тут и нет вовсе, немедленно подскочил поближе. Посмотрел на доску, извлек из кармана карту, расчерченную на квадраты.       — Откуда это у Вас? — спросил я, отлично зная ответ.       — Анна Викторовна оставили вчера, — ответил Антон Андреич, продолжая сверять карту с доской. — Так, Ваш ход слон G5-F4. А куда, в таком случае мог пойти Ферзь?       Раздражение, почти уснувшее, снова подняло голову. Я и сам не понял, что сердит меня больше: то, что Коробейников принимает видения Анны за реальность, или то, что он принимает и понимает ее лучше, чем способен я.       — Антон Андреич, если Вы будете потакать фантазиям Анны Викторовны, я Вас уволю, — предупредил я его сердито.       — Анна Викторовна не играет в шахматы! — возмутился моим неверием Коробейников. — Откуда ей известен правильный ход?       — Случайность! — ответил я резко.       — Хорошо, — вздохнул Антон Андреич. — Шутки ради скажите, куда мог бы сходить Ферзь в ответ на Ваш ход!       Я посмотрел на него пристально. На его открытом, добром лице было выражение такого упрямства, которое можно было сравнить… ну, разве что с упрямством одной милой барышни. Которую я сегодня уже обидел, оттолкнув ее помощь. А ведь Коробейников тоже просто пытается помочь. Он верит Анне, верит в то, что говорит. И мне он верит искренне и безоглядно, что немаловажно. И незачем мне демонстрировать свой несносный характер, отвергая помощь друга, пусть даже такую нелепую. Убудет от меня, что ли, если я выполню его просьбу?       — Ну, разве что шутки ради, — согласился я и снова подошел к доске.       Антон Андреич немедленно расстелил рядом карту и замер, ожидая моего решения.       — Разумнее всего было бы сходить конем A5-C4, — сказал я, передвигая фигурки на доске.       Коробейников немедля уставился в карту, разыскивая нужный квадрат.       — Ну что, вернемся к нашим делам насущным? — предложил я, надеясь, что теперь, когда я выполнил его просьбу, мой помощник перестанет размышлять о духах и займется прозой уголовного расследования. — Что там с Филимоновым?       — Темная лошадка, — рассеянно махнул рукой Антон Андреич, не отрывая взгляда от карты. — Не раз бывал у нас в столе приводов.       — Ну, это понятно, — сказал я ему. — Иначе как бы он попал в нашу картотеку?       — Я поспрашивал соседей, — продолжил Коробейников, — у него есть приятель-подельник, некто Приходов. Неоднократно их брали за драки, ну и картежники, опять же. В общем, два сапога пара.       — А что они делали в тот вечер?       — Филимонова не было дома всю ночь.       — А где живет этот Приходов? — спросил я.       — В меблирашках Васильчикова, — ответил Антон Андреич, — но он тоже не появлялся.       — Вот что, Антон Андреич, — велел я ему, — найдите мне этого Приходова, достаньте, хоть из-под земли. А я займусь Мышлоедовым.

***

      Отправив Коробейникова искать Приходова, я собрался и вышел из управления. Приближалось время условленной встречи с филерами, и, учитывая новое появление Нежинской в Затонске, я надеялся на какие-нибудь известия. Кроме того, еще утром я улучил момент и послал моим помощникам записку с просьбой разузнать про Ферзя все, что они смогут.       Способ встречи у нас был оговорен давно. Я пришел в условленное место, скоро рядом со мной притормозил экипаж, в который я запрыгнул на ходу. В экипаже под видом пассажира устроился Франт, а правил им Жук, так что мы могли говорить совершенно свободно.       — Госпожа Нежинская вчера посещала князя, — доложил Франт, — других визитов к нему не было.       — Понятно, — ответил я. — Как там наш француз?       — Он вчера присутствовал на Вашей встрече с Нежинской, — удивил меня филер. — Сидел за дальним столиком.       — Вот как?       Любопытно. А я ведь оглядывал ресторан внимательно. Видимо, недостаточно.       — После Вашего ухода он подсел к Нежинской. Они имели непродолжительную беседу, после чего он ушел, — продолжил Франт. И добавил: — Проследить не удалось. Ловок очень, шельма!       Да уж! Ловок он изрядно, это мне точно известно. Так значит, Жан связан не только с Разумовским, но и с Нежинской? Я предполагал, что ему отдает приказы именно князь, но, учитывая услышанное мною сейчас, возможно, что я ошибался. И тогда госпожа Нежинская еще опаснее, чем мне казалось.       — Слежки за Вами нет, — успокоил меня филер, — мы проверяем регулярно-с.       Неудивительно, право. За мной пока следить незачем, моя жизнь — это управление и расследование преступлений. Вот если события начнут разворачиваться, тогда следует опасаться.       — Что-нибудь удалось выяснить по поводу Ферзя? — спросил я.       — Установлено, что накануне ареста его видели в обществе некоего господина Миронова, — доложил филер.       — Петра Миронова?       — Да-с.       Все ж таки, Вы мне солгали, Петр Иванович, как я и предполагал. Но зачем?! Неужели мне следует подозревать, что Вы замешаны в этом убийстве?       — А также некто Приходов возле него крутился, — продолжил Франт.       — А вот это интересно! — сказал я филеру. — Что-нибудь еще?       — Приходов живет в меблированных комнатах Васильчикова, но часто проводит время у своей подруги на Слободке, — ответил он. — Адресок имеется.       — Вот туда и поехали, — велел я.       В меблированных комнатах Приходова сейчас ожидает Коробейников. А я пока проверю второй адрес. Где-нибудь он да обнаружится.

