Пятая новелла. Семейные ценности.
20 февраля 2017 г. в 18:22
***
Дни шли за днями, складываясь в недели. Зима постепенно поворачивала к весне, радуя нас солнечными денечками. Здесь в Затонске солнце было куда более частым гостем, чем мне было привычно по Петербургу. В делах полицейских наступило некоторое затишье, и, пользуясь передышкой, я позволял себе иногда прогуляться в парке, наслаждаясь солнечными деньками и свежим воздухом. Порой в парке я встречал Анну Викторовну, читающую или просто прогуливающуюся. И тогда мы бродили по аллеям вдвоем, разговаривая обо всем на свете. Утро этого дня тоже выдалось ясным и солнечным. Я шел к полицейскому управлению, предвкушая возможную прогулку и, в глубине души, надеясь на приятную встречу. Но на крыльце управления я столкнулся с выбегающим Коробейниковым, который сообщил мне, что в лесу, близ дома помещиков Елагиных, был обнаружен труп. Увы, но сегодня мне будет явно не до прогулок. Мы погрузились в экипаж и отправились на место преступления.***
Тело молодого человека в студенческой шинели лежало в десятке метров от охотничьего домика, принадлежащего Елагиным. Рядом валялись револьвер и свалившаяся с головы, видимо при падении, фуражка. — Ну, значится так, — докладывал мне околоточный надзиратель Ульяшин, — личность убитого неизвестна, но, судя по фуражке, это студент Петербуржского университета. Следовательно, приезжий. Нашел его дед-охотник. Он сразу к Елагиной, это ее земля. Ну, лес то есть. А Елагина тотчас посыльного к нам отрядили. Дед-то сам пока до города доковыляет… — Допросил? — Кого? Деда? — уточнил Ульяшин. — А как же! И рапорт составил, честь по чести. Ружье проверил: чистое, не стреляное. Это он молодец. Четко сработал. Михаил Иванович Ульяшин вообще выделялся в нашем полицейском управлении своей сообразительностью, а главное, интересом к работе. Он внимательно наблюдал за нашими с Коробейниковым действиями и даже частенько осмеливался задавать вопросы, удивительно деловые и толковые. И я понемножку стал все больше привлекать его к работе, обучая попутно. — Рана, кстати, не ружейная? — вмешался в разговор доктор Милц, осматривавший тело. — Да и в карманах пусто, — добавил я. — Ни денег, ни документов. — Да, — задумчиво протянул Милц, — и предсмертной записки тоже. — А Вы что, — спросил Милца Коробейников, —думаете, что это могло быть самоубийство? Доктор покосился на него с некоторым неодобрением. Он терпеть не мог строить предположения. — Если он стрелял сам в себя, то пуля должна была войти примерно вот под таким углом, — Милц показал на пальцах угол входа пули, — но я точнее скажу после вскрытия. — Действительно, пуля вошла под углом. Место здесь подходящее, — Коробейников оглянулся, задумался и порадовал нас несколько неожиданным выводом: — Это вполне могла бы быть дуэль! Я вздохнул: — А Вы романтик, Антон Андреич. Да уж, бурная фантазия моего помощника часто помогала ему в делах, но также часто и мешала. Коробейников был способен выстроить версию, заполняя недостаток фактов собственными предположениями, а иногда и выдумками. При этом, в силу возраста и внутренней склонности к мечтательности, подобные его версии часто грешили излишним романтизмом. Я старался, как мог, искоренить в нем эту привычку, но получалось пока не слишком хорошо. — Я все-таки склонен придерживаться версии, что это самоубийство, — возразил Коробейникову Александр Францевич, тоже не одобрявший излишней романтичности в разговорах о насильственной смерти. Но хоть я и был согласен с ним в том, что расследование убийства требует, в первую очередь, фактической, а не эмоциональной оценки, в данном случае наш добрый доктор однозначно ошибался на счет происшедшего здесь. — Да нет, — возразил я ему. — Следов пороховых газов на одежде не обнаружено. Если бы он стрелял в себя сам, то ткань на одежде обгорела бы. — Ну, Яков Платоныч, — ответил мне Милц, недовольный скорее не своей ошибкой, а тем, что, вопреки обыкновениям, увлекся и стал строить предположения, — это Ваша задача выяснить. А мое дело медицина. — А что, если ограбление? — предположил Коробейников. — Вы же сами сказали, что у него в карманах нет ни денег, ни документов. — А вот это вряд ли, — я показал ему на притоптанную почву вокруг тела. — Студент поджидал здесь кого-то. Долго ждал. Поэтому и топтался на одном месте. Я прошелся около охотничьего домика, посмотрел на тело студента под разными углами. Внимательнейшим образом разглядел почву под ногами, отбрасывая тростью прошлогоднюю палую листву. Мои старания были вознаграждены. На земле у угла дома что-то блеснуло. Я наклонился. Гильза. И свежестреляная, к тому же. — Отсюда убийца стрелял, — сообщил я Коробейникову. — Спустился по тропинке к домику и выстрелил в студента. Откуда тропинка, Антон Андреич? — С деревни, — ответил Коробейников, упаковывая гильзу. Я оглянулся. Мы пришли сюда напрямик через лес, кратчайшим путем от дороги. Но к домику вели две хорошо утоптанные тропинки. — А та откуда? — спросил я, указывая на вторую. — Это от Елагиных, — пояснил мне Антон Андреич и продолжил: — Мне все-таки кажется, что это дуэль. Все сходится. Выстрел оттуда, выстрел отсюда. Коробейникову его версия явно пришлась по нраву. Ну, ее ведь тоже придется проработать. Но и не только ее. — Ни одну версию пока отбрасывать нельзя, — успокоил я своего помощника. Доктору Милцу разговоры о дуэлях и прочей романтической чепухе явно надоели и он попросил Ульяшина отправить тело в мертвецкую, дабы там приступить к подробному вскрытию. — Между прочим, — сообщил доктор нам на прощание, — пять лет назад вот в этом доме застрелился Семен Афанасьевич Елагин. Это супруг помещицы Елагиной. — Да-да! — подхватил Коробейников. — Это старая легенда. Говорят, что до сих пор где-то здесь бродит его призрак. Доктор недовольно фыркнул при упоминании о призраках и, поклонившись мне, удалился вслед за городовыми, уносящими тело. А я, сопровождаемый Коробейниковым, отправился по тропинке к дому Елагиных. Вряд ли дело о самоубийстве пятилетней давности имеет отношение к убийству студента. Но в любом случае требовалось представиться хозяйке поместья и узнать, не в курсе ли она, что произошло сегодня ночью на ее земле.***
Мы с Антоном Андреевичем подошли к дому Елагиных и попросили доложить. Оказалось, нас уже ожидали. Горничная проводила нас в гостиную. Госпожа Елагина, расстроенная дама средних лет со все еще заметными следами былой красоты, пила чай с адвокатом Виктором Мироновым. Пребывание здесь последнего, должен сказать, было для меня полнейшей неожиданностью. — Простите, — спросил я, поздоровавшись, — а присутствие адвоката как-то связано с произошедшим в лесу? — Я пришел навестить и поддержать вдову моего старого друга, — ответил мне Виктор Иванович. — Видите ли, пять лет назад там, в охотничьем домике погиб муж Софьи Николаевны. А неподалеку произошел еще один несчастный случай. — И какая связь? — поинтересовался я недоуменно. — Никакой, — ответил Миронов. — Просто ряд трагических событий в одном и том же месте. Тяжелые воспоминания для Софьи Николаевны. И тут еще это… Рассказывая, Виктор Миронов по привычке начал расхаживать по комнате. Затем остановился, взглянул на меня пристально: — Яков Платоныч, простите, Вы против моего присутствия? Я улыбнулся ему предельно вежливо: — Нет, я не против. Но просто мы не в зале суда. А госпожа Елагина не является подозреваемой. Но если Вы здесь просто как друг, Бога ради! Миронов поклонился мне с благодарностью. — Этот лес проклят, — внезапно произнесла Елагина. — Его давно надо было продать или вырубить. Не зря мне намедни супруг покойный приснился. Она поднесла чашку чаю к губам, отпила глоток, борясь с волнением. — Софья Николаевна, — обратился я к ней, — а в охотничьем домике кто-то бывает? — Да никого, — ответила Елагина. — Может, мальчишки из деревенских. Или охотники из городских. Да я там сто лет не была. Я осмотрел гостиную. Повсюду, на стенах и на подставках, были представлены охотничьи ружья различных моделей. — Ваш муж любил охотиться? — спросил я помещицу. — Любил, — ответила она, явно понимая причину моего вопроса. — Оттого и оружие в доме. Револьвер еще был. Я его в речку бросила. Муж из него застрелился. Вот как? А вот про револьвер-то я спросить еще не успел. Но собирался, потому что гильза, найденная мною у охотничьего домика, была явно револьверная. А она уже сама все рассказала. С чего бы? В речку бросила, значит? Чтоб от дурных воспоминаний отделаться? Вполне возможно, что и