Лола

— Профессор? Можно вопрос? — Да, спрашивайте, Свенсон. — Для чего мы это сделали, профессор? Мы… вы потратили столько времени, сил… Что, так и должно было быть? Молодой человек сглотнул вязкую слюну. Перед глазами всё ещё стояли стремительно множащиеся алые трещины. Не каждый день становишься свидетелем, как живое за секунды превращается в горстку пыли. — Для чего? Я просто выполнял заказ, Свенсон, насчёт тебя сказать не могу. Для чего ты подключился, Амелунг? — Я, ну… я, ну… — Господин Голдсмит хорошо нам платит. Думаю, мы должны быть довольны, а, Свенсон? — Но те другие, последняя партия, что, и они тоже кончат так? Может, ошибку можно исправить? — Да, я верю, что работа будет продолжаться. Когда-нибудь… Почему тебя так интересует их судьба? В самом начале, как только ты пришел к нам, я говорил тебе, мы всего-навсего разрабатываем оружие. Ты же хорошо знаешь, как долго человечество занимала идея создания «совершенного солдата». Эти существа неприхотливы на столько, на сколько я представляю это себе возможным. Отработают своё и самоликвидируются. — И всё равно, мне кажется, создатель должен любить свои создания, — насупился Свенсон. — Бог любил Адама. Что было бы с нами, смотри Он на нас, как вы, профессор Бьерссон? — Создатель должен любить… Кому он должен? Я не бог, Амелунг, и никогда не претендовал на Его лавры. — Нет? — Нет. «Создатель должен любить своё создание». «Я любил, о, как я любил», — подумал Пертер Бьерссон. «Лола». — Распорядись, пожалуйста, чтобы здесь убрали. Я слишком устал за сегодня, пожалуй, пойду домой. Тебя завтра не будет? — Да, я еду к матери. Она совсем плоха. «Лола…»

***

— Лола… погоди. Она заливалась смехом. Сквозь прорехи в кронах осеннего парка лился солнечный свет, и вся она казалась сотканной из его тонких лучей. Красное пальто шло ей как ничто другое, в руках чуть трепетал букет алых кленовых листьев. — Ты красавица. Обещаю, в следующий раз куплю тебе то красное платье. Это твой цвет. Девушка закружилась на месте. — Скажи ещё раз, мне правда идет? — Я сколько угодно раз готов повторять это, но нам пора домой. Твои родители будут удивляться, чем это мы заняты так долго. Через два часа начнёт темнеть. — Я не хочу домой. Не хочу, чтобы этот день закончился, — Лола стала предельно серьёзной. — Завтра ты улетишь в свою Исландию, и когда ещё я тебя увижу? Мы знакомы уже три года, а встречались вот так всего четыре раза. — Но котёнок мой, солнышко мое, я буду звонить тебе, буду писать, как раньше. — Это не то! Я каждый раз так жду нашей встречи, планирую столько всего: что мы сделаем, куда мы сходим. Ты прилетаешь на день, на два, и мы просто не успеваем. — Дорогая… — А уж мечтать о нашей свадьбе совсем невыносимо! Она кажется мне почти нереальной, невозможной, столь она отдалена. Я дождалась совершеннолетия, и что? Чего мне теперь ждать? — Лолит, я объяснял тебе, я должен встать на ноги. Всё у нас будет, потерпи ещё годик-другой. Я найду работу, и, думаю, мне дадут грант на проведение исследований. Как только все утрясется, я приеду за тобой. — А почему ты не хочешь жить здесь? Мама говорит, у нас много работы, только работать некому. А на иностранных специалистов большой спрос. — В России? У вас…такая разруха. Прости, конечно, мне кажется на родине у меня больше шансов. — Ничего… Она улыбалась теперь так грустно. И в этой грусти была ее особая одухотворённость. Так обычно изображали на иконах святых. У Пертера защемило сердце. — Хорошо, тогда я буду тебя ждать. Он знал это. Знал, его Лола не посмотрит ни на кого больше. Она будет ждать его, Пертера Бьерссона, снова, и снова. Лолита Киреева, они познакомились волей случая в начале девяносто первого. Шёл конец девяносто четвёртого.