***

      Подъехав к указанному дому в Слободке, я, первым делом, увидел стоящего у дверей навытяжку городового. Не задавая ему вопросов, прошел в дом, отгоняя от себя мысль о том, что и здесь, как в случае с Филимоновым, я опоздал совсем немного, зато фатально.       Впрочем, что толку отгонять мысль, когда она верная. Войдя в комнату, я увидел распростертое на кровати тело и доктора Милца, склонившегося над ним.       — Приходов? — спросил я, отчаянно надеясь, что убит кто-то другой. Но тщетно.       — Так точно! — отрапортовал городовой. — Год, как отбыл каторгу за грабеж, и — вот. Подружка убила.       — Удар молотком, смерть мгновенная, — пояснил доктор Милц.       Я внимательно осмотрел пробитую голову Приходова, окровавленный молоток, лежавший рядом. Затем подошел к упомянутой подружке убитого, сидевшей на диванчике и кутавшейся в шаль.       — Следователь Штольман, — представился я, — Вас как зовут?       — Крюкова Наталья, — ответила она, не поднимая на меня глаз.       — Из-за чего поругались? — поинтересовался я, кивая головой на мертвого Приходова.       — Да не ругались мы! Не ругались! — зарыдала Крюкова. — Да душа в душу мы с ним жили! Там на полке у него инструменты лежали. Видимо, молоток на голову ему и упал! А я в кухне была. Вдруг слышу, что-то упало. Я прибежала, а он тут.       — Сам, значит, убился? — покачал я головой недоверчиво.       Чего только не наслушаешься от подозреваемых!       — Сам! — рыдала она. — Сам!!!       — Кто к нему приходил в последнее время? — спросил я ее.       — Известно кто, — ответила Крюкова, — Филька.       — Филимонов, что ли? — уточнил я.       — Да, он самый.       — И все?       — Барин еще какой-то, — припомнила она. — Отставной военный. Мой-то сказал, что у него дело большое с этим барином! Что заживем потом!       Отставной военный наверняка Мышлоедов, это несомненно. Но даже если подруга Приходова его опознает, это докажет лишь, что эти двое были знакомы. А о самом деле, для которого Мышлоедов нанял Приходова, она, похоже, ничего не знает.       Доктор Милц подошел к Крюковой, внимательно осмотрел ее руки, лицо, шею.       — Ну, что я Вам скажу, — обратился он ко мне, — ни ссадин, ни синяков. Стало быть, борьбы тоже не было.       — Значит, молоток лежал на полке и упал? — спросил я Крюкову, подводя итог допросу.       — Упал! — подтвердила она, кивая.       — Вы задержаны по подозрению в убийстве, — сообщил я ей.       Крюкова разрыдалась. Я отдал приказ городовым проводить ее в управление. Мы с Милцем подошли еще раз взглянуть на тело Приходова.       — Ну я не знаю! — развел руками доктор. — По-моему, все очевидно.       — У нее нет никаких следов борьбы или побоев, — заметил я ему.       — Как, впрочем, и у него, — согласился Милц, — правда, череп-то у него проломлен.       Он видел мое замешательство, мои сомнения. И не мог понять, что меня смущает. А я никак не мог отделаться от мысли о том, что происходящее все труднее объясняется естественными причинами. Будто какая-то высшая сила мешает мне раскрыть это убийство, убивая свидетелей за малое время до того, как я до них доберусь. Я не верю ни в какие Высшие силы. Но тут самый заядлый скептик засомневался бы! И то, что меня, вопреки моим убеждениям, тоже посещают сомнения, раздражало невероятно.       — Есть хоть какая-то вероятность, что это несчастный случай? — спросил я доктора, когда мы с ним покинули дом.       Александр Францевич усмехнулся в усы.       — Голубчик, Яков Платоныч! — сказал он мне. — Вы явно переутомлены. Ну о чем Вы говорите? Какая вероятность? Это только в сказках молоток может сам спрыгнуть с полки, а потом полететь в голову этого несчастного.       Милц покосился на тело Приходова, накрытое мешковиной, которое городовые как раз грузили на телегу.       — А вот гораздо вероятнее, — продолжил он, — что она незаметно к нему подошла и с силой ударила его по голове.       — Да это я понимаю! — ответил я расстроенно.— Только что-то тут не так! Не клеится!       — Послушайте совета врача, — рассудительно сказал Александр Францевич, — идите-ка Вы домой, хорошенько выспитесь. А вот проснетесь, и, я обещаю, у Вас все склеится.       И доктор попрощался, оставив меня в сомнениях как по поводу происходящего, так и по поводу моего душевного здоровья. Может, Милц прав? Возможно, вся эта чертовщина лезет мне в голову лишь потому, что я устал и перенервничал. А гибель Филимонова и Приходова — это лишь совпадение. Только вот, я никогда не верил в совпадения. Особенно, в подобные. Что ж, выбирайте, господин надворный советник, во что Вам не хочется верить больше — в подобные совпадения или во вмешательство каких-то высших сил. Отличный выбор для Вас, господин великий скептик!       В этот момент я заметил, как среди зевак, толпящихся вокруг дома, мелькнула знакомая фигура в модном клетчатом пальто с бобровым воротником. Человек отвернулся так, чтобы не быть у меня на виду, но я все равно его узнал. Петр Миронов! Здесь? Но зачем? Или это еще одно совпадение? Нет уж, к черту совпадения, особенно такие! Сейчас я все выясню.       — Петр Иванович! — окликнул я его.       Но Миронов будто не слышал, повернулся спиной ко мне и быстро пошел прочь.       — Господин Миронов! — крикнул я ему вслед и пустился вдогонку.       Он уходил достаточно быстро, но я, тем не менее, легко его догнал.       — Вы что, бегать от меня вздумали? — спросил я его сердито. — Вы что здесь делаете?       — Мимо проходил, — ответил Миронов.       — Как-то часто Вы в последнее время проходите мимо дела Ферзя, — сказал я.       — А что за тон, позвольте узнать? — неожиданно враждебно обратился ко мне Петр Иванович, — И что за намеки?       — Какие уж тут намеки! — поняв, что он снова намерен запираться, я разозлился окончательно. — Вы мне прямо скажите, какое Вы отношение имеете к этому делу. Здесь отвечать будете? Или могу Вас официально в управление пригласить!       — А на каком основании, можно узнать? — поинтересовался Миронов. — Ну застали Вы меня в обществе моего приятеля Мышлоедова. Ну здесь я проходил, увидел толпу зевак, решил посмотреть тоже. Что с того?       — Вас видели в обществе Ферзя, — пояснил я ему. — За день до его задержания.       — Кто видел? — спросил Петр Иванович. Но тут же, посчитав, видимо, источник сведений неважным, объяснил: — Послушайте, я ужинал с Мышлоедовым. А потом подошел Ферзь, которого я знавал когда-то. Впрочем, как и Вы.       — В обществе Мышлоедова был и господин Приходов, — сказал я Миронову, надеясь, что он поймет все-таки, что такое количество совпадений случайным быть уже никак не может.       — Это кто? — поинтересовался он наигранно.       — Тот самый, чье тело только что, на Ваших глазах, вынесли из этого дома и отправили в мертвецкую! — я сердился все сильнее.       — Послушайте, не знаю я никакого Приходова! — резко ответил Петр Миронов. — Вокруг Мышлоедова вечно крутятся всякие типы. Они приходят, они уходят! Меня им никто не представлял, и, следовательно, нужды запоминать каждого у меня не было.       — Какой-то хоровод невероятных совпадений, Петр Иванович! — протянул я скептически. — Не находите?       — Именно! Мне тоже это кажется странным, и я тоже обратил на это внимание, — резко, даже где-то зло ответил он. — Полицейский следователь берет под стражу известного картежника, с которым имел когда-то несколько крупных игр в Петербурге, и во время шахматной партии этот шулер погибает. Вас самого-то еще не допрашивали по поводу этих совпадений?       — Вы что себе позволяете! — возмутился я его наглостью.       — Если имеете, что мне предъявить, так предъявите, — заявил Петр Иванович, — но, в любом случае, знайте: слова от меня больше не услышите без моего адвоката, Виктора Ивановича Миронова! Честь имею!       Он развернулся и быстро пошел прочь, оставив меня кипеть от злости.       Итак, Петр Миронов что-то знает определенно. Иначе бы он не оказался рядом с домом Приходова. В совпадения я не верю все-таки, во всяком случае, в совпадения такого рода. Но что бы Петру Ивановичу не было нужно, он мне не скажет. Он просто приведет в управление брата, и тот потребует, чтобы меня отстранили от дела не только формально, но и фактически. И добьется этого очень легко, потому что по закону так и должно быть на самом деле. Но тогда Коробейников останется один, без моей поддержки. И дело завалит точно. Так что, в данном случае следует признать, что шантаж Петр Иванович провел успешно, и я вынужден ему поддаться. Миронова трогать пока не будем. По крайней мере, в открытую.

***

      Вернувшись в дом Приходова, я застал в комнате идиллическую картинку: над шахматной доской с расставленными фигурами с одинаково задумчивыми лицами склонились Антон Андреич и Анна Викторовна. Я еще не до конца пришел в себя после объяснений с Петров Мироновым и был весьма взвинчен. Кроме того, мне по-прежнему не давала покоя череда смертей наших потенциальных свидетелей, а может быть, и участников убийства, напоминающая не то череду нелепых совпадений, не то вовсе неизвестно что. А пуще всего разозлила меня эта картина тем, что она демонстрировала полное взаимопонимание Анны Викторовны с моим помощником. То самое взаимопонимание, которого я, увы, достичь не мог. А потому, пребывая в расстроенных чувствах, я обрушил на них свое возмущение безо всякой жалости:       — Ну как же, господа следователи! На месте преступления, и без шахмат!       — Вы напрасно иронизируете! — принялся защищаться Коробейников.       — Шахматы совершенно необходимы! — Анна Викторовна поднялась мне навстречу. — Потому что без них мы не узнаем, кто следующая жертва.       — В самом деле, — убеждал меня мой помощник, — ход, который Вы сегодня утром определили, он привел нас сюда, в этот дом. Он как раз находится в этом квадрате.       Мое терпение лопнуло.       — Господин Коробейников! — сорвался я на крик. — Извольте исполнять свои обязанности, а не заниматься черт знает чем!!!       — Яков Платоныч! — Коробейников боролся с желанием отступить перед моим гневом, но в этой борьбе явно побеждал. — Вы, очевидно, запамятовали, что следствие веду я. И от моих действий зависит, снимут с Вас подозрения или нет!       Да они сговорились сегодня, что ли? Что за день такой, все мне угрожать пытаются!       — Что? — сдавленным от ярости голосом спросил я, делая шаг навстречу Антону Андреичу.       — Господа! — крикнула вдруг Анна Викторовна на всю комнату, встав при этом на стул, видимо, для привлечения внимания. — Я прошу вас! Яков Платоныч, — обратилась она ко мне со своего постамента взволнованно, — Вы можете сколько угодно не верить в духов, но в логику событий Вы же можете поверить? Ферзь убивает всех, кто виновен в его смерти. Сначала Филимонова он толкнул под лошадь. Теперь вот Приходову в голову кинул молоток. А теперь…       Анна вдруг замолчала, оглядываясь вокруг. Лицо ее сделалось растерянным и каким-то даже испуганным. Она неловко попыталась спуститься со стула, и я едва успел ее подхватить, иначе бы она упала, наверное.       — Он здесь, — сдавленным голосом произнесла Анна Викторовна, не отводя глаз от диванчика в углу, на котором давеча сидела допрашиваемая мной Крюкова. И перевела на меня полные страха глаза: — Он хочет, чтобы Вы сыграли с ним!       Первым моим побуждением было развернуться и немедленно уйти.       — Яков Платоныч, пожалуйста! — принялась умолять меня Анна, видя выражение моего лица. — Не надо его сейчас злить! Прошу Вас! Ну поскорее!       Она была так испугана и так настойчива, что я невольно подчинился и опустился на стул перед доской. Анна Викторовна присела сбоку, выжидающе уставившись куда-то все на тот же диванчик. Затем повернулась к доске, и быстро переставила белую фигуру. C1-F4.       — Он ждет Вашего хода, — сказала она мне.       Я пристально посмотрел на нее. Бледная и взволнованная, она не отводила от меня глаз в ожидании. Совсем недавно я ругал себя за то, что все время расстраиваю ее. Ладно, раз ей это так важно, я сделаю, как она просит. И, чувствуя себя полным идиотом, я сделал ответный ход. Анна Викторовна вновь взглянула на кушетку и сдвинула еще одну фигуру. А1-А4. Уже не пытаясь сопротивляться, я сходил в ответ. Мы играли, все набирая темп. Но вот, после очередного хода, Анна поднялась, и, вздохнув, с облегчением произнесла:       — Он ушел. Он ждет Вашего следующего хода. Вероятно, будет ждать нас там.       — У меня единственный ход, — ответил я ей, глядя на доску, — слон В8.       Анна Викторовна и Коробейников одновременно наклонились над расчерченной картой города.       — Дом Мышлоедова! — взволнованно сказал Антон Андреич. — Срочно туда!       Он быстро собрал шахматы и, прихватив доску и карту, бросился к выходу.       Я же остался сидеть, чувствуя себя совершенно растерянным и смертельно усталым. Я мог упрямиться сколько угодно. Но вот то, что я видел своими глазами: раз за разом ходы этой шахматной партии приводили нас к месту, где погибал человек, причастный к смерти Ферзя. Будто и вправду, дух его вел меня при помощи шахмат по следам убийц, заставляя быть свидетелем мести. Я не мог поверить в подобное. Но не мог и не верить своим глазам. От этой двойственности моя решимость испарилась, я не мог заставить себя работать, я даже думать боялся.       — Яков Платоныч! — Анна подошла ко мне, осторожно тронула за рукав, — Пойдемте.       Я поднялся было, но вновь остановился в нерешительности. Анна Викторовна, уже почти вышедшая за дверь, вернулась. Подошла ко мне, заглянула в глаза, неловко погладила по плечу, стесняясь своего жеста, но желая утешить.       — Я знаю, что Вы все еще сомневаетесь, — произнесла она тихо. — Будьте спокойны, Вы не убивали. Я точно это знаю.       Я смотрел в ее широко раскрытые глаза, которые были сейчас так близко. Она утешала меня, даже не догадываясь, насколько на самом деле велики мои сомнения. Я не сомневался в том, что не убивал Ферзя. Но я сомневался сейчас во всем, во что верил всю жизнь. И был безмерно благодарен ей за эту попытку утешить меня, за ее заботу. Мне очень хотелось рассказать ей об этом. А еще о том, что я, кажется, смог все-таки увидеть мир ее глазами. И я обязательно расскажу. Позже. Потому что, если все так, как она говорила мне, если я заблуждался, то ротмистру Мышлоедову сейчас грозит смертельная опасность. И нужно торопиться, иначе в следующем пункте назначения мы снова обнаружим свежий труп.

***

      Когда мы подъехали к дому ротмистра Мышлоедова, уже стемнело. Денщик пытался не пустить нас в дом, но я уже справился с минутной своей растерянностью, и остановить меня сейчас было бы затруднительно. Тем более, что мы все-таки на этот раз, похоже, обогнали Ферзя, застав хозяина дома в живых.       Мышлоедов собирал вещи, готовясь, видимо, покинуть Затонск.       — Чем обязан, господа? — спросил он, когда мы все втроем вошли в гостиную.       — Куда это Вы собрались? — резко спросил я его. — Вы не можете уехать!       — Это еще почему? — мрачно спросил он.       — Вы задержаны по подозрению в убийстве, — сообщил я ему официально.       — Что за бред! — сказал Мышлоедов, продолжая собирать саквояж. — На каком основании?       — Мы поговорим об этом, обязательно, — пообещал я ему. — В управлении.       Ротмистр вдруг выхватил из саквояжа револьвер, и направил на нас:       — Стоять! Предупреждаю, я неплохо стреляю.       Мы замерли, все трое. Боже, Анна! Зачем я ее сюда притащил!       — Ротмистр, что Вы делаете?! — воскликнул я, одновременно будто невзначай смещаясь на шаг в сторону Анны Викторовны. Еще пара шагов, и я смогу ее заслонить.       — Медленно достаньте Ваши револьверы, — велел Мышлоедов, продолжая держать нас на прицеле. И приказал денщику: — Митька, возьми их! И держи их на мушке.       Митька последовательно разоружил нас с Коробейниковым, затем направил на нас наше же оружие.       — И далеко Вы убежите? — спросил я ротмистра, не отводя взгляд от нацеленных на нас револьверов.       — Не Ваше дело! — ответил он, копаясь в ящиках бюро. — Я не виновен. Я никого не убивал.       — А я точно знаю, что это Вы заказали убийство, — вмешалась в разговор Анна.       Господи, что она делает! Зачем привлекает его внимание? А если он просто пристрелит ее сейчас, как ненужного свидетеля?!       — Анна Викторовна! — не выдержал я и схватил ее за рукав пальто, пытаясь остановить, заставить замолчать.       — Ферзь мне сам об этом сказал, — произнесла она бесстрашно, глядя прямо на Мышлоедова. — И он придет за Вами.       — Это еще кто? — глумливо спросил ротмистр, подойдя к Анне поближе. — Уж не чокнутая ли племянница Петра Миронова?       — Да, это я! — с вызовом ответила ему Анна Викторовна, одновременно высвобождаясь из моей руки. — Поймите, что Вам опасность угрожает гораздо большая, чем каторга! Дух Ферзя настигнет Вас, где бы Вы ни были.       — Боже мой! — расхохотался Мышлоедов. — До чего дошла наша полиция. Что, вот это ваши методы?       В этот момент под окном послышались крики.       — Яков Платоныч! — кричал, судя по голосу, Ульяшин, видимо, решивший таким образом хоть как-то меня предупредить. — Приказано Вас препроводить в управление!       Денщик Митька выглянул в окно:       — Фараоны!       Похоже, терпение Трегубова иссякло, и он решил назначить виноватым в смерти Ферзя меня. Или Петр Миронов все-таки исполнил свои угрозы. Не важно теперь. Важно то, что ребят послали меня задержать и привезти, а они понятия не имеют, что здесь двое вооруженных преступников, готовых стрелять.       — Вам не сбежать! — обратился я к Мышлоедову, пытаясь как-то решить дело без пальбы. — Сдавайтесь. Я забуду дурацкую выходку с оружием.       — Молчать! — ротмистр оттолкнул меня, я позволил себе упасть на диван, увлекая за собой Анну, хоть как-то ее заслоняя.       Митька тем временем прицелился и выстрелил в окно по городовым.       — Ты что делаешь, скотина! — напустился на него Мышлоедов.       — Так они же войти хотели! — оправдывался тот.       — Так, Митька, — приказал ротмистр денщику, — закрой дверь и подопри ее чем-нибудь. Быстро!       Денщик моментально запер дверь и снова взял нас на прицел.       — Одумайтесь, ротмистр! — крикнул я Мышлоедову. — Сдавайтесь, еще не поздно!       Тут в комнате будто потемнело, а впрочем, возможно, это потемнело у меня в глазах. Порыв ветра подхватил бумаги, лежавшие на столе, разнося их по комнате.       — Он здесь! — воскликнула Анна, и я почувствовал, как она в страхе прижалась к моему плечу. Она не боялась, когда стояла под дулом револьвера, но дух Ферзя, судя по всему, пугал ее безмерно. Мне, впрочем, тоже сделалось как-то не по себе.       А в следующий момент Анна Викторовна оттолкнула меня и, не обращая внимания на направленное на нее оружие, бросилась к Мышлоедову.       — Послушайте меня! — схватила она его, пытаясь куда-то то ли вести, то ли тащить. — Вам нужно срочно встать между двух зеркал! Это Ваш единственный шанс остаться в живых!       — Да уйди ты! — оттолкнул ее ротмистр так, что она упала на пол.       Я кинулся к ней, а Коробейников, не выдержав такого зрелища, бросился на Мышлоедова и тут же отлетел в другой конец комнаты.       Я вскочил, готовый к драке, но ротмистр тут же навел на меня револьвер:       — Стоять!       Видимо, звуки драки и крики, доносились из раскрытого окна и до городовых на улице.       — Штольман! — услышал я крик Ульяшина. — Сдавайтесь!       В ответ Митька дважды выпалил по нему из окна.       — Да не стреляй, идиот! — заорал ему Мышлоедов.       Очередной порыв залетевшего в окно ветра снова взвихрил бумаги. Анна Викторовна прижалась ко мне, вся дрожа. Мышлоедов озирался в изумлении. Ветер опрокинул стол, повалил кресло. Что за странный ураган? Я обнял Анну покрепче, пытаясь скрыть ее и от ветра, и от страха. Сорвался и повис на одном креплении карниз. Упал еще один стул.       И тогда ротмистр, не понимая, что происходит, и обезумев от страха, принялся палить неизвестно куда. Пули засвистели по комнате. Я прижал Анну к стене, закрывая ее собой от случайной пули этого вооруженного безумца.       Он выстрелил раз, потом другой, и еще, и еще… И вдруг упал, как подкошенный, выронив револьвер.       В ответ на активную стрельбу с улицы послышались голоса и глухие удары в дверь. Видимо, городовые, пользуясь тем, что по ним перестали стрелять, добрались-таки до двери. И теперь планомерно ее выносили. Денщик Митька, который отвлекся было на стреляющего хозяина, бросился к дверям, похоже, рассчитывая сильнее их заклинить. Я заступил ему дорогу, отвлекая, а сзади на него кинулся Коробейников, и вдвоем мы моментально упаковали чересчур активного денщика.              Мы с помощником собрали оружие и подошли к лежащему Мышлоедову. Он дышал трудно, с хрипом. Пуля попала в область сердца, и понятно было, что жить ему осталось от силы несколько минут.       — Как же это? — растерянно спросил Антон Андреич.       — Рикошет, — пояснил я ему. — Пуля отскочила от часов.       — Судьба — индейка! — прохрипел ротмистр, пытаясь усмехнуться.       — Ротмистр! — опустился я на пол рядом с ним. — Это Вы наняли убийц Ферзя?       Он молчал, захлебываясь дыханием. Но мне очень нужно было его признание. Если ротмистр умрет, так ничего и не сказав, то мне уже никогда не доказать, что он был заказчиком убийства. Все замешанные в этом деле мертвы, и я не смогу оправдаться, снять с себя подозрения. Но если он признается сейчас, то дело закрыто. Коробейников и Анна Викторовна вполне сойдут за свидетелей. Поэтому я продолжал теребить умирающего.       — Признайтесь, это Вы? — я легонько потряс его за плечо, и он открыл глаза. — Мышлоедов, Вы умираете. Облегчите душу.       — Да, это я нанял, — выдавил он с трудом. — Я все проиграл этому шулеру. Имение…       Хриплый вздох прозвучал в последний раз. Ротмистр Мышлоедов был мертв.       В дверь гостиной забарабанили. Видимо, уличная, наконец-то, поддалась стараниям городовых. Пора было навести во всем порядок, снять с себя подозрения и жить дальше.       — Антон Андреич, откройте дверь, — устало скомандовал я Коробейникову.       — Нет! — Анна Викторовна бросилась к двери, загородила ее, раскинув руки. — Если Вас арестуют, я не смогу помочь! И Ферзь убьет Вас.       — Коробейников, дверь! — приказал я твердо.       Не хватало еще мне прятаться от городовых из-за страха перед каким-то духом!       — Ни в коем случае, — поддержал Анну мой помощник.       — Вы слышали приказ?! — развернулся я к нему в бешенстве.       — Здесь я приказываю! — не испугался моего гнева он. — Я веду следствие. Выполняйте то, что говорит Анна Викторовна.       В этот момент в глазах снова потемнело, будто воздух сгустился. Под порывом ветра распахнулось еще одно окно, посыпались стекла.       — Вот! Вы видите? — воскликнула Анна Викторовна. — Это он!       — Помогите мне, — обратилась она к Антону Андреичу.       Вдвоем они с трудом развернули огромное старое зеркало, стоящее у стены, и установили его так, чтобы оно оказалось напротив зеркала каминного.       — Что Вы делаете? — спросил я своих добровольных спасателей.       Несмотря на странные сквозняки и прочие необъяснимые вещи, которым я был свидетелем, эти их манипуляции с зеркалом выглядели уж вовсе нелепо.       — Яков Платоныч! — позвала меня Анна Викторовна, придерживая зеркало. — Идите ко мне! Пожалуйста!       С каминной полки свалились часы.       — Яков Платоныч! — закричала Анна, сама не своя от ужаса. — Ну прошу Вас! Ну пожалуйста!       Оборвался и упал вместе с занавесками еще один карниз. Этот странный ветер так всю комнату разрушит.       Анна Викторовна не выдержала моей медлительной нерешительности, подскочила, схватила за руку, потянула за собой.       Мы оказались вдвоем перед зеркалом, которое Коробейников придерживал с изнанки. Зеркало отражало нас обоих, перепуганную Анну и меня, растерянного и даже, кажется, слегка бледного. А еще оно отражало каминное зеркало, из-за чего казалось, что мы с Анной Викторовной стоим на фоне бесконечного зеркального коридора.       — Дух зловредный, неугомонный, уйди! — повелела Анна, глядя в зеркало широко распахнутыми глазами.       Я взглянул на нее. Она, казалось, собрала всю свою волю, вложив ее в свое приказание.       — Дух зловредный, неугомонный, уйди!!! — Анна еще возвысила голос.       Видимо, события трудного дня сказались на мне, потому что мне вдруг показалось, что зеркало подернулось туманом, в глубине его мелькнуло чье-то искаженное яростью лицо, и откуда-то из немыслимого далека донесся отчаянный вопль боли и гнева. Голова моя закружилась, я отшатнулся.       И в этот момент Анна страшно побледнела и без звука потеряла сознание.       — Анна Викторовна! — я едва успел подхватить ее. Она обвисала у меня на руках в глубоком обмороке.       — Аня, что с Вами! — тряс я ее в страхе. — Очнитесь!       На какие-то ужасные несколько секунд мне почудилось вдруг, что все это правда. И что спиритизм существует, а злобный дух Ферзя преследовал меня. Что, если она пострадала, пытаясь его прогнать? А что если он промахнулся, что если убил ее вместо меня?!       Но вот ресницы ее дрогнули, приподнимаясь, щеки слегка порозовели.       — Живой! — выдохнула Анна, касаясь ладонью моей щеки. Из глаз ее потекли слезы. — Живой.       — Ну что же Вы меня так пугаете! — прошептал я, прижимая ее к себе.       Она все плакала и никак не могла остановиться, и гладила меня по лицу, будто желая убедиться, что я живой, теплый, и со мной ничего не случилось.       Мы стояли, обнявшись, в зеркальном коридоре, и он, казалось, скрывал нас от всего мира. Погруженный в эту отрешенность, я смутно слышал, как вылетела, не выдержав напора, дверь, как кричит на городовых Коробейников, объясняя им, что не допустит моего ареста и позорного препровождения в участок под конвоем. А мы все стояли, обнявшись, хранимые зеркальным коридором. И казалось, мы можем стоять так целую вечность, мир подождет столько, сколько будет нужно.       На самом деле прошло лишь несколько минут. Анна Викторовна успокоилась, перестала плакать и, смутившись, отстранилась от меня. Я отпустил ее и, убедившись, что она крепко стоит на ногах без моей поддержки вышел к городовым. Было легко убедить их в моих мирных намерениях. Ульяшина же я попросил проводить Анну Викторовну домой, а потом вернуться, чтобы зафиксировать все, что произошло в этой комнате. И доктора Милца вызвать, разумеется.       Вместе с городовыми, прихватившими обстрелявшего их денщика, мы с Коробейниковым направились в управление. Предстояло объяснение с Трегубовым, весьма разъяренным, как предупредил меня Ульяшин. Но это все были уже сущие мелочи.

***

      И снова мой кабинет в управлении, ставший где-то уже родным домом. И раздраженный полицмейстер Трегубов. И нужно продержаться еще совсем немножко, скоро можно будет отдохнуть. Уже рассвело, а мы все еще пытались разобраться, кто прав, а кто виноват. С момента возвращения в управление я пытался доказать господину полицмейстеру, что Ферзя я не убивал. Он же был одержим идеей меня немедленно арестовать, будучи уверенным в моей виновности. Мы с Коробейниковым объясняли, рассказывали, доказывали. Постепенно утомился даже полицмейстер, и мы переместились в мой кабинет, где хоть сесть было можно.       — Ну хорошо, хорошо! — все еще раздраженно, но уже куда тише, чем, прежде, сказал Трегубов. — Как Вы объясните, что эта кружка оказалась у Вас в камине?       Я только устало вздохнул. Кружку в камине нашли, когда обыскивали мой кабинет. Кто-то из двух провинившихся дежурных, пока сидел в заключении, вспомнил, что этого важного предмета не обнаружилось в камере убитого Ферзя. Как уж в результате был сделан вывод, что если пропала кружка, то, стало быть, убийца именно я, для меня так и осталось тайной. Но в результате этих выводов последовал обыск моего кабинета и — о, чудо! — обнаружение искомого предмета в камине. И у меня не осталось сил объяснять Трегубову, что если бы я, усыпив предварительно дежурного, шарахнул Ферзя кружкой по голове, то уж точно не стал бы ее прятать в собственном камине. Просто бы вынес в кармане, да и выбросил где-нибудь.       Антон Андреич снова, уже в который раз за сегодняшний день, кинулся мне на помощь.       — Убийцы подбросили, — пояснил он Трегубову. — Взяли ключи у спящего дежурного, открыли камеру, убили ферзя ударом кружки в висок и после этого, войдя в кабинет, засунули кружку в камин. Самое идиотское место, где сразу найдут.       Последнее он зря добавил. Николай Васильевич, видимо, сам не сразу догадавшийся поискать в камине, принял это на свой счет и снова разъярился.       — Но ведь нашли ее далеко не сразу! — сообщил он Коробейникову крайне раздраженно.       — Ну, видно, убийцы наших молодцов переоценили, — перевел я огонь обратно на себя.       Пусть уж лучше на меня орет. Мне уже все равно, я так устал, что, кажется, и под начальственные вопли усну.       — Ну, хватит шутить! — одернул меня Трегубов. — Хватит, Яков Платоныч!       — Ну, что здесь еще не ясно? — спросил я его возмущенно.       — Я провел сравнительный анализ отпечатков пальцев, оставленных на кружке, с отпечатками, снятыми у Филимонова и Приходова, — поскорее перебил меня Коробейников, видя, что терпение мое на исходе. — Отпечатки Филимонова на кружке.       