так. Но все же, учтем на всякий случай. А пока я продолжил расспросы: — Отчего же все-таки застрелился Ваш муж? — Да кто ж его знает, — со вздохом развела руками Елагина, — запил он тогда крепко. Несколько дней не вылезал из охотничьего домика. Маялся. Вот, наверное, бес его и попутал. И она перекрестилась со вздохом. — А сыновья Ваши где? — поинтересовался я. — Старший, Владимир, уж давно в Петербурге живет, — отвечала Елагина, — а младший, Алексей, еще вчера уехал в гости к помещику Гусятникову. Поохотиться. — Так у Вас свои угодья! — удивился я. — Зачем же к соседу на охоту? Елагина как-то странно встревожилась от этого моего вопроса: — Да так, для компании, наверное. Время весело провести. Дело-то молодое. Я видел, что она чего-то недоговаривает. Причем, не только про нынешнее происшествие, но и про смерть своего супруга. Но не хотел спешить и давить на нее излишне. К тому же я видел, как нервничает уже Виктор Иванович, молча сидевший все это время с чашкой чаю в руке. В разговор он не вмешивался, соблюдая заявленную роль друга семьи, но видно было, что господин адвокат едва сдерживается, чтобы не поинтересоваться у меня строго, какое отношение, собственно, имеют мои неприятные вопросы к нынешнему убийству. Так что я вежливо свернул разговор и откланялся. Еще будет время побеседовать с Софьей Николаевной, если мне это потребуется. На крыльце Коробейников, который во время моего общения с Елагиной был занят опросом слуг, доложил: — Служанка рассказала, что здешнего егеря зовут Ермолай Алексеич. Служил он у покойного барина по охотничьему промыслу. А после смерти барина он присматривает за домиком. — Странно, — ответил я ему, — а Елагина про этого егеря ничего не сказала. А ведь я спрашивал про домик тот. А где живет этот егерь? — В соседней деревне, — ответил Антон Андреич. — Живет бобылем, семьи, стало быть, нет. Промышляет охотой и исправляет ружья. Вот что меня всегда восхищало, так это способность моего помощника разговорить людей, вызнав у них все сведения и сплетни. Мой строгий вид простой люд смущал, они передо мной робели и говорили неохотно. Антон Андреич же мигом находил ключик к каждому, добывая для нас массу сведений, зачастую очень ценных для следствия. — А где же он сейчас, этот егерь? — поинтересовался я, У Коробейникова был готов ответ и на этот вопрос: — Давно его не видели. Но говорят, в соседней губернии. То ли промысел, то ли по поручению какому. Ну, егерь, человек вольный. — Вот что, Антон Андреич, — сказал я ему, — Вы поезжайте к этому Гусятникову. Выясните, там ли сын Елагиной, Алексей. Может, он отлучался куда ночью? Чем сейчас занимается? Поподробнее. Лицо Коробейникова озарилось пониманием пополам с изумлением: — То есть, Вы думаете, что Елагин Алексей мог убить студента? — Ну, чего нам попусту гадать? — мне не хотелось делать необоснованных предположений. — Побольше фактов надо узнать. Ну, а пока у нас два подозреваемых: Алексей, сын Елагиной, и егерь этот, Ермолай. И очертив таким образом помощнику положение дел на нынешний момент, я отправился к доктору Милцу, чтобы проверить, не поведал ли ему труп студента чего-либо нового, важного для следствия.***
Доктор, всегда отличавшийся в своем деле крайней расторопностью (без лишней, впрочем, спешки), уже закончил вскрытие и ожидал меня. Он подал мне лоток, на котором лежала пуля со следами крови на ней: — Эту пулю я извлек из студента. Она выпущена из кольта пятьдесят третьего года. А у самого студента… — А у студента, — задумчиво перебил я доктора, — мы нашли револьвер системы Смит-Вессон. — Совершенно верно, — подтвердил Александр Францевич, — и похоже, он тоже стрелял. Потому что на правой руке у него характерные остатки частиц несгоревшего пороха. — Да, я тоже заметил, — задумчиво сказал я. — Одна из гильз в барабане была пустая. Чепуха какая-то! Неужели дуэль?! — Похоже, — вздохнул Милц недовольно. Версия с дуэлью не нравилась нам обоим. Я задумался. А ведь подобное, действительно, могло быть. Студент, молодой человек самого романтического возраста. Сын Елагиной ему примерно ровесник. Правда, студент приезжий, видимо из Петербурга. Но в Петербурге живет старший сын Елагиной. Алексей вполне мог навещать брата. А там — столица, романтическое приключение, ссора. Затем он возвращается в Затонск, но обиженный студент преследует его. И вот дуэль. И труп, лежащий передо мной на столе. Возможно, вполне. Но чертова интуиция просто криком кричит-надрывается, настаивая, что дуэль тут совершенно не при чем, и все гораздо сложнее. А своей интуиции я привык доверять. Впрочем, версии все равно будем проверять все. Мои размышления прервал вошедший городовой: — Ваше Высокоблагородие! Нашли дом, где студент квартировал! — доложил он. И, чуть понизив голос, продолжил: — И хозяйку дома нашли. И покосился со вздохом на труп на столе. Да уж, права была, похоже, моя интуиция. Если домохозяйку студента убили, то все и вправду гораздо сложнее и запутаннее, чем казалось на первый взгляд. И уж точно не в дуэли тут дело. Мы с доктором переглянулись со значением и отправились вслед за городовым на новое место преступления.***
Квартира, которую снимал студент, была явно из дешевых. Собственно, не квартира даже, а комната в квартире. Сама хозяйка квартиры была найдена в гостиной, лежащей у стола. На столе стояла недопитая чашка чаю. Доктор Милц внимательно осмотрел ее, осторожно понюхал: — Яков Платоныч, ну, по всей видимости, отравление. Я убежден, что вскрытие это подтвердит. И он распорядился на счет доставки тела в мертвецкую. Мы же продолжили осмотр квартиры. — Соседка сказывает, что студент накануне приехал, — рассказывал Ульяшин, который и обнаружил местожительство студента, и даже успел опросить соседей, — тихий, говорит, какой-то, скрытный. — Даже белья нет! — удивился я, рассматривая дорожный мешок бывшего постояльца. — Ни денег, ни документов не найдено, — подтвердил Ульяшин. Я еще раз внимательно осмотрел мешок и нашел следы от именной бирки, оторванной небрежно, явно второпях. Видно, не хотел убийца, чтобы мы узнали имя студента. Но по идее, такая же бирка должна быть и на белье. И вряд ли убийца унес его с собой. — Соседей опросите, кто тут у них прачка поблизости, — велел я Ульяшину. Если студент сдал белье в стирку, то, возможно, на нем сохранились бирки. И мы сможем узнать имя нашей жертвы. — А у покойной домохозяйки пропало что? — поинтересовался я. — Да нет, вроде все на месте, — ответил Ульяшин. — Деньги, документы. Да там денег-то этих! Да и так было видно, что жила покойная крайне небогато. Потому, видно, и рисковала, пуская жильцов. И все же деньги не тронуты. И это лишний раз подтверждает мои подозрения. — Из-за студента ее убили, — сказал я подошедшему доктору Милцу. — Полагаете? — в голосе доктора прозвучало сомнение: — Видать, важная птица этот студент. — Или мелкая сошка в чьей-то игре, — предположил я. И обратился к Ульяшину: — Здесь книга записи постояльцев должна быть. — Ничего нет, — ответил он мне. — Никаких бумаг. И книгу унес. То, как сильно убийца старался скрыть личность студента, тревожило меня все сильнее. Для сокрытия этой тайны он бестрепетно убил ни в чем не повинную женщину, просто оказавшуюся случайной свидетельницей. И убил очень быстро. Студент был убит ночью. А утром скончалась та, что могла его опознать. Какая стремительная реакция! Убийца твердо знает свою цель. И на пути к ней он готов безо всяких сомнений уничтожить кого угодно. Опасный, однако, тип. Совершенно не отягощенный моральными принципами. Доктор вмешался в ход моих размышлений: — Яков Платоныч, а Вы не находите, что такой вид убийства, как отравление, чаще совершают дамы? — Да, джентльмены скорей ножом, или чем-нибудь тяжелым по голове, — усмехнулся я в ответ. — Вот именно, — серьезно подтвердил Александр Францевич, напрочь проигнорировав мою иронию. В комнату вбежал Ульяшин: — Яков Платоныч! А ведь верно! Прачка в соседнем дворе живет! Вот! — он протянул мне свежевыстиранную нательную рубаху. — Вчера от студента получила! Я осмотрел его находку. Как я и ожидал, под воротником оказалась нашита бирка. — Б. Кириллов, — прочел я. — Ну, вот это уже что-то! Запрос в Петербург скорее телеграфируйте! — Слушаюсь! — Ульяшин быстро вышел из комнаты. Мы с доктором отправились следом за ним. Каждого из нас ждала работа, и не малая.***