***

      Темнота ночи скрадывала очертания предметов. Обстановка не была особо богатой. Пертер включил ночник. Крыс заметался по клетке, словно верный пес, радуясь возвращению хозяина. Зверёк доживал последние дни — опухоль на животе увеличивалась стремительными темпами. Скоро и он уйдёт. «Создатель должен любить своё создание» Любить как крыску? Пертер перевёл взгляд на стол, где слабо выделялся корпус монитора. Нужно было садиться писать отчет, но голова отказывалась работать. Гори оно всё синем пламенем, решил он наконец. Днём позже, днём раньше. Они давно уже не показывались, ни Голдсмит, ни Айронсайд. Должно быть, они уже потеряли интерес к проекту.       На следующий вечер он опять не сел за отчёт. И на следующий за ним тоже. Он пошёл в бар и пил до самого утра, чего с ним давно не бывало. Он устал. Все мысли были только об этом. В конце концов, чёртов Свенсон был прав, столько сил было потрачено, спрашивается, на что? Только мальчишка ещё щенок. Его мучает жалость. Сострадание. «Создатель должен любить свои создания!» — так он сказал. Чушь. Неужели башмачник любит сшитый сапог? А кондитер выпеченную булку? Должно быть, как хорошо выполненное изделие. А его изделия выполнены хорошо? О, они хорошо сражались! В их проклятые головы даже удавалось вдолбить что-то ещё в рамках работы по формированию мировоззрения. Но хороши ли они? Разваливаются как плохо склёпанные игрушки. Если так, для чего сознание? Почему каждый из последней чёртовой партии вышел личностью? — Это нечестно…нечестно, … — бормотал учёный, раскачиваясь над стаканом с водкой. Он по России помнил - это средство лучше всего выключало его. Ему хотелось напиться до потери сознания. — Нечестно… — Что такого нечестного ты нашел, приятель? — голос долетал издалека, приглушённый, как сквозь толщу воды. — Зачем вещам души? А если они не вещи, то почему… почему разваливаются как скверные игрушки? Для чего всё это, чтобы устыдить меня?! Чтобы моя совесть меня замучила? Разве вещь должна быть живой личностью? — Э, да ты перебрал, как посмотрю. — Нет! — Пертер яростно замотал головой. — Мне мало. Я всё ещё продолжаю думать об этом.       Послышались удаляющиеся шаги. Человек не стал с ним спорить. Быть может, просто позовёт Коко на помощь. А может, ему просто дела нет… — Что я сделал? Свенсон, что мы сделали? Пьяно всхлипнув, Пертер залпом осушил стакан. Скрипело. Снова скрипели шаги.       Скрипели старые качели-лодочки. Всё выше и выше ветер развевал тёмные волосы Лолы. Она смеялась, но видно было, что через силу. — Неважно. Я столько ждала, подожду еще. Когда-нибудь тебе всё-таки дадут грант. И тогда ты вернёшься за мной. — Не знаю. Теперь я не так в это верю… — А я верю. В тебя. Ты у меня такой умный, у тебя обязательно всё получится, вот увидишь.

***

      Тишина. Не сразу и поймёшь, где находишься. Пертер открыл глаза, склеенные противной желтоватой коркой. Глаза чесались. Он был у себя, хотя не помнил, как пришёл и даже умудрился раздеться и лечь в постель. На полу рядом с кроватью лежала переносная трубка телефона. Звонил ли он в лабораторию? Подумав немного и не сумев восстановить в памяти все события минувшей ночи, а может и двух, Пертер набрал номер. — Алло? — раздалось на том конце провода. — Пертер Бьерссон. Свенсона, пожалуйста. С минуту в трубке раздавалась музыка, какой-то рок, учёный плохо в нём разбирался. Затем: — Профессор? Вы в порядке? — В порядке, я дома. Голова раскалывается, сегодня не приду. Ты ведь знаешь всё, что нужно делать? — Конечно, профессор. Я рад, что у вас всё хорошо, я так волновался. Я привёз вас вчера, вы еле подавали признаки жизни. — Да, понятно… Спасибо, Свенсон. — Ой, профессор, крыса. Он уже был мёртв. — Понятно. До завтра. — Да, у меня всё хорошо, … — выдохнул Пертер, нажав на кнопку. Теперь ему стало понятно, что в доме было не так. И откуда взялась невыносимая мёртвая тишина — не слышно было Крыса. Он всегда возился, перетаскивая взад и вперёд миски. «Создатель должен любить своё создание». Нет уж, баста. Пускай они все передохнут.