Сравнением отпечатков Коробейников успел заняться, пока я принимал на себя первый удар по возвращении в управление. А снял отпечатки с кружки околоточный надзиратель Ульяшин, сразу, как ее нашли. И спасибо ему за это, не то к нашему возвращению улику бы так захватали, что на ней уже ничего обнаружить бы не удалось. Ульяшин вообще методом дактилоскопии живо интересовался и уже изрядно в этом поднаторел.       — Эти Ваши сомнительные методы! — прорычал Трегубов при упоминании отпечатков.       — Да метод абсолютно точный! — в который уже раз сказал я ему. — За ним будущее криминалистики!       — Конечно! — подхватил Антон Андреич. — Именно Филимонов нанес удар, которым был убит известный нам Ферзь. Более того! Прошу обратить внимание! — Коробейников подскочил к камину, чтобы показать наглядно. — Вот здесь на камине остались отпечатки Филимонова. То есть, смею предположить, что как-то так…       Антон Андреич изогнулся, пытаясь показать, как убийца заталкивал кружку в камин…       — Все! Хватит! — махнул на него полицмейстер. — Идите! Оставьте нас.       Антон Андреич вышел неохотно, оглядываясь.       — Яков Платоныч… Однако… — смущенно проговорил Трегубов, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. — Должен признаться, глупость какая-то вышла. Но и Вы нас поймите! Были на то обстоятельства.       — Я все понимаю, — устало ответил я, вставая ему навстречу.       — Ну, простите! — Николай Васильевич расстроенно развел руками. — Простите! Черт попутал, не иначе! В общем, я прошу Вас продолжить следствие по всем этим случаям. А завтра утром ко мне, с подробным докладом.       И все еще не придя в себя от смущения, Трегубов, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.       Что ж, это было даже больше, чем я мог ожидать. Обычно начальство, как бы не было неправо, прощения у подчиненных не просит. Доклад я завтра, разумеется, сделаю. Мне для этого ничего не нужно, только выспаться. А все следственные мероприятия, пожалуй, обойдутся нынче без меня. Мне необходим отдых, и немедленно. А то от всех этих многочисленных треволнений я уже не способен трезво мыслить.       — Победа! — ворвался в кабинет сияющий Коробейников, — Яков Платоныч!       — Странная история, Антон Андреич, — сказал я ему задумчиво, устало опускаясь наконец-то на привычное место за своим столом. — Признаюсь, в тот момент, когда я оказался между зеркалами с Анной Викторовной, я увидел и… и поверил, что все это правда. Этот дух, он…       — Да! — перебил меня радостный Антон Андреич. — А эта шахматная партия? Ведь Анна Викторовна не могла придумать шахматные ходы, она даже правил не знает.       — Это правда, — вздохнул я. — Неужели я играл в шахматы с духом? Неужели все это время я отрицал очевидное?!       — Яков Платоныч! — сказал мне Коробейников, счастливо улыбаясь. — Вы должны непременно сказать об этом Анне Викторовне. Она должна знать, что Вы признаете ее правоту.       — Да, конечно! — улыбнулся я. — Вы правы. И она права.       — Veritas vincent! — блеснул знанием латыни Антон Андреич. — Правда побеждает!       Я улыбался, глядя на его открытое лицо, лучащееся счастьем и радостью. Сколько раз он выручал меня сегодня, несмотря на мое упрямство, не обижаясь даже на грубость!       А Анна? Она спасла мне жизнь, чуть не силой затащив меня между зеркал. Теперь-то я это понимаю. Господи, сколько же раз я обижал ее своим невыносимым скепсисом, своим недоверием. Она огорчалась, даже плакала из-за меня, но снова и снова приходила мне на помощь. А сегодня спасла.       И прав Антон Андреич, она должна знать. Я все ей скажу. Расскажу, что видел и чувствовал тогда, в зеркальном коридоре. Расскажу, не скрывая, как странно и удивительно мне, скептику, признать, наконец-то, существование этого нового для меня мира. Я знаю, она выслушает меня с пониманием. Она ведь всегда меня понимала, это я не понимал ее. Не хотел, не видел. И, я уверен, она поможет мне разобраться в этом новом для меня мире, поможет обрести уверенность. И теперь, когда мы сможем, наконец-то, по-настоящему понять друг друга, я, возможно, смогу позволить себе надеяться, что…       Мои размышления прервал внезапный стук в дверь, и на пороге возник слегка смущенный Петр Миронов.       — Господа, прошу прощения, на минуту, — произнес он. И сразу приступил к делу: — Яков Платоныч! Я всего лишь забежал принести Вам свои извинения за некоторую резкость тона, коей отличался во время нашей последней встречи.       — Пустяки! — утешил я его. — Я прошу у Вас прощения.       — Нет! — возразил Миронов. — Настаиваю, однако, был непозволительно груб. Я очень рад, что это дело завершилось ко всеобщему удовлетворению, — продолжил он, присаживаясь. И добавил, помолчав: — Мышлоедова жаль. Но, судьба…       — Да, — согласился я, — судьба.       — К слову сказать, Анна тоже… — сказал Петр Иванович. — Для нее это явилось нелегким испытанием. Но в свое время я ведь подарил ей шахматный самоучитель…       Ощущение, которое я испытал при этих словах, было сравнимо с ведром ледяной воды, внезапно вылившейся на голову.       — Анна Викторовна изучала шахматы? — медленно произнес я.       — Ну, я не берусь доподлинно сказать, изучала ли. Не замечал, — ответил Миронов, не замечая моего ошеломленного состояния. — Однако, у Анны есть свойство: она как бы вбирает новые знания незаметно…       Ярость окрасила мой мир в красный цвет, в ушах зашумело. Оттолкнув с дороги Коробейникова, я схватил с вешалки пальто и, не дослушав Миронова, не сказав никому ни слова, вылетел из управления. На мое счастье, полицейский экипаж оказался у подъезда. Я должен увидеть ее немедленно! Иначе ярость просто разорвет меня изнутри. Я должен немедленно ей все сказать! И это будет совсем не то, что я, слепой обманутый дурак, мечтал сказать совсем недавно!