Утром следующего дня в управлении Коробейников докладывал мне результаты своих вчерашних изысканий: — Алексей действительно приехал к сыну помещика Гусятникова накануне убийства. Вроде охотиться они собирались. Вечером веселились, гуляли. Стреляли из револьверов по горшкам. А с утра в тот день Алексея Елагина никто не видел. Сын Гусятникова охотиться раздумал. Потому как накануне сильно перебрал. — А про егеря что слышно? — Ничего, — озабоченно сообщил Антон Андреич. — Никто его не видел, и где он есть, неизвестно. — А далеко ли от Елагиных до имения Гусятниковых? — спросил я Коробейникова. — Ну, верст десять, — ответил он. — Недалеко, если верхом. Это определенно наводило на размышления. Надо бы поговорить с этим Алексеем. Посмотрим, что он сообщит насчет своего местопребывания вчерашним утром. Я велел Антону Андреичу постараться ускорить розыск егеря Ермолая, а сам вышел из управления, намереваясь отправиться к доктору Милцу. Тот, по моим расчетам, должен был еще вчера сделать вскрытие тела квартирной хозяйки. И, если ему удалось определить вид яда, которым она была отравлена, это может дать новую зацепку. Яды бывают разные, и многие из них весьма непросто достать. Едва выйдя на крыльцо управления, я в прямом смысле столкнулся с Анной Викторовной Мироновой. Точно! Не зря я чувствовал, что мне в этом расследовании чего-то не хватает. Как же так, убийство — и без госпожи Мироновой! Не порядок. Она ойкнула и пошатнулась, столкнувшись со мной. Но тут же мило и приветливо мне улыбнулась: — Яков Платонович! Добрый день! — День добрый, Анна Викторовна. — А Вам удалось узнать, кто этот студент? Анна, как всегда, переходила к делу без долгих предисловий. И, как всегда, похоже, собиралась вмешиваться в дела полиции. Мне крайне импонировало первое из этих ее качеств. И очень сильно не нравилось второе. — Пока нет, — ответил я ей, хоть и не слишком охотно. — А почему он Вас так интересует? — Сама не знаю, — отвела глаза Анна Викторовна, — просто такой молодой, и такая страшная судьба… Что еще мне в ней очень нравилось, так это ее полное неумение лгать. Делала она это очень редко, крайне неохотно, и с таким немыслимым неправдоподобием, что вызывала у меня самое настоящее умиление. Но не будем обижать барышню недоверием. Полагаю, единственной причиной ее неискренности является то, что она вновь руководствуется своими видениями. И не хочет меня раздражать упоминанием о них. — А Вы что, — спросил я ее, — уверены, что он только жертва? Явился он туда с явно недобрыми намерениями. — Нет, — убежденно покачала головой Анна. — Мне кажется, он жертва безвинная. — Ну, а поговорить Вы с ним не пытались? — решил я слегка ее поддеть. Анна моей иронии не поняла, ответила на полном серьезе: — Да пытаюсь! Но он не приходит! Равнодушие духа явно обижало ее и расстраивало. Я не удержался от улыбки: — Не приходит?! Вот теперь она заметила мою насмешку. Рассердилась и обиделась одновременно: — Яков Платоныч! Бросьте Ваши шутки! Дело серьезное! — Более чем, Анна Викторовна, — произнес я, садясь в экипаж, — и, с Вашего позволения, я продолжу им заниматься. Честь имею! Я уехал, а она осталась смотреть мне вслед, расстроенная. Разумеется, я понимал, что она не оставит так просто свои затеи. И, стоит мне скрыться из виду, немедленно побежит и допросит с пристрастием Коробейникова. И он, разумеется, все ей расскажет. Но ничего страшного я в этом не видел. Во-первых, мы и в самом деле пока практически ничего не знаем. А во-вторых, пока Анна Викторовна беседует с духами, она в полной безопасности. И я готов сам сообщить ей имя студента, когда узнаю. Пусть вызывает и мучает его своим любопытством. Лишь бы не гонялась за преступниками, подвергая себя опасности. Доктор Милц, увы, не сообщил мне ничего интересного. Квартирная хозяйка и в самом деле была отравлена. Но яд был самый обычный, доктор определил его с легкостью. И достать его особой сложности не представляло. С Алексеем Елагиным я тоже побеседовать не смог. От Гусятниковых он уехал, но домой пока не возвращался. Отсутствовала где-то по делам и его матушка. В общем, день прошел почти впустую.***
Вечером того же дня я ужинал в ресторации в обществе Виктора Ивановича Миронова. — Спасибо, Виктор Иванович, что откликнулись на мое приглашение, — начал я разговор, когда мы после ужина перешли к вину. — Всегда рад, Яков Платоныч, — любезно ответил Миронов. — Ну так, чем могу?.. — Расскажите, — попросил я его, — что же на самом деле тогда случилось с Елагиным-старшим? Хочется узнать правду, так сказать, из первых уст. Виктор Иванович охотно кивнул. Похоже, он ожидал, что я стану расспрашивать его именно об этом: — Дело в том, что на той охоте Елагин по роковой случайности убил человека. Непроизвольный выстрел. — Тогда его должны были судить! — изумился я. — Да, но судебного хода делу тогда не дали, — пояснил Миронов. — С семьей жертвы удалось договориться по-хорошему. Им заплатили солидные откупные, и они тут же уехали. — Деньги решают многие проблемы? — я поморщился и глотнул вина. Виктор Иванович, видимо, понял мое раздражение и заметил: — Вряд ли близким жертвы было бы легче от того, если бы Елагина судили. Девочку бы это не вернуло. А Елагин, видимо, сам себя судил и сам себя казнил. — Вы сказали, девочку? — Да, — вздохнул Миронов. — Дочка крестьянина из соседней деревни, двенадцати лет. Что ж, здесь вряд ли можно было разыскать мотив. Сомневаюсь, что погибшая пять лет назад дочка крестьянина могла быть как-то связана со студентом из Петербурга. Да и история самоубийства Елагина на почве раскаяния казалось мне правдоподобной и непротиворечивой. Похоже, события пятилетней давности все же не имели отношения к нашему делу.***
Первой, кого я увидел, придя в управление на следующее утро, была Анна Викторовна Миронова. С рассвета она меня, что ли, тут дожидалась? Выглядела она расстроенной и взволнованной. Похоже, барышню посетил дурной сон, и она хотела немедленно со мной им поделиться. Увидев меня, она немедленно поднялась мне навстречу: — Яков Платоныч! Я видела убийцу! Этот человек был в капюшоне… Вот нет у меня других забот, как девичьи сны выслушивать. — Во сне, я полагаю? — перебил ее я насмешливо. И весьма невежливо попытался удалиться в кабинет, оставив ее в коридоре. Но не тут-то было! — Да как Вам угодно будет! — сообщила моей спине Анна Викторовна с некоторым вызовом в голосе. — Но я знаю, как это произошло! Я остановился. Проще ее выслушать, на самом деле. Все равно она найдет возможность донести до моего сведения свое мнение. В крайнем случае, изловит Коробейникова и расскажет ему. А уж он придумает, под каким соусом подать мне сей материал. Так что чем скорее я выслушаю то, что она хочет сказать, тем скорее она покинет полицейское управление, где ей вовсе не место. Я повернулся и посмотрел на Анну Викторовну ожидающе, давая понять, что готов услышать ее слова. Ободренная моим взглядом, она сделала шаг вперед и выпалила: — Это была дуэль! Боже, дай мне терпения! И она туда же! Вот ведь они с Коробейниковым пара романтиков. А Анна тем временем продолжала: — Первым стрелял студент. Убийца стрелял в ответ. К сожалению, я лица не разглядела… — Вас разбудили? — не удержался я от улыбки. Ситуация, в которой я на полном серьезе выслушиваю сны юной девы о моем расследовании, забавляла меня несказанно. Но Анна Викторовна, разумеется, не поняла, что смеюсь я над самим собой, и, как всегда, обиделась: — Бросьте Вы ваши шутки! Я смутился. Вовсе я не собирался ее обижать, просто в ее присутствии я не всегда мог контролировать свою улыбку. Я попытался исправить ситуацию: — Простите, но Вы же сами… — Это определенно была дуэль! — перебила меня Анна с жаром. — Ну что же Вы все с этой дуэлью! — вздохнул я обреченно. И тут наш разговор прервал вбежавший в управление Ульяшин: — Прощения просим-с, Яков Платонович! Срочное дело! Егерь объявился. Экипаж ждет. — Прошу прощения, — поклонился я Анне Викторовне. Пусть, если хочет, остается и дожидается Коробейникова. Он будет счастлив поддержать версию дуэли. И я покинул управление вслед за Ульяшиным. — Он с утра в лавку за патронами пришел, — рассказывал мне по дороге Ульяшин, — а лавочник сынишку отправил. Я ему вчерась еще наказывал, мол, как только егерь появится, сразу сообщи! — А я думал, — сказал я несколько удивленно, — что он уже далеко отсюда. Никто его не слышал, не видел. — Егерь осторожный, это верно, — ответил Ульяшин, — но вот куда ему без патронов-то?! — И где он теперь? — В лесу его обложили, вот только взять осталось! — азартно стукнул по колену Михаил Иваныч. — А он, опять же вот, патронов прикупил! Понятно. Бравые городовые обложили