***

      Вернувшись на рабочее место на следующий день, он нашёл там каламбур, устроенный младшими сотрудниками лаборатории. Все они столпились возле клеток, тыча пальцами в их обитателей, громко, со смехом, переговариваясь. Хироптеры, в большинстве своем, настороженно жались к прутьям задних стен, хотя были и те, кто в явном раздражении стремился достать людей. Взбудоражено было большинство из них. — А этот кем будет? — спрашивал один из лаборантов, указывая в сторону напряжённо наблюдавшего за их толпой парня. — Сунь Укун? — Это кто? — Китайская мартышка. Царь Обезьян! — выдвигавший предложение человек рассмеялся. — Не, не, — затараторили у него за спиной. — Непохож. Лучше что-то вроде… — Лоуренс! — подсказала личная ассистентка Бориса. Ее голос Бьерссон знал хорошо. — Он косоглазый, как все эти восточные. Должно быть что-то китайское, — не соглашались с ней. — Не нравится Укун, пусть будет Шихуанди. Или Конфуций. — Конфуцием лучше того, светловолосого наречь. У него всегда вид задумчивый. — А Сунь Укуном тех двоих! — Кого из них? — Да неважно… Одного Сунь, второго — Укунь. На одно же лицо. — Перепутаем, — весело добавил кто-то. — Я прикольнее придумал! — выдвинул предложение тот лаборант, что предлагал назвать Конфуцием высокого, светловолосого хироптера. — Одного Дисмас назвать, а второго Гестас. — Прикольно! — согласились с ним. — Чур, мой рыжик! — Борисова ассистентка подошла к клетке настолько близко, что беспокойно метавшийся по ней «рыжик», едва не оставил её без дурной головы. Пертер понял, что с него довольно этого фарса. — А ну разошлись!! — рявкнул он на весёлое сборище, дружно отпрянувшее от клеток. Узнав его, кое-кто потупил взгляд, но большинство выглядели, как будто ничего особенного не произошло. — А, профессор! — поздоровался один из младших членов научной группы, тот, чьего имени Бьерссон так и не сумел вспомнить. — Вы долго не появлялись, профессор. — И вы распустились, — сердито ответил учёный. — Хоть один из вас помнит правила ведения проекта, где расписывался каждый? Что за цирк вы устроили? Эти твари не дрессированные собачки! — Но, профессор, что мы сделали? Мы не выпускали их из клеток и ничего им не совали… — предпринял попытку оправдаться лаборант, предлагавший китайские клички. По веснушчатому лицу парня было хорошо видно, он правда не чувствует за собой вины и не считает собственные действия неоправданно глупыми. В глазах сверкала готовность спорить, отстаивая за ними право на их нелепости. Пертер устало вздохнул: — Вы забыли результаты тестов? Любой из них, — плавный круговой жест обвёл ближайшие несколько клеток, — любой способен разворотить прутья и добраться до вас. Им будет абсолютно всё равно, что вы делали, а что нет, если вы их спровоцируете. — Да как спровоцируем-то? — не сдавался парень. — Вы вон себе любимицу завели, ей кличку можно было давать. С чего вам можно то, что не должно быть доступно другим? Вы даже не глава проекта. Учёный ощутил, как непроизвольно сжимаются его кулаки, стоило прозвучать слову «кличка». Бьерссон-исследователь засыпал, чтобы уступить место Бьерссону-бойцу, тому, который до начала научной карьеры не раз побеждал на любительских рингах боёв без правил. — Замолкни, — предупредил он. — Лучше помолчи. — Вы тут не царь и бог. Вы рядовой сотрудник, как и мы. А если вас ревность замучила, что ваша мышка сдохла, а… Алая пелена, опасно подступавшая к глазам, окутала, утопила в себе Пертера. Сознание залила звенящая образами прошлого тьма.