***

      До дома Мироновых мы домчали быстро, но, к счастью, этого времени мне хватило, чтобы хоть немного взять себя в руки. Довольно с меня унижений на сегодня, нужно сохранить хотя бы внешнее достоинство. Подъезжая к дому, я увидел Анну Викторовну, устроившуюся с книжкой на скамейке. В возмущении своем я даже не дождался, пока коляска остановится, спрыгнув на ходу, и подошел к Анне быстро и решительно. Она увлеклась книгой и заметила меня, лишь когда я обратился к ней:       — Сицилианскую защиту изучаете?       — Нет, — улыбнулась она мне в ответ. — Это трактат.       Я устало опустился на скамейку рядом с ней.       — Из жизни приведений, я полагаю? — спросил я ее.       И отвернулся. Видеть ее улыбку было для меня сейчас мучением.       — Алан Кардак, «Книга медиумов», — ответила Анна Викторовна. — Но я вижу, что Вы не в духе.       Не в духе? Какое, право, чрезмерное преуменьшение! Я был готов рвать и метать! Я чувствовал себя униженным, растоптанным. А главное — обманутым. Не тем даже, что ей удалось увлечь меня своей игрой, сделав из меня дурака между этими зеркалами! А тем, в первую очередь, что я сейчас ясно видел: игрой было все. От первого до последнего слова. Все ее взгляды, улыбки были ложью! И все, что я позволил себе почувствовать к ней, оказалось тоже ложью абсолютной. Какая насмешка! Я обвинял Нежинскую в неискренности и, в то же самое время, попал в ловушку такой же искусной лгуньи! Нет, куда более искусной!       — Вы выставили меня дураком, — сказал я ей с упреком.       — Я не понимаю, — сказала Анна Викторовна осторожно.       Разумеется, она не понимает! Святая невинность!       — Вы ведь не умете играть в шахматы? — спросил я ее, изо всех сил стараясь говорить спокойно. — И все эти ходы были подсказаны Вам духом Ферзя?       Я встал, не в силах сидеть спокойно.       — Конечно! И я уверовал в Ваши непостижимые способности, — сарказм в моих словах заставил ее отпрянуть. — Да что там, вселенная вдруг разверзлась и показала мне свое спиритическое нутро. И я увидел эту апокалиптическую картину, и понял, как мало я знаю о мире, в котором живу.       — Я Вас понимаю, — ответила Анна Викторовна с осторожностью, — да, действительно, это пугает. Как видите, я до сих пор не могу с этим справиться.       Она снова пытается вызвать у меня сочувствие и жалость, как тогда, когда, дрожа, прижималась ко мне, изображая испуг и беспомощность! Снова играет на моих чувствах!       — Да-да! Вы ведь страдаете! — моя сдержанность рассыпалась на глазах. — Эти духи, они преследуют Вас! Ваш дар — Ваше проклятие! А знаете, почему Вы страдаете на самом деле? — спросил я ее, подойдя совсем вплотную. — Вам просто хочется внимания. Вы хотите быть в центре, чтобы все охали и ахали, какая она таинственная…       — Яков Платонович! — резко перебила меня Анна Викторовна и попыталась уйти.       Но я ей не позволил.       — Нет уж, Вы меня послушайте! Я достаточно Вас слушал! — я поймал ее рукав и развернул лицом к себе. — Какая тонкая мистификация! Вы разыграли эту партию прекрасно. И я уверовал в то, что Вы, не зная правила игры, делаете правильные ходы. И что я узнаю случайно? Вы изучали шахматы по учебнику!       — Я ничего не изучала! — возмущенно ответила Анна Викторовна со слезами в голосе. — Дядя эту книгу привез мне давным-давно. Я прежде даже не открывала ее.       — И я снова должен Вам поверить?! — я все-таки сорвался на крик и от этого рассердился на нее еще сильнее. — Не верю!       — А глазам своим Вы верите? — воскликнула она, тоже теряя самообладание. — Вы, кроме шахмат, были свидетелем и других явлений.       — Сквозняки! Окна были открыты!       — А преступления? — она уже плакала от обиды, но ее слезы меня больше не трогали.       — Цепь совпадений! — отверг я и этот аргумент.       Она отвернулась, но я снова оказался перед ней.       — Зачем Вы это делаете? Зачем? Вам скучно жить? — выпалил я ей прямо в лицо. — Хотите видеть мою растерянность, мое унижение?       — Мне очень жаль, что Вы так думаете, — сказала Анна, сдерживая слезы из последних сил, повернулась и пошла к дому.       — Анна Викторовна! — выкрикнул я ей вслед. — Вы… Вы чудовище!       — Я? — она остановилась уже на ступенях, повернулась ко мне: — Полноте! Вы настоящих чудовищ не видели.       И скрылась в доме.       Я видел чудовищ. Мне попадались такие монстры в человеческом обличье, что даже вспоминать их было страшно.       Но в данную минуту мне казалось, что все они меркнут перед этой девушкой, которая обманула меня, заставив поверить, что в мире может существовать что-то настолько чистое и светлое, что я и не мечтал встретиться с этим вживую, не то, что соприкоснуться. Но этот прекрасный мираж оказался такой же ложью, как и все остальное, с чем я сталкивался в своей жизни.       Что ж, я вынес хороший урок. Получил отличный жизненный опыт. И должен быть за него благодарен. Сейчас я отправлюсь домой, выпью чаю и просплю до завтрашнего утра. А утром приступлю к работе, навсегда вычеркнув из памяти барышню Миронову и все, что с нею связано. Работа поможет, она всегда помогала в таких ситуациях. В любых ситуациях.