егеря в лесу, как дикого зверя. И, как зверя, с удовольствием пристрелят при первом намеке на сопротивление. Вот только я этого допустить никак не могу, мне он живым нужен. Мы подъехали к месту, и я выпрыгнул из коляски. В первую очередь мне нужно притормозить ретивых городовых. Крикнул во всю мощь глотки: — Не стрелять! Надеюсь, они услышат и выполнят приказ. А еще надеюсь, что меня услышит и Ермолай. Я тут кое-что поразузнал о нем и теперь точно уверен, что человек он далеко не глупый. И, надеюсь, договороспособный. Следуя указаниям рассыпавшихся по лесу городовых, мне удалось обогнать егеря и встать у него на пути. — Не дури, Ермолай, — крикнул я ему и прицелился. Он остановился и навел на меня ружье: — Брось револьвер! — А вот это вряд ли, — усмехнулся я. Мы стояли друг напротив друга. У него было открытое, честное лицо. И смотрел он мне прямо в глаза. — Я не промахнусь — пригрозил Ермолай. — Мне терять нечего. Но я по глазам видел, он не выстрелит. В крайнем случае, пальнет под ноги, чтобы внимание отвлечь, и попытается скрыться. Но тогда городовые мгновенно изрешетят его, несмотря на мой приказ. А этого я допустить не могу. Да и не хочу. Так что буду уговаривать, деваться некуда. — А что дальше? — спросил я его. — Дальше-то что? Не уйти тебе. — Ну, это мы еще поглядим! — с вызовом ответил егерь. — Ну так стреляй! — предложил я ему. — Только наверняка. А то ведь я тоже не промахнусь. Он смотрел на меня и пытался принять решение. Палец аккуратно оглаживал курок. Но я видел, стрелять ему не хочется. Но и сдаваться тоже боязно. — Ну, хватит, — сказал я ему уже спокойно, — опусти ружье. Со всех сторон к нам бежали городовые. Видно, не выдержали у ребят нервы любоваться, как начальник стоит под прицелом. Ну хоть не стреляют, спасибо и на этом. — Ты же не убийца! — продолжал уговаривать я Ермолая. — А то, что со студентом произошло, так мы разберемся. И крикнул в сторону городовых: — Не стрелять! Так, на всякий случай, вдруг забыли за нервотрепкой. И чтоб Ермолай был уверен, что я его смерти не хочу. Он оглянулся на городовых, окруживших нас со всех сторон. Взгляд его стал затравленным: — Как же! Вы разберетесь! Я опустил револьвер: — Спокойно. Я знаю, ты защищался. Разберемся. Ермолай еще раз пристально вгляделся мне в глаза. И медленно положил ружье на землю. Тут же подбежали городовые, схватили, зафиксировали руки. Перенервничали ребята. Как бы не помяли задержанного ненароком.***
По возвращении в управление я приказал поместить Ермолая в камеру, до времени, а сам прошел в свой кабинет. Там, к моему удивлению, меня ожидал лично наш полицмейстер, Иван Кузьмич Артюхин, почему-то несказанно обрадовавшийся моему возвращению: — А вот и Яков Платоныч! — приветствовал он меня, как долгожданного гостя. — Примите мои поздравления! Быстро Вы его поймали. — Ну, а как по-другому! — ответил я довольному начальству. И только тут обратил внимание, что в кабинете наш полицмейстер был не один. Здесь же находился человек, одетый по петербуржской моде, которого я неплохо знал по прошлой своей жизни. — Ну-с, прошу любить и жаловать! Илья Петрович Уваков, — представил гостя Иван Кузьмич, — чиновник для особых поручений сыскной части Санкт-Петербургской городской полиции. Илья Петрович прибыл в Затонск, чтобы помочь нам в расследовании убийства. Уваков коротко поклонился мне, скрывая усмешку. Ситуация его забавляла. Мне же сделалось тревожно. Мы знали друг друга по Петербургу, пару раз пересекались по делам полицейским. Но еще тогда у меня было подозрение, что я могу пересечься с господином Уваковым и в другой моей деятельности, причем окажемся мы с ним в этом случае совсем не по одну сторону. Но подозрение я проверить не успел. Именно тогда события ускорились и вышли из-под моего контроля, результатом чего оказались дуэль и ранение. И последовавшая за ними ссылка в Затонск. Любопытно, с чем же связано появление в Затонске господина Увакова? Впрочем, вот сейчас я это и выясню. — Ну, здравствуй, Илья Петрович, — протянул я ему руку, — давненько не виделись. Он ответил на мое рукопожатие: — Да уж, много воды утекло, — и пояснил для Ивана Кузьмича: — Нам с Яков Платонычем довелось вместе работать в Петербурге. Что ж ты, Илья Петрович, не нашел возможности раньше-то это сообщить полицмейстеру? В жизни не поверю, что не знал, какого именно Якова Штольмана ты тут дожидаешься! Что за грубые развлечения? Зачем смущать старика? Я успокаивающе улыбнулся смешавшемуся Ивану Кузьмичу: — Дела давно минувших дней. И вновь переключил свое внимание на Увакова: — Ну, а к нам какими судьбами? — По вашему запросу! — улыбнулся мне Уваков чуть высокомерно. — Студент Ваш проходит у нас по делу некоего Мореля. Мы охотимся на него уже давно, но он отлично заметает следы. Сейчас же у нас есть предположение, что он может объявиться в Затонске. — Вот как? — усмехнулся я ему в ответ. — И что ему понадобилось в нашей провинции, этому Морелю? — Яков Платонович, — Уваков посмотрел на меня примирительно, — у вас наверняка много дел, Вы убийство расследуете. Обещаю, позже я расскажу Вам все, что связано с Морелем. В том числе и то, что привело нас в Затонск. А сейчас, для ускорения расследования, не позволите ли Вы мне просто ознакомиться с материалами дела? Просьба, если вдуматься, не слишком-то вежливая, хоть и высказана предельно корректно. Но мне и в самом деле недосуг сейчас болтать с господином Уваковым. Я хотел поскорее поговорить с егерем Ермолаем, чтобы не держать его в камере лишнего времени. Он мужик упрямый. И от сидения под замком сговорчивее не станет. Поэтому я передал Увакову все, что мы накопали по делу студента, и он устроился за столом Коробейникова. А я попросил дежурного привести Ермолая.***
Он сидел на стуле передо мной и молчал. Я тоже молчал. И, чтобы занять руки и не давить на него взглядом, чистил револьвер. И ждал, пока он заговорит. Сам заговорит. Потому что такого упрямца трудно убедить. Но можно спровоцировать. Я это точно знаю, сам такой. И поэтому я молча чистил оружие. А он молча наблюдал. Разумеется, он заговорил первым: — Пули тоже надо смазать. — Что Вы сказали? — его первые слова были для меня неожиданностью. Я как-то ожидал другой темы для разговора. — Я говорю, пули надо смазать, — пояснил Ермолай, — для меньшей освинцовки ствола. Да и центруются они после этого лучше. — А откуда такие познания? — спросил я его. — А я на войне был, — ответил егерь. — На Крымской. — Где был разжалован в рядовые за дуэль, — показал я ему свою осведомленность. Ермолай потупился. То ли моя осведомленность ему не понравилась, то ли собственные воспоминания. А я продолжил, крутя револьвер в руках: — Это британский бульдог второй модели. Был разработан через пять лет после окончания крымской войны. А Вы такие тонкости знаете? С чего бы? Из-за спины Ермолая Уваков наблюдал за допросом с усмешкой. Что-то его забавляло. Но, впрочем, не до него сейчас. — Ремесло обязывает, — усмехнулся Ермолай Алексеич. — Я оружие починяю. Стрельбе обучаю. Мне полагается знать все об оружии. — А почему ж тогда не стали добиваться возвращения звания? — продолжал я расспросы. — Уехали в глушь, живете, как простой лесник. — А мне такая жизнь по нраву. С природой как-то все понятней, чем с людьми? — Ермолай взглянул мне прямо в глаза/ — Природа, она ведь не обманывает. Нравилось мне, как он со мной говорил. Спокойно, без вызова и без страха. С чувством собственного достоинства. Гордый человек. И умный. И я, хоть меня режь, не верю, что он мог застрелить мальчишку студента, пусть даже тот и стрелял в него первым. Вот обезоружить выстрелом да выпороть, чтоб неповадно было — это да. Даже ранить, а потом сдать в управление, — тоже правдоподобно. Но убить? Мастерства у него, несомненно, хватит попасть туда, куда целился. Да вот совесть ему бы не позволила. Разве что от неожиданности? Но тогда из ружья бы пальнул. Он же егерь, с ружьем не расстается. Нет, что-то тут не так. Кого-то он прикрывает, как мне кажется. Кого-то настолько ему дорогого, что он готов на каторгу пойти, пулю словить при задержании, лишь бы не выдать. И вряд ли он мне расскажет. Но попробовать стоит. Может, хоть проговориться где-нибудь, а я уже из этой информации свои выводы делать буду. И я продолжил: — А может, обиду затаили на весь мир, за судьбу свою сломанную? Ермолаю, видимо, надоело говорить о своем прошлом: — Да бросьте Ваши тонкие подходы! — сказал он мне решительно. — Я убил. Чего Вам еще надобно? — Ну, хорошо! — согласился