***

      Из России письма приходили редко. С сентября девяносто шестого по август девяносто восьмого не было ни одного. Одержимый работой, Пертер дни и ночи проводил в лаборатории. Долгожданный грант на собственные исследования получен не был, но предложенная Борисом, россиянином, как полагал Пертер, работа почти окупала его. В Петербург он писал дважды. Впервые это было зимой девяносто пятого:       Лола, моё ясное солнце, я долго думал, писать ли тебе, если я не смогу похвастаться успехами. Однажды ты в своём великодушии сказала, что хочешь делить со мной мои неудачи более радостей. «В успехе человек не так одинок» — сказала ты. Знай, я не хотел чувствовать себя вампиром, паразитирующем на твоей доброте. Пишу сейчас, с опозданием более, чем на год. Но теперь у меня есть и хорошие новости: меня пригласили в крупный исследовательский проект. Быть может, он станет ступенью на пути к гранту. Надеюсь, ты здорова. Напиши мне, как живешь. Чем сейчас заняты твои мысли.

Целую. Навсегда твой, Пертер.

Памятный ответ пришел только осенью.       Милый Пертер, мне было так приятно получить твоё письмо. Оно словно хранило тепло твоих рук. Спасибо, что пишешь по старинке. Электронные письма кажутся мне обезличенными и обездушенными. Месяцы ожидания стоят того, чтобы получить что-то, дышащее любимым человеком.       Я очень рада, что ты нашёл достойную работу. Не переживай из-за гранта, когда-нибудь он станет твоим. Я всегда верила и буду в тебя верить. А жизнь моя течёт своим чередом. Я наконец-то поступила в Кинематографический. Хочу стать режиссёром, запечатлеть для других жизни великих людей. И свой первый фильм я посвящу тебе! Думаю, к тому времени ты точно будешь с грантом и покоришь научные вершины. Здоровье наше с мамой в пределах обычного. Недавно простыла, но уже поправилась. Мама считает, мои чувства к тебе дают силы моему организму. Может, так оно и есть! Пиши ещё. Мне ужасно интересно всё, что хоть как-то тебя касается. Что у тебя за работа и чем ты занимаешься в свободное от неё время, опиши всё-всё!

Жду твоих писем и нашей встречи. Твоя Лола.

Он ответил сразу же:       Дорогая Лола, я благодарю небо, что у меня есть ты. Твоё понимание, твоя тёплая поддержка и безграничная вера в меня — порой заставляют меня чувствовать себя недостойным, но я гоню эти мысли прочь. Я не могу рассказать подробности о своей работе. К сожалению, с меня взяли расписку, что суть её и детали я буду хранить в тайне. Скажу лишь, что связана она с исследованием редкого вида существ. Возможно, по истечению срока моего контракта, я смогу рассказать тебе большее. Пока же, спешу успокоить тебя, солнце, моя работа мне безумно нравится. Это самый интересный проект за всю мою карьеру. Всё то время, что не съедают исследования и сон, моя радость, я думаю о тебе. О нас с тобой. Как бы мне хотелось тебя увидеть, услышать твой звонкий голос…

Люблю тебя, твой Пертер.

      Отправив письмо, он ждал и ждал ответа. Его не было. Зная о работе почтовых служб в России, учёный не волновался слишком сильно, скорее всего, думал он, ответ Лолы застрял где-то на полпути к нему. Наконец, письмо пришло — другое, электронное, написанное не его девочкой, одной из её подруг.       «Уважаемый г-н Бьерссон, пишу, чтобы сообщить новость, которая вас не обрадует. Два месяца назад у Лолы обнаружилась острая форма лейкемии в поздней стадии. Врачи опасаются, что сделать уже ничего нельзя. Она очень хочет увидеть вас ещё раз. Пожалуйста, приезжайте так быстро, как только сможете».       Это недлинное послание перевернуло и опрокинуло его мир. Он пошёл к руководителям проекта, готовый уволиться, если его не согласятся отпустить. Отпустили. Сожалея, что не в силах отрастить себе крылья, и телепорт еще не изобрели, Пертер помчался в Россию.       Он опоздал. В Петербурге Пертер оказался как раз к похоронам, чтобы увидеть бумажно-белое, плывущее в облаке тёмных волос лицо Лолиты, застывшее и чужое. В гробу она почти не походила на человека.       Сокрушённый отчаянием, горем и чувством вины, Бьерссон неделю бродил по кабакам и барам Питера, и пил, пил, пил, не просыхая. Потом ему позвонил Борис. Едва вспомнив собственное имя, плохо осознавая, где и зачем находится, исландский учёный, ныне напомнивший бы любому типичного алкаша местной глубинки, пообещал в кратчайший срок вернуться на родину.