я. — Рассказывайте, как все было. — Да как все было… — приступил к рассказу егерь. — Шел я ночью к домику. Вижу, стоит кто-то, целится в меня. Из револьвера. Ну, я и выстрелил. — Из чего, — поинтересовался я. — Из револьвера, — ответил мне Ермолай раздраженно. Он видел, что я ему не верю. А хотел, чтобы я поверил. — А где револьвер? Ермолай задумался на секунду, но тут же нашелся: — В речку выбросил! Я отвернулся, скрывая не ко времени вылезшую улыбку. И этот в речку выбросил, надо же. Надо будет как-нибудь провинившихся подчиненных заставить протралить Затонь. Думаю, целый арсенал вытащим со дна речного! — Да и вообще, я не знаю этого студента, — продолжил егерь. — И не знаю, почему он в меня целился. Может, спутал с кем-то. Уваков внезапно вмешался в разговор: — Определенно, покойный студент должен был убить кого-то из Елагиных. И обратился к Ермолаю Алексеевичу: — Что думаете? Вы давно знаете эту семью. — Да. Я давно знаю семью, — ответил Ермолай Увакову. И продолжил чуть резче, выделяя каждое слово: — Только я в их дела не лезу. Я у них егерь, а не стряпчий. Делайте выводы, господин Штольман. Во-первых, поддерживать разговор о семье Елагиных и их делах Ермолай Алексеич не станет. Если понадобиться, то откажется в резкой форме. Так что, скорее всего, именно среди этой семьи мне стоит искать человека, которого он покрывает. А во-вторых, егерю с первого взгляда не понравился господин Уваков. А чутье на людей у Ермолая очень точное, это видно. Учтем. Оба момента. Но сейчас нужно срочно возвращать себе инициативу в разговоре. Я по Петербургу помню манеру допроса Увакова. И она мне здесь вовсе сейчас ни к чему. Поэтому я поскорее задал Ермолаю следующий вопрос: — Так, значит, шли Вы от деревни. Ермолай пристально посмотрел на меня и ответил все также твердо: — Нет. По тропинке, от Елагиных. Попался, голубчик! Я-то точно определил по следам и по направлению выстрела, что убийца пришел как раз от деревни. И от Елагиных он прийти не мог никак. А ты этого не знаешь. И точно подтвердил сейчас мои предположения, что занимаешься ты тут самооговором. Проще говоря, морочишь мне голову, пытаясь кого-то прикрыть. Но я тебе об этом не скажу пока. Пусть ты будешь уверен, что меня обманул. И пусть убийца будет уверен в том же. И потеряет бдительность, чем поможет мне несказанно. А пока мне хотелось проверить еще кое-что: — А из какого револьвера стреляли? — Кольт, — не сомневаясь ни минуты, ответил Ермолай. — Пятьдесят третьего года. — Сколько раз? — Один, — улыбнулся он. — А мне больше не требуется. — А он? — я продолжал допрос, чтобы выяснить осведомленность Ермолая. — Что он? — не понял мой вопрос Ермолай Алексеич. — Упал, значит, и… — Упал, — егерь настораживался все больше, — но только успел пальнуть в ответ. — Сколько раз? — Один, — было видно, что он раздражен, но сдерживается, — куда ему больше? Он был осведомлен обо всех подробностях убийства. Вплоть до марки оружия. Значит, кто-то ему все подробно рассказал. Только про тропинку рассказать позабыл. Ладно, хватит уже этого театра. Он делает вид, что виновен, я делаю вид, что верю! Я получил все, что хотел. Искать того, кого он защищает, нужно у Елагиных. То есть, это либо Софья Николаевна, либо младший Елагин, Алексей. Причин, по которым Ермолай Алексеич готов закрыть их собой, может быть масса. Например, мне известно, что он работал в поместье егерем еще при покойном Елагине. И вполне мог пообещать тому позаботиться о его семье, если что. А такой человек, как Ермолай, от слова своего не откажется никогда. А потому и не расскажет мне ничего, будет за свою версию зубами держаться. Так что придется мне самому разбираться, кто убил и зачем убил.***
Мы с господином Уваковым обедали в ресторации, и он рассказывал мне, как и обещал, каким образом его дело оказалось связано с моим в Затонске. — В критической жизненной ситуации люди способны на что угодно, — вещал Илья Петрович. — Мы столкнулись с несколькими случаями убийств, которые совершали люди, весьма далекие от преступного мира. Но! Их всех объединяло то, что они оказались в критических жизненных обстоятельствах, и все обращались за помощью к Морелю. — Да, но почему Затонск? — спросил я. — Ваш студент, — ответил Уваков, — он не исключение. Мы обнаружили его расписку в конторе Мореля. И когда от Вас пришел запрос, я понял, что необходимо ехать в Затонск. И Илья Петрович улыбнулся мне весьма довольно. — То есть, Морель поставил это дело на поток? — уточнил я. — Именно! — продолжил рассказ Уваков. — Он приобрел известность и клиентуру в определенных кругах. И создал своего рода агентство убийств. — Кто же он, этот Морель? — поинтересовался я у него. — Авантюрист. Человек без морали и чести, — поморщился Илья Петрович. — Задержать его, к сожалению, не удалось. Скрылся. Мне становилось все более тревожно. Убийства по заказу, поставленные на поток. И преступник, придумавший и осуществивший эту идею, успешно утекший от всего столичного сыска, предположительно находится у нас, в маленьком провинциальном Затонске, где на весь городок десяток городовых, да мы с Коробейниковым. Было от чего встревожиться. Но зачем он все-таки здесь? И как это связано с делом студента? — Да, но почему жертвой должен был стать кто-то из Елагиных? — спросил я. — Один из братьев, Владимир, — пояснил Уваков, — он в последнее время брал у Мореля крупные суммы. — Значит, — сделал вывод я, — в городе должен находиться еще кто-то из людей Мореля. — Из чего же это следует? — удивился Илья Петрович. — Домохозяйку студента убили, — пояснил я ему. — Я думаю, подчищают следы. Убийца забрал документы, только не знал, что студент отдал накануне белье в стирку. И по меткам мы установили его имя. — По нашим данным, Морель приехал в Затонск лично. Я рассчитываю здесь его взять! — Уваков вежливо мне улыбнулся, давая понять, что ни в коем случае не посягает на мои полномочия. — Ну, разумеется, с Вашей помощью! Дверь ресторана распахнулась, и вбежал взволнованный Коробейников: — Яков Платоныч! Владимира Елагина видели в Затонске. Сейчас он вроде у матери своей, в имении. Уваков довольно усмехнулся. Видимо, ожидал чего-то подобного. Для его дела все складывалось как нельзя лучше. А вот я был сильно встревожен. — Антон Андреич, — велел я, — Вы ждите в управлении, а мы к Елагиным наведаемся.***
В дом Елагиных мы прибыли как раз в самый разгар семейного скандала. Владимир и Алексей Елагины катались по полу, нанося друг другу беспорядочные удары, а матушка их, не в силах остановить драку, кричала им что-то весьма эмоциональное. Пришлось вмешаться. Я ухватил и оттащил Алексея Елагина, Илья Петрович зафиксировал его старшего брата. Оба братца, разгоряченные схваткой, рвались из наших рук с желанием продолжить бой. И приходилось применять немалую силу, чтобы их удерживать. Софья Николаевна рыдала, закрыв лицо руками. — Владимир Семеныч! — протянул Уваков, удерживая старшего Елагина за воротник пальто. — Я же наказывал Вам не покидать Петербург! Братья, наконец, осознали, кто именно их растащил. И притихли, тяжело дыша и глядя на нас с изумлением. Учитывая обстоятельства, мы, не мудрствуя долго, препроводили их обоих в управление. Там и беседовать удобнее, и они, глядишь, поразговорчивее будут. Да и драку, в случае чего, есть кому разнять. Первым допрашивали Алексея. Он сидел на стуле посреди кабинета и оглядывался то на меня, то на Увакова. В углу кабинета молча стоял адвокат Виктор Миронов, вызванный мною срочно по настоянию Софьи Николаевны. Впрочем, в допрос мой Виктор Иванович не вмешивался. А Алексей Елагин оправдывался изо всех сил: — Напрасно это все, господа следователи! Да не был я у домика в ту ночь! — А где были? — поинтересовался я. — Да у Гусятникова я был! Я же говорил Вам уже! — Да, вечером Вы приехали к Гусятникову и были у него до утра, — подтвердил я, — но всю ночь Вас не видела ни одна живая душа! — Ну так я спал! — волновался Алексей Елагин. — Я спал в гостевой комнате! Выпили мы изрядно! — Ну, может так, а может нет, — продолжал я давить на него. — Приехали Вы к Гусятникову верхом. Также ночью могли проскакать десять верст до охотничьего домика и вернуться, никем не замеченным. -Чушь! Чушь!!! — горячился Елагин-младший. — Лошадь всю ночь простояла в конюшне! — И этого тоже никто не может подтвердить, — огорчил я его. — А вот застрелен был студент из револьвера той же марки, что мы нашли у вас. И стреляли Вы из него. По нагару видно. — Да, мы стреляли! — не стал отпираться Алексей. — По бутылкам. У Гусятниковых. — А это тоже не доказывает то, что Вы не стреляли в студента, — я усмехнулся. Алексей Елагин, видно было, совсем отчаялся и находился уже на грани потери самообладания. — Все против Вас, Алексей Семеныч, — сказал я ему. — Может, не стоит отпираться? — Пока, — вмешался, наконец-то адвокат Миронов, — ничто не доказывает того, что в погибшего стрелял Алексей. Долго он ждал. Мне всегда нравилась манера Миронова работать. Он вмешивался минимально, позволяя следствию идти своим чередом. В некоторых случаях он готов был разрешить мне даже надавить на своего подзащитного, припугнуть его. Но при этом неукоснительно следил за соблюдением законности и прав своих клиентов. С ним было легко работать, потому что он понимал, что я тоже делаю важное дело, и старался мне не мешать. Не то что некоторые адвокаты, готовые на все, лишь бы вырвать своего клиента из моих грязных лап, не допустив допроса, дабы пощадить их тонкую нервную организацию, страдающую от соприкосновения с грубой полицейской прозой. Впрочем, в данном случае Виктор Иванович прав абсолютно. То, что у меня есть на Алексея, не то что на обвинение, а даже на обоснованное подозрение не тянет. Поэтому я приказал увести Алексея Елагина в камеру и привести взамен его брата. Братья Елагины переглянулись недобро, столкнувшись в дверях. И Владимир тяжело опустился на стул, с которого только что встал Алексей. Был он очень расстроен и как-то подавлен, будто опустошен. Сидел потупившись и глаз на нас не поднимал. В этом допросе я отдал инициативу Илье Петровичу. Как подозреваемый по делу об убийстве студента, Владимир Елагин был бесполезен, так как во время непосредственно убийства находился в Петербурге. А вот Уваков надеялся получить от него сведения по делу Мореля. — Что ж, Владимир Семеныч, — приступил Уваков к допросу, — еще раз повторю свой недавний вопрос: что Вас связывает с господином Морелем? Елагин посмотрел на него, потом на меня, на Миронова. Не видя ни от кого из нас поддержки, он смущенно начал рассказывать: — Понимаете, тут такое дело: я задолжал Морелю крупную сумму. Оставил ему кучу векселей, расписок всяких. На сумму гораздо большую. Подумал, что надурил Мореля. Наследства-то у меня никакого нет! — Вы действительно считали, — изумился я, — что Морель так наивен? — Да! — со вздохом признал Елагин. — Но потом я в последний раз все-таки посмотрел, что там, в этих бумагах. Проценты! Только за один год мой долг вырос в десять раз! Ну, я правда подумал, что черт с ним. Денег у меня не было и не будет. Виктор Иванович, стоящий у окна, поморщился и прикрыл глаза рукой. Я посмотрел на него сочувственно. Надеюсь, Владимир Елагин все же ни в чем не виноват. Иначе трудно придется господину адвокату с таким клиентом. — Что же Вас заставило приехать в Затонск? — спросил Уваков Елагина. — Я же предупреждал Вас не уезжать из Петербурга. Владимир замялся. Посмотрел на меня, на Увакова, снова на меня. И произнес неожиданно: — Брата оставьте у себя, пожалуйста! Пусть у Вас сидит, умоляю Вас! М-да. Каким бы беспутным мотом не был Владимир Елагин, но брата он любил. И тревожился за него. Потому и примчался в Затонск, надеясь, видимо, защитить от Мореля. Впрочем, это мы сейчас выясним точно. — Довольно странная просьба, однако, — сказал я ему. — У вас просто безопаснее, — простодушно пояснил Владимир. — Алексею грозит опасность? — уточнил я у Елагина-старшего. — Поэтому Вы здесь? Он рванулся ко мне в волнении, но снова опустился на стул, удержанный городовым: — Понимаете, Морель как-то сказал, что ему все равно, с кого получать долг, с меня или с брата. Я только потом понял, что он собирается погубить Алексея! А все наследство, которое мне причитается по закону, забрать себе за долги. Ну вот кое-что и прояснилось. Морель, видимо, послал студента убить Алексея. Но тот, как оказалось, тоже умел стрелять и студента убил. Егерь Ермолай, в память о погибшем хозяине и друге, попытался взять вину на себя. Осталось выяснить еще кое-что, уже менее существенное. — А почему отец лишил Вас наследства? — обратился я к Владимиру с вопросом. Он смутился, отвернулся, явно не желая отвечать. Вмешался Виктор Иванович, выручая непутевого клиента: — Это сугубо семейное дело, не имеющее касательства… Но Елагин не дал ему договорить. Кажется, он думал, что должен рассказать мне все, чтобы заручиться моей поддержкой в защите младшего брата. А может, просто устал скрывать свою тайну. — Отец взял вину на себя за то убийство на охоте, — Владимир Елагин в волнении встал, потом сел. Снова встал. Я сделал знак городовым не препятствовать. — Он ждал, что я приду к нему с покаянием. К нему и к родителям девочки той. В кабинете царило молчание. Виктор Иванович слушал, как завороженный, не сводя взгляд с Владимира. На глазах Елагина выступили слезы. Он продолжал с трудом: — Я не пришел, — и снова тяжело опустился на стул, ссутулившись. — Выходит, Виктор Иванович, — обратился я к Миронову, чтобы дать допрашиваемому минуту прийти в себя, — и Вы об этом не знали? — Нет, — покачал головой Миронов. Елагин всхлипнул. Я перевел на него взгляд: — Но тюрьма не грозила ни Вам, ни отцу. Дело-то было улажено! Владимир Елагин тяжело вздохнул, борясь с эмоциями: — Отец ждал, что у меня совесть проснется. Не дождался. Он сам стоял на коленях перед родителями девочки погибшей. А потом, не знаю, то ли не выдержав молвы людской, то ли скорее от стыда за меня, за то, что сын у него без души и без сердца вырос, застрелился. И Елагин снова разрыдался. Да уж, диву даешься, какие тайны скрываются порой за дверями семейных историй. Сонмище скелетов в шкафах. Но все же, это все дела давно минувших дней. Теперь уже не важно, кто убил пять лет назад девочку на охоте. У нас другое убийство на повестке дня. — А кто убил студента? — спросил я Елагина. — Я не знаю, — поднял он на меня глаза. — Я правда не знаю! Я узнал об этом здесь, в Затонске. — Теперь, — вмешался довольный Илья Петрович, обращаясь ко мне, — когда у нас есть главный свидетель, определенно, господин Морель отправится на каторгу! — Осталось только его поймать, — мрачно произнес я, смиряя энтузиазм петербургского коллеги. Я приказал увести все еще рыдающего Владимира Елагина. И только тут впервые обратил внимание на отсутствие моего помощника. Когда мы привезли Елагиных в управление, Антон Андреич отсутствовал, но я решил, что он просто отлучился ненадолго. Но он так и не возвращался, хотя времени уже прошло преизрядно. — А где Коробейников? — спросил я дежурного. — Так Коробейников с Анной Викторовной Мироновой спешно куда-то убыли! — ответил тот. Мы с Виктором Ивановичем одновременно поднялись, переглянувшись с тревогой. Я оглядел свой стол в надежде, что мой помощник мне хоть записку оставил. Так и есть, вот она записка. Завалилась за чернильницу, поэтому я и не заметил ее сразу. Я прочел и похолодел. Коробейников писал, что Анна Викторовна выяснила, где остановился Морель, и они с ней вдвоем отправляются к туда, чтобы его арестовать. Далее следовал адрес. — Что ж ты раньше не сказал! — напустился я на дежурного в бессильной ярости. И не слушая его оправданий, сунул в карман пистолет и кивнул Миронову и Увакову: -Поехали! Быстро! И снова мы несемся в экипажах по Затонску, разгоняя из-под колес прохожих и бродячих собак. Снова сердце мое колотится и пытается выпрыгнуть из груди от страха и злости. Коробейникова убью! А потом уволю к чертовой матери! А ее… Хотя нет, нынче это не моя забота. Потому что рядом со мной сидит не менее перепуганный и разозленный Виктор Миронов. Уж сегодня, любезная Анна Викторовна, я не смогу покрыть Ваши художества, даже если бы и хотел! И достанется Вам от папеньки сполна. И, судя по его решительному лицу, крепко достанется! И может он Вас научит, наконец-то, не соваться, куда не надо, рискуя собой! И я смогу наконец-то работать спокойно, не рискуя в каждом деле умереть от страха за Вас. Лишь бы мы успели! Сколько они там уже? Ушли еще до нашего возвращения от Елагиных. Получается, долго. Слишком долго! И если мы не успели… Когда мы подъехали по адресу, то увидели Мореля, выходящего из дома. Анны и Антона Андреевича видно не было. Видимо, они остались в доме. Мы опоздали! Ярость красной пеленой застлала мне глаза. Я возьму этого негодяя, чего бы мне это не стоило! Сам возьму! И убью, если он что-нибудь с ними сделал! Крикнув городовым, чтобы проверили квартиру, я бросился за Морелем. Он неплохо бегал. Но я лучше знал город. Я нагнал его почти