***

— Профессор! Профессор!! Кто-то наваливался на него всем своим весом. Кто-то тряс за плечо. Сквозь бешеный стук крови в ушах, ему казалось, он слышит голос Свенсона. — Профессор, возьмите же себя в руки! — требовательно громыхал над ухом голос коллеги. Бьерссон перестал выдираться из чужой хватки. Застилавшая глаза алая пелена спадала, сквозь неё проступали встревоженные лица: лаборантов, ассистентов, Свенсона. Все они походили на испуганных сов, вылупившись на него. Пертер медленно перевёл взгляд вниз на пол, где перепуганный больше остальных полулежал веснушчатый наглец и размазывал тыльной стороной ладони кровь по лицу. — Пустите меня, — тяжело прохрипел Бьерссон. И, обернувшись к молодому коллеге, прочитал сомнение в его глазах. Оно же читалось на лицах других присутствующих. — Я в порядке! Пустите, — повторил он. Амелунг кивнул, и учёный почувствовал свободу. Веснушчатый вскочил на ноги и поковылял прочь, неразборчиво пробубнив что-то о работе и часто оборачиваясь по пути. Стали расходиться и остальные. — Что стряслось? — тихо поинтересовался Свенсон, когда учёные остались одни. — Вы на себя не были похожи! — Парень затронул то, что не следовало трогать, — неохотно и уклончиво ответил Пертер. И добавил: — Идёмте, Свенсон. У нас тоже есть работа. По пути он оглянулся бросить взгляд на хироптер. Его мучили сомнения. Может, зря он отчитывал тут эту толпу безмозглых юных дураков? Как твари всё воспримут? А как они воспримут драку? Лиц было уже не разобрать, но все до единого собрано наблюдали за людьми. Это читалось в их позах. Бьерссона передернуло.

***

      Следующим утром он дописал отчёт Борису, заодно выразив в нём свои сомнения и опасения. Спустя час выслушал заверения, что всё под контролем, после чего удалился в рабочий кабинет. Там из ящика стола был извлечён на свет давно в нём погребённый трудовой договор. Извлечён и перечитан. «…надлежит заблокировать двери для препятствования выхода угрозы наружу» — он дошёл до конца и с досадой отбросил бумаги на край стола, затем откинувшись на жёсткую спинку стула. Там не было ни слова об эвакуации персонала. Дурные предчувствия, преследовавшие его последнее время, взыграли с новой силой. Да почему предчувствия? Вполне осознанное чувство растущей опасности. Возникло оно… полтора, два месяца назад? Нет, пожалуй, раньше. Приблизительно год назад, когда старый научный состав писал кипятком, уверенный в успехе. Уверенным, как-то ни странно, выглядел и Борис, давший указания учить тварей. Обучать их следовало речи, основам чтения и счёта, также базовой информации об окружающем мире. «Естествознание», — фыркал про себя Пертер, вспоминая рассказы Лолы о российских школах. А ещё их учили сражаться. Бьерссон помнил эти постоянные, бесконечные боевые тренировки. На первой показательной он в последний раз видел лица заказчиков: Голдсмита и Айронсайда. Тогда-то и проклюнулась в нём тревога, порождённая скепсисом. Ему не верилось, что новые образцы проживут много дольше предыдущих.       Спокойствие Бориса, а также последние события и детали договора, прежде не привлёкшие к себе внимания, прочно наводили Пертера на мысль, что он здесь такая же подопытная крыса, как и создания в клетках. Все они.