сразу, всего через два поворота. И даже приостановился в замешательстве. Морель лежал на снегу, а какой-то неизвестный уже занес над ним нож, готовясь ударить. Кажется, во второй раз. Я выстрелил в воздух, мужчина с ножом обернулся ко мне. На мгновение я увидел смутно знакомое лицо с аккуратной седой бородкой. А в следующую секунду он оставил Мореля, метнулся за через забор и растворился в темноте. Это была загадка, но разгадывать мне ее было пока некогда. Я взглянул на Мореля. Он был жив, хоть и ранен. И смотрел на меня со страхом. Тут подбежали отставшие городовые, и с ними Уваков. — Господин Морель! — рассмеялся Илья Петрович, поднимая Мореля со снега за воротник. — Вы арестованы! Городовые ухватили Мореля за руки, потащили в сторону экипажей. А я пошел обратно, к квартире, на которой жил Морель. Шел со страхом, не представляя, что увижу там. Но еще издалека я увидел их обоих. Живы, слава Богу. Кажется, даже не пострадали. Все, теперь можно перестать бояться. И можно начинать злиться с новой силой. Хотя сила облегчения от того, что они оба остались живы, была такова, что даже злился я как-то устало, будто нехотя. Я посмотрел, как Мореля запихивают в повозку. Проводил глазами Анну, которую господин Миронов уводил в сторону другого экипажа. Она все оглядывалась на меня виновато, но ослушаться отца не осмеливалась. — Яков Платоныч, — окликнул меня Уваков, садящийся в коляску, — Вы с нами? — Езжайте без меня, — ответил я ему. — Я пешком пройдусь. Да, именно так я и сделаю. Вот сейчас выслушаю Коробейникова, надеру ему уши и прогуляюсь спокойно по морозцу. Чтоб остыть. А то со всеми этими сильными эмоциями голова совсем не работает. Я повернулся к Антону Андреичу, стоявшему в сторонке с виноватым видом и покорно ожидавшему моего гнева. — Вы что? — сказал я ему, едва сдерживаясь, чтобы не схватить за ворот и не потрясти как следует. — С ума сошли?! Вы понимаете, что подвергли опасности не только свою жизнь, но и жизнь Анны Викторовны! — Я хотел, как лучше. Вас не было. Я… — начал, запинаясь оправдываться Коробейников. Мой гнев взял-таки верх. Я ухватил его за пальто: — Я вышвырну Вас из полиции! Извольте точно исполнять мои указания! — я почти орал на него, выпуская наконец-то весь свой страх и гнев и встряхивая его на каждом слове. — Если я Вам сказал ждать в управлении, нужно ждать в управлении! Я выпустил пальто Коробейникова и отвернулся. Хватит. Нужно успокоиться, взять себя в руки. Что это я, право слово! -Анна Викторовна прибежала, — продолжал виновато оправдываться Антон Андреич, — сказала, Морель тут… — А зачем Вы ее с собой потащили?! — взвился я снова. Коробейников взглянул на меня с некоторой даже обидой: — А она что, слушает кого?! Здесь он был прав. Если уж ни мне, ни родному отцу не удается удерживать эту неукротимую особу от поиска приключений, то Коробейникову эта задача точно не по плечу. И вполне можно предположить с изрядной долей достоверности, что не пойди он с ней, Анна, ничтоже сумняшеся, отправилась бы ловить Мореля в одиночку. Так что все могло окончиться куда хуже. Я посмотрел на Антона Андреича. Он стоял с виноватым и совершенно несчастным видом. На меня даже и не смотрел. И, видимо, мысленно уже прощался с любимой работой. — Нарекание Вам на первый раз, — я сунул Коробейникову его пистолет, который отобрал у Мореля. — В следующий раз уволю. Развернулся и пошел по улице в сторону управления, провожаемый изумленно-радостным взглядом Антона Андреича. Он еще немного помедлил, видимо, не веря, что гроза миновала, и побежал меня догонять.***
Пока Морелю оказывали медицинскую помощь, я ещё раз допросил Алексея Елагина и выяснил, кто был сообщником Мореля в Затонске. Алексей рассказал про появившуюся в его жизни недавно очаровательную Дарью. Правда, он так и не поверил, что она могла быть сообщницей преступника. Видно было, что молодой человек влюблен без памяти и просто не способен поверить дурным словам в адрес возлюбленной. Впрочем, он согласился рассказать нам, где она проживает, чтобы мы могли с ней побеседовать и убедиться в ее невиновности. Дарьи дома не оказалось, и мы разыскали хозяина снимаемой ею квартиры, чтобы он открыл нам дверь. — Странно, — сказал он, впуская нас, — я не видел, как она уходила! Мы с городовыми осмотрели комнату. Открытая бутылка вина и фрукты на столе. Два бокала, из которых явно кто-то пил. Разворошенная двуспальная кровать. И высовывающаяся из-под кровати женская рука. Ничего странного, что он не видел. Потому что она и не уходила. Мы отправили тело в мертвецкую, а сами продолжили осмотр. Но более квартира Дарьи нам никаких сведений не дала.***
Следующее утро я начал с визита к доктору Милцу. Мне не терпелось узнать, что поведало ему тело Дарьи. Доктор только что окончил вскрыти, и готов был поделиться со мной своими находками: — Я внимательно ее осмотрел и следов насилия не нашел. Полагаю, она была просто отравлена. — Тело, однако, нашли под кроватью, — сообщил я Александру Францевичу, — и она, явно, не сама туда забралась. Выглядело все так, будто ее туда затолкали уже мертвую. — А смысл? — Удивился Милц. — Я не вижу в этом логики. — Ненависть, — пояснил я ему. — Там было два бокала, и Морель явно ее перехитрил. Наблюдал ее агонию, а потом наказал ее. Демонстрация власти. Доктор Милц от таких рассуждений поморщился и тяжело вздохнул: — Если все так, как Вы говорите, Яков Платоныч, то мир просто сошел с ума. Nec plus ultra. Дальше некуда. И он снова тяжел вздохнул, возмущаясь несовершенством мироздания.***
Поле визита к доктору Милцу я вернулся в управление. Там я застал весьма довольного господина Увакова, собирающегося отбывать в Петербург вслед за отправляемым туда же Морелем. — Благодарю Вас за помощь, Яков Платоныч, — бодро сказал он мне, — приятно было с Вами снова поработать. — Милости просим, Илья Петрович, — улыбнулся я ему в ответ. — Мне искренне жаль, — сказал Уваков, — что Ваша карьера в Петербурге была так внезапно прервана. Вижу, хватку Вы не потеряли. Лихо Мореля раскрутили! Я усмехнулся. Вчера мы допрашивали Мореля полночи. Он был нагл и был упрям. А я был зол. Слишком зол, если честно. Но именно моя злость и ненависть к Морелю и сыграли решающую роль в том, что он все-таки раскололся хоть в чем-то. — Да что уж, — отмел я сомнительный комплимент. — Да, — продолжал Илья Петрович. — Благодаря Вам мы получили его признание в убийстве Дарьи. Хотя кто бы мог подумать, что такой подонок способен потерять самообладание от ревности. — Не смог он смириться с тем, — предположил я, — что его женщина вышла из-под его власти. Видно, такой характер. И я протянул Увакову руку: — Прощайте! Он ответил на мое рукопожатие, кивнул в ответ и пошел к двери. И уже у самых дверей вдруг остановился, обернулся ко мне, посмотрел пристально: — Яков Платоныч! В Петербург-то не тянет? Скучно здесь, поди? — Да, нет, Илья Петрович, не тянет, — ответил я ему с улыбкой. — Мне здешняя неспешность милее столичной суеты. — Ну, тогда прощайте, — поклонился он и вышел за дверь. А я смотрел ему вслед и понимал, что это было предложение. То же предложение, с которым приезжала Нина. Меня снова пытались вернуть в Петербург. Или, точнее сказать, убрать из Затонска. Что-то назревало. И, возможно, очень скоро. Нужно было быть очень внимательным, чтобы не пропустить начало событий. А еще я попутно убедился в том, что мои подозрения насчет господина Увакова были, скорее всего, не напрасны. И это тоже следовало иметь в виду.***