***

      Клички, данные подопытным, прилипли к большинству из них. В том числе нелепые: Дисмас и Гестас, никак не вязавшиеся с лицами носителей и полом одной из пары. Было похоже, что и сами рукокрылы начали пользоваться ими. Подопытные отлично выучились речи. Учёный убедился в том лично, ещё месяцы назад, услышав от «рыжика» глубокомысленное замечание на тему: «Хватит смотреть на нас, как на вещи». Он ещё раз прикинул, как долго клетки с ошейниками будут сдерживать их.       Бьерссон снова вернулся в воспоминания, на этот раз на полгода назад, к моменту, когда в команду влился Свенсон. — Они довольно послушны, — отмечал он, разглядывая кучерявую девицу сквозь ряд толстых стальных прутьев. Та отвечала человеку прямым, почти немигающим взглядом. — И понятливы. Они совершали обход. Пертер демонстрировал новичку, чем конкретно занимается их группа. Понятное дело, в лаборатории было куда больше направлений исследований. И большинство из них в данный момент казались учёному более полезными, чем искусственное разведение опасных чудовищ. Он посмотрел на планку с номером «12» и ответил: — Слишком понятливы. Свенсон обернулся к нему с застывшим во взгляде вопросом. Его приход вызывал недоумение у Бьерссона. Молодой, ранимый, романтичный, добрый… Что могло пригнать его сюда, когда уже стала налицо вся сомнительность их работы? — Предпочёл бы, чтобы они думали и понимали меньше, — пояснил он своему молодому коллеге, когда они удалились от клеток достаточно для разговора. — Ими было бы легче управлять. А лучше — лишены самосознания. Знаете, как пчёлы в улье. — Но это… — Не этично? А насколько этично было создавать их? Играться в Бога…м-да… — По мне, это не сильно отличается от искусственного оплодотворения, — возразил Свенсон. — Суть в том, зачем мы это делаем. Лишать воли, держать в клетках… всё это довольно жестоко, мне кажется. — Свенсон, они только кажутся людьми, — мрачно усмехнулся учёный, — на деле… Не суть. Вы видели тренировки? Представьте только, что они могут сделать с вами, если это взбредёт в их головы. Думаете, им знакома сыновья благодарность? Свенсон задумался на минуту. — Но тогда… — Что мы предприняли для защиты? Клетки. — Последовала еще одна мрачная усмешка. — Ещё они знают, что их ошейники оснащены чипами. Стоит кому-то из персонала нажать на кнопку пульта, который есть у всех нас, вам его тоже выдадут, и — БАМ! Кто-то останется без головы. Головы они отращивать не умеют. И пока ведут себя смирно. Свенсон больше ничего не сказал в тот день, но видно было — он не одобряет данный метод. Теперь, день ото дня, Пертеру всё больше хотелось опробовать свой пульт.

***

      Телефон надрывался на весь дом, наверное, уже минут пять, когда Пертер, чертыхаясь, вылез из ванны. В квартире уже уютно устроилась ночная темень, часы показывали «22:00». Он предвидел, что звонок из лаборатории. Больше звонить было некому и неоткуда. — Алло, — устало и раздражённо выдохнул он в трубку. — Алло, профессор? — Да, Свенсон. — Можете приехать? Срочно! — Попробую, — только и ответил учёный, нажимая отбой. Не переставая чертыхаться, он поплёлся за полотенцем. Спать сегодня придётся в лаборатории.       По прибытии на место его сразу, чуть не за руку, потащил к клеткам взволнованный Свенсон. — Профессор, вы можете говорить, что угодно, но нужно что-то сделать! — отрезал он жёстко и решительно по пути. Они подошли к той памятной клетке под номером «12». Врубили дополнительные лампы, хотя Бьерссону они не были нужны. Он знал, зачем Свенсон его вытащил, знал, что увидит.       Кудрявая девица сидела возле дальней стены, глядя на людей так же неотрывно, как тогда, давно. По её правому плечу разливалось алое мерцание. Пока только пара тонких красных нитей. Но оба учёных знали, что будет дальше. День за днём они будут множиться, словно паутиной оплетая тело хироптеры. Пока однажды, в какой-то из них она не умрёт, рассыпавшись в мельчайший прах. — Профессор, — в голосе коллеги слышались ноты, досадно напоминавшие мольбу. Пертер попытался вспомнить, как и кто назвал эту девицу. Кажется — Персефона… «Символично» — подумал он с внутренним содроганием. — Хорошо… Он запнулся. Воспоминания опять мутили взор, захватывая и вертя человека в своём водовороте.

***

      Потеряв Лолу, он ушёл в работу с головой, в то время поселившись в лаборатории, проводя там дни и ночи. Казалось, это всех устраивало. Появились и первые результаты. Выведенное существо разумом не отличалось от собаки, но было живым, что уже давало надежду, что дальше будет лучше. Бьерссон ещё не знал, для чего это делалось, и преследовал чисто научный интерес. Была же выведена овечка Долли? Вскоре выяснилось, что дрессировке существо не поддаётся, после чего оно просто исчезло. Пертер негодовал. Ему было далеко до романтичности Свенсона, но он высказал Борису все. Бессмысленность затраченных усилий, утраченные возможности — Бьерссон прошёлся по всему, мало заботясь, лишится после этого работы или нет. Он чувствовал, что ему плюнули в душу. Его призвали продолжать. Это было в девяносто девятом.       Работа продолжалась, и в двухтысячном их ожидал, как они тогда думали, колоссальный успех. Они создали человека. Людей, но не из половых клеток, и, не повторяя путь эволюции, начиная со ступени обезьян. Бьерссон почти видел грант у себя в кармане. Полученные им и другими результаты открывали новые горизонты генетике, селекции, медицине. Пертер был горд, и, пожалуй, счастлив, пока матушке судьбе не взбрело сыграть с ним шутку. Он увидел её.       Это было ранним утром, ничем не отличимого от других, дня. Обычная проверка биокапсул, которую он всегда проводил перед пересменком. Просто чтобы быть уверенным, что все системы работают как надо. Пертер по жизни не жаловал беспечного отношения к делу и связанных с ним нежданчиков.       За чуть мутноватым стеклом в питательном растворе плавала девушка. Пертера как молнией прошило. Прижавшись лицом к холодной преграде, он рассматривал, сравнивая, и впитывал в себя каждую мелкую чёрточку, страстно желая поверить и не решаясь в то же время. Всё в девушке, начиная с тёмных волос и заканчивая ямочкой на подбородке, напоминало ему Лолу. Никогда не веривший в реинкарнацию, и не особенно в Христа, он вдруг усомнился, готовый поверить чему угодно. — Лола… — прошептал он в смятении. — Ты вернулась ко мне.       Она, действительно, была похожа на его Лолиту. Она узнавала его и так же улыбалась. Пертеру казалось, небеса смилостивились над ним и повернули время вспять. Совсем как Свенсон, он недоумевал, зачем держать свои творения в холодных клетках. Особенно Лолу. Ведь то была его родная, любимая девочка. Перед всеми он готов был с пеной возле рта отстаивать — она и мухи не обидит.       Всё больше и больше времени проводил Бьерссон у одной единственной клетки, подолгу беседуя с её обитательницей. Лола не отвечала. Она никогда не отвечала, но всё время улыбалась и придвигалась ближе, когда он подходил. Пертер приносил ей угощения — она не ела, зато с удовольствием брала любые вещицы из его рук.       Из коллег, кто-то смотрел на них с жалостью, кто-то не замечал. Или старался не замечать. Но рай продлился недолго. Её поглотили алые трещины, как проказа расползавшиеся по телу. Чего только не делал Пертер. Пытался найти причину — его отговаривали; за неполную неделю, пока продолжалась эта совместная агония, он едва не угробился сам. Лола умерла опять, рассыпалась в прах, на сей раз у него на глазах. А он смотрел и ничего не сумел сделать. В который раз её предал.

***

— … хорошо, я поговорю с Борисом, — нехотя ответил он Свенсону. «Как будто это что-то решит». В тот раз, когда умирала его Лола, он уже поговорил с Борисом. И потому знал ответ — всё так, как планировалось. Амелунг уже слышал от него об этом, но видно, не принял к сведению, не поверил… И в этот раз ответ руководителя останется неизменным. Но попытаться же стоит?       Двигаясь прочь, он чувствовал смятение. Не знал, что делать. Плюнуть ли на Бориса и попробовать похимичить самому — в проекте он почти с самого начала, знает не меньше начальника. Или оставить всё как есть? После смерти Лолы он не испытывал тепла к этим существам. Только прикипел к Свенсону. Стоит ли ломать парня, заставлять пройти по собственной дорожке, чтобы вырастить мрачного циника в конце её? «Лола, зачем я остался? Почему не ушёл тогда, когда тебя не стало?» — вопрошал он мысленно. — «Нет, зачем я вернулся сюда из России, проспиртованный, только поднеси спичку? Нет, не то… зачем я ввязался в это, оставив тебя?»