После отъезда Увакова я пригласил к себе Софью Николаевну Елагину для беседы. Она откликнулась на мою просьбу охотно и прибыла в уговоренное время, в сопровождении Виктора Миронова, разумеется. Иван Кузьмич тоже пожелал присутствовать при разговоре. Я не возражал. — Софья Николаевна, — начал я разговор, — Ваш сын признался в убийстве. — Как?! — ахнула она. — Не может быть. Он оговорил себя! — Признался под тяжестью улик, — продолжил я. — Алиби у него нет. А студент был убит из его револьвера. Так что все против Вашего сына. Иван Кузьмич, предупрежденный мною, невозмутимо потягивал чаек. А вот почему до сих пор не вмешался Виктор Иванович, мне было не понятно, и я относил это по ведомству большой удачи. Потому что адвокат Миронов, присутствовавший вчера при допросе младшего Елагина, точно знал, какие и какого качества улики у меня есть. И тем не менее он молчал невозмутимо. Видимо, хотел сперва понять, к чему я веду. — Так ведь, — взволнованно возразила мне Елагина, — признался же егерь! — А вот это самооговор, — усмехнулся я. — Он не знает всех обстоятельств. Она вскочила: — Не мог Алексей убить! Не мог! Да и зачем ему?! Это егерь! Он же сознался! Во всем сознался! И откуда же ей это известно? Этого даже Миронов не знает. А в городе известно лишь, что егеря мы арестовали. Так что не могла Елагина знать, что Ермолай признал вину. Если только не она его об этом попросила. И уверена была, что просьбу ее он исполнит во что бы то ни стало. — Яков Платоныч, — наконец решил вмешаться адвокат Миронов, — а какие основания для подобного заявления? Ладно, давайте проясним ситуацию, чтобы сомнений не было. — Приведите егеря, — попросил я дежурного. — Расскажите, как все произошло, — попросил я Ермолая, когда его привели. — Ну сколько можно повторять! — ответил он с раздражением. — Случайно получилось! Ну, я в темноте-то не разобрал, кто там. Вижу, целится. Ну я и выстрелил. Елагина смотрела на Ермолая не отрываясь. Он не смотрел ни на кого, сидел потупившись. — А откуда Вы подошли к домику? — задал я ему тот самый каверзный вопрос. — Со стороны деревни? Он подвоха не почувствовал, как и в прошлый раз. Зазубрил легенду и придерживался ее непоколебимо: — Нет. От Елагиных. Софья Николаевна опустила взгляд. Я отошел к окну. Помолчал несколько мгновений. И резко приказал: — Отпустите его! Он не виновен. Ермолай Алексеич удивленно посмотрел на меня. Но возражать не стал. Встал со стула, шагнул к двери. Навстречу ему поднялась Елагина: — Спасибо тебе за верность, Ермолай. — Да мне-то за что? — вздохнул он, глядя на нее долгим взглядом. — Мне, Софья, к невзгодам не привыкать. И по тому, как он произнес ее имя, по тому, как смотрели они друг на друга, я понял, что только что узнал редкую тайну Затонска, не доставшуюся сплетникам. Что ж, и не достанется. Я не болтлив. И Миронов, я уверен, тоже сохранит это тайну. Не по адвокатской привычке, а просто из человеческой порядочности. Егерь вышел, а я снова обратился к Елагиной: — Все угадал Ермолай. Все вычислил. А ведь он знал, какой у вас револьвер. А то, что стреляли Вы один раз, просто угадал. Иван Кузьмич, не ожидавший такого поворота, замер за столом с изумленным лицом, так и не допив чай. Елагина слушала меня молча, с полным самообладанием. Миронов мрачно молчал. А я продолжал тем временем: — Ошибся он только в одном: с какой стороны Вы к домику подошли. Я ему подсказал, что со стороны деревни, а он подумал и возразил. Говорит, со стороны Вашего дома. Не угадал. А Вы почему подошли со стороны деревни? Она не стала запираться. И, сохраняя достоинство, ответила очень спокойно: — Там окно, с той стороны. Я хотела посмотреть, не горит ли свет. — Расскажите все по порядку, — попросил я Софью Николаевну. — Записку я получила, — начала она свой рассказ усталым голосом. — Про свидания сына моего, Алексея. — А записку эту, — пояснил я больше для полицмейстера с Мироновым, — написала Даша, сообщница Мореля. Она хотела выйти замуж за Алексея, войти в богатую семью и избавиться от своего любовника Мореля. Понимая, что согласия госпожи Елагиной на брак с Алексеем ей не получить, она подстроила все так, что на место встречи со студентом явилась именно Софья Николаевна. А не Алексей, который был запланированной жертвой. — Продолжайте, Софья Николаевна, — предложил я Елагиной. — Я тогда решила застать их обоих врасплох, — возобновила она свой рассказ. — Накинула я, значит, плащ с капюшоном, чтоб не узнал никто. И пошла к охотничьему домику. Револьвер с собой прихватила, что от мужа остался. Ночь, лес. Мало ли что? — А говорили, что револьвер в речку выбросили, — попенял я Елагиной. — Солгала я! — признала она. — Уж не обессудьте, — и продолжила: — Темно было, холодно. Я к домику подошла. А в десяти шагах увидела человека с револьвером наизготовку. Он выстрелил. Промахнулся, слава Богу. Я от испуга выстрелила в ответ. И попала. Невольно получилось. Не хотела я его убивать. Меня муж учил из револьвера стрелять. Любимая была его игрушка. — Рука у вас верная, ничего не скажешь, — заметил я. — Прямо в сердце попали. Виктор Иванович решил, видимо, что сказано все, что нужно, и пришел его черед вмешаться: — Обращаю Ваше внимание, что имеет место случай самозащиты при непосредственной угрозе жизни. Иван Кузьмич тоже понял, что основная часть дознания окончена, и поднялся из-за стола: — Мудрено уж больно! Чем сложнее затея, тем меньше шансов на успех! — Так на этот случай, — пояснил я полицмейстеру, — у Дарьи другой план был. Беременна она была от Алексея. И могла рассчитывать на приличное содержание. — Беременна? — переспросила Елагина с ужасом. — Откуда Вам это известно? — Она в сердцах рассказала об этом Морелю, — отговорился я. Упоминать про вскрытие в данном контексте мне показалось неуместным. Иван Кузьмич тем временем обратился к Миронову: — Виктор Иванович, как бы то ни было, прошу Вас, помогите Софье Николаевне изложить все рассказанное на бумаге и оформить соответствующим образом. Не сочтите за труд. — Конечно, Иван Кузьмич, — заверил его Миронов. — Скажите, а что с Алексеем и Владимиром? — Закончим с формальностями и отпустим их домой. Полиция не имеет к ним претензий, — и, успокоив всех таким образом, наш милейший Иван Кузьмич удалился. Поднялись и Елагина с Мироновым. Я не собирался задерживать Софью Николаевну. Во-первых, я был уверен, что она и не подумает сбежать. А во-вторых, это ведь и в самом деле была самооборона. Любой суд ее оправдает, и это будет правильным. Уже в дверях она повернулась ко мне: — Яков Платоныч! Не говорите ничего Алексею про беременность про эту. Очень прошу. Я склонил голову, соглашаясь. Мать всегда мать. И более собственной судьбы ее заботит боль сына. Я не скажу.***
Спустя три дня мне вновь удалось уделить время для прогулки в парке. И снова я встретил там Анну Викторовну. Мы прогуливались по аллеям, дышали свежим морозным воздухом, и я рассказывал ей о тех последствиях дела студента, которые были ей не известны: — А Морель в Петербург так и не доехал. Бричку его нашли в полях, на обочине дороги. Ну, а в ней Морель и двое городовых, мертвы. — Господи! — расстроилась Анна Викторовна. — А кто же их? Я пожал плечами: — Подозреваю кучера. Исчез бесследно. А, вот еще! — я достал из кармана газету, передал ее Анне. — Ребушинский написал статью про студента, который пошел на убийство ради денег для своей больной сестры. Анна Викторовна наклонила голову, чтобы скрыть невольную улыбку. Ей явно импонировало, что студент все-таки оказался не до конца злодеем. Ведь она с самого начала записала его в безвинные жертвы. — Как он все это выведал? — спросила она меня. — Не поленился, в Петербург съездил, — улыбнулся я ей. — Ну, и замучил там всех своими расспросами. — А я вот все время думаю, — сказала Анна задумчиво, — а если бы мне пришлось выбирать, как бы я поступила на месте студента? Да уж, для нее, любящей весь мир, это была бы неразрешимая дилемма. Дай Бог, чтобы ей никогда не пришлось встать перед таким выбором. — Не стоит задаваться такими вопросами, Анна Викторовна, — сказал я ей с улыбкой. Не буду же я объяснять этой юной девушке, что жизнь задает нам подобные неразрешимые вопросы слишком часто. И проблема выбора, порой, очень трудна. Она повернулась ко мне, взглянула требовательно: — А Вы, Яков Платоныч? Пошли бы на преступление ради родного человека? — Нет, — ответил я ей твердо. — Я полицейский. Она засмеялась чудесным своим смехом: — Да Вы только так говорите, чтобы от меня отделаться. Я смотрел, как она улыбается. И против воли проскочила у меня мысль, что я и в самом деле слукавил. Потому что я пойду на все, даже на преступление, ради нее. Но мысль тут же исчезла, потому что Анна вдруг уставилась очень серьезным взглядом куда-то мимо моего плеча. — Что с Вами? — тронул я ее за локоть. Она вздрогнула, будто просыпаясь, взглянула на меня. А потом улыбнулась нежно, махнула рукой: — Так! Призраки. Игра воображения! И снова пошла рядом со мной по аллее, улыбаясь. — И много их там? — со смехом спросил я, подыгрывая. — Да будет Вам, Яков Платоныч! — привычно, уже без обиды, отозвалась Анна. — Слишком Вы впечатлительны, Анна Викторовна, — попенял я ей шутливо. — А Вы так умеете все просто и убедительно объяснить, дорогой Яков Платоныч! — не осталась она в долгу. Мы шли по аллее и перешучивались. И смеялись над нашими шутками. И, хотя весна в воздухе еще и не начинала ощущаться, и морозы непременно еще не раз посетят Затонск, в этот момент настроение наше было самое что ни на есть весеннее.