***

      Как и следовало ожидать, разговоры не помогли. Так что Свенсон взялся исправить всё сам. Бьерссону ничего не оставалось, как присоединиться. Не бросать же мальчишку одного. В успех он не верил, но нужно будет прикрыть его, если дела их раскроются. Работать приходилось ночами, когда большая часть персонала расходилась по домам. Но если конспирация их была успешной, устранить и даже точно определить причины скоротечности жизни хироптер никак не выходило. Они продолжали умирать и, похоже, не слишком радовались лишнему вниманию со стороны людей, повадившихся забирать у них тьму анализов и обкалывать разнообразными веществами.       Неделя сменяла неделю, кроме кучерявой Персефоны, успевшей отойти в лучший, быть может, мир, недуг поразил еще троих, скончавшихся в свою очередь. Однажды, позвав Свенсона выпить кофе за компанию, Бьерссон завёл с ним нелёгкий для себя разговор: — Свенсон, — начал он, — хочу дать вам совет, если позволите. Не профессиональный, просто дружеский. — Да, профессор? — вид у молодого учёного был рассеянный, мысли гуляли далеко. — Уходите отсюда. Лучше сегодня-завтра. Всю документацию я сам приведу в порядок. Свенсон посмотрел непонимающе. — Здесь опасно оставаться, — голос приходилось понижать до шёпота. — Нас раскрыли?! Повисла пауза. Бьерссон раздумывал, как стоит повести себя дальше. Коллега сверлил его взглядом, нервно теребя в пальцах недокуренную сигарету. — Да, — решился Пертер. — Я почти уверен в этом. Неожиданно для него, Амелунг упрямо мотнул головой. — Мой уход расценят как бегство. И доказательство саботажа. — Он резко передёрнул плечами. — Это поставит крест на моей дальнейшей карьере и поставит под удар вас. Я не могу. — Свенсон, это сохранит вам жизнь! — Пертер едва не сорвался на крик. — Я, может, не старик, но пожил хорошо, у вас же вся жизнь… Его оборвал взвизг сирены, в чей заунывный вокал совсем скоро вплелись голоса автоматных очередей. «Началось», — внутренне обмирая, понял Бьерссон. Вскочив, он быстрыми шагами миновал кухоньку, где обедал и перекусывал персонал, и выглянул наружу. Коридор был пуст, но где-то там, в отдалении, слышались крики. — Свенсон, скройтесь. Забаррикадируйтесь, если получится. — Но что происходит? — Рукокрылы вырвались. Теперь они всех нас перебьют. — Не верю… они же разумны, можно попробовать… — Они — те, кто стоит над нами в цепи питания, Свенсон. В первую очередь хищники, которые будут следовать своим инстинктам. К тому же, боюсь, мы все будем им на одно лицо. Люди, что держали их в клетках. — Профессор! Бьерссон покинул кухню. Он знал, где находится магнитный ключ, отпирающий внешние двери. Нужно было только добраться до него и выпроводить Свенсона.       «Рыжик» встретился ему внезапно, оказавшись впереди. Пертер не успел затормозить. «А ведь оставалось всего ничего», — с тоской думал учёный, читая в глазах хироптера свой приговор. Потом ему вспомнилась Лола. Улыбаясь, она, казалось, стояла рядом, только руку протяни. Она улыбалась, когда мощный удар вписал человека в стену, почти потушив свет в глазах. Она улыбалась, когда челюсти сомкнулись у основания его горла. Она улыбалась, как улыбалась ему всегда. «Лола, я иду…» — было его последней, угасающей мыслью.

***

      А Амелунг Свенсон остался жить. Пробираясь по залитым кровью коридорам, мимо высосанных и разрубленных на куски тел, он с содроганием вспоминал старшего коллегу и его слова. Спустя год он вступил в «Красный щит», продолжая ненавидеть и задаваться вопросом, почему его хироптеры не тронули.