Мигрень

У Разпутина Мигрень, и порой ему кажется, что он с радостью предпочёл бы ей смерть — разбежался и полетел бы прямо в объятия всепоглощающему сгустку темноты, рано или поздно, по представлению людей, выводящему на "свет в конце тоннеля". С того момента, как его официально провозгласили психонавтом и стали отправлять на самые настоящие задания, прошёл примерно год. Год довольно насыщенный, со свойственными взлетами и падениями (большую часть составляли, конечно, первые), который начинался даже довольно многообещающе. И нельзя сказать, что то, чем он так мечтал заниматься, не оправдало ожиданий, скорее напротив: глаза Разпутина горели, словно бенгальские огни, каждый раз, когда, махнув рукой, его звали на очередную миссию. Пускай они были не такими уж и сложными, учитывая, что самому юному психонавту в истории было всего десять, этот факт не уменьшал других их достоинств: увлекательность, разнообразие и, конечно же, бесценный опыт, самый важный пункт из возможных. Благодаря ему, а также природной настойчивости Раза и его умению с неуловимой скоростью поглощать всё новые и новые знания, буквально месяц спустя все в коллективе стали смотреть на него иначе, если не превознося над собой, то точно ставя на один уровень и во многом даже завидуя такому юному дарованию. Жизнь казалась сказкой: ещё никогда Разпутин не чувствовал себя настолько в своей тарелке: вот оно, место, в котором ему суждено быть! Это осознание пробегалось по его коже приятной дрожью, когда он не спеша проходил по базе секретных агентов, оглядывался, не в силах налюбоваться, и ощущал себя неотделимой частью этих стен и воздуха, пахнущего бумагой и заварным кофе — никак не сравнимо с воспоминаниями об уборке вонючих вольеров слонов. Домашние звонили часто, и порой Разпутин не мог разобрать интонацию, с которой они говорили. Голос был ясным, да и сама суть слов включала в себя гордость и надежду на то, что у сынка всё хорошо, однако в нём было что-то ещё, еле уловимое, и Раз знал, что, даже без своих экстрасенсорных способностей — безмолвная грусть. Родителям было больно оттого, что сын вырос настолько быстро, и что ещё хуже — не с ними, и свои лучшие годы тоже проведёт вдали от семьи. Разпутин осознавал это. Ему даже было совестно, но найти себе оправдание он не пытался. Хоть сам он имел гибкий график, с Лили виделся только по выходным. Дорога была пусть и не из самых коротких, но до ближайшего города выбираться с базы была возможность. Девочка постоянно рассказывала о своей школе, самой обычной, что Разпутину казалось удивительным. Если есть летний лагерь для тренировки психонавтов, экстрасенсорные курсы для старших ребят, то почему бы не сделать ещё и школу? Возможно, идея уже витает в сознании многих известных и влиятельных людей, а может, ей никогда не суждено стать правдой. Он это принимал, до той поры, пока не может ничего изменить. Юная мисс Занотто опускает руки на стол, накрывая пальцами ладонь Раза, и смотрит на него заворожённым взглядом. — Ты так изменился, никак не перестану удивляться, — произносит, еле слышно выдыхая, и в голосе читаются ноты гордости и восхищения. — Прямо возмужал, работая с настоящими профессионалами. Раз действительно будто сиял. Даже не зная его и не общаясь с ним, любой прохожий видел издалека, какую бурную и неудержимую энергию излучает этот юноша. Он нежно посмотрел на Лили, самодовольно усмехаясь, а затем потянул из трубочки немного фруктового сока. — А ты стала лишь прекраснее с нашей последней встречи. Лили хихикнула, вспоминая, что они виделись вчера. — Тебе повезло, что ты такой милый. Ох, Раз, без тебя в школе скукота. Никогда не думал попробовать погнить за партой? Конечно же, вопрос риторический. По виду Разпутина трудно думать о том, что его не устраивает нынешнее положение вещей. Да и Лили была рада хотя бы тому, что они видятся по выходным, пускай без приключений, которых, как магнитом, тянуло к юному психонавту, в её заурядной школе было действительно тоскливо. Они рассказывали друг другу всё произошедшее за неделю, всё, что не успели обсудить ещё вчера. Хорошо, однако, что выходных на неделе два, и всегда и Лили, и Раз с одинаковой силой ждали своего общего уединения от всего мира. Эмоции лились рекой, всегда было о чём поговорить и что вспомнить. Каждый находил в другом отдушину и интересного собеседника, с которым никогда не было скучно и которого можно было звонко чмокать в мягкие губы. Всё изменилось три месяца спустя. Работы на Раза навалилось столько, что метафора «снежный ком» подходила как нельзя лучше. Хотя, если говорить начистоту, все эти события не просто взялись из неоткуда. У всего было начало, затем продолжение, в итоге вылившееся в не очень приятный исход. Если вернуться в прошлое и попытаться во всём разобраться, это вышло бы с огромным трудом, потому что, по сути, ничего не изменилось кардинально. Разпутин продолжал работать, неустрашимо рваться в чужое сознание, разрешая очередную скрытую от всеобщих глаз тайну, только с каждым разом он начинал замечать всё больше и больше странностей. Удивлённо потирая глаза, он стоял, как вкопанный, совершенно забыв о цензорах, и пялился в темноту за углом полуразрушенного кирпичного дома. Там, длинный и изогнутый, словно фонарь, стоял силуэт мужчины. Не двигаясь с места, он медленно манил Разпутина пальцем, сохраняя при этом непроницаемое выражение лица: зашитые ровными стежками глаза и улыбку, оголяющую ряд прячущихся друг за друга белых зубов. Чувствуя, как холодок пробегает от затылка до пят, юноша невольно сглотнул. Больше всего пугало то, что этот образ был хорошо ему знаком. Отбившись от лезших на рожон цензоров, он попытался вспомнить, где мог видеть эту таинственную фигуру. К счастью, осознание пришло к нему довольно быстро — тот же самый жутковатый тип занимал основное место в голове вчерашнего пациента — очередной псих, с какими агенты сталкивались отнюдь не редко, только у того, по сравнению со многими остальными, образы напоминали скорее нечто далёкое и даже близко не реалистичное, словно его сознание гиперболизировало всё когда-либо увиденное, одновременно покрывая эти самые воспоминания тонкой пеленой, не желая открывать. Бардак в разуме этого человека Раз разгрести не смог, и ему понадобилась помощь напарников. Тогда что делает уникальный образ, созданный созданием другого человека, в этом, совершенно никак не связанным с ним? Это показалось юноше весьма странным. Он изучал анкету данного пациента, и никаких пугающих силуэтов, прячущихся за углами, он там даже близко не увидел. К тому же, фигура ну никак не вписывалась в разрушенный, практически пустой внутренний мир этого человека, она казалась лишней, словно её занесло сюда совершенно случайно. Когда Разпутин взглянул в сторону того здания снова, долговязого и след простыл. Тогда это показалось ему лишь странным, и не помешало завершить своё дело. Но он и подумать не мог, что это было лишь начало. С ним стали происходить более странные вещи. В каждом новом разуме, внутрь которого он погружался, было что-то от многих предыдущих, и это не только пугало, но и настораживало, да и самой причиной их появления он стал задаваться всё чаще. Никому не говоря о сих странных событиях, каждый вечер он думал об этом перед сном, чувствуя, как неприятно сосёт под ложечкой. Однажды ему вдруг приснился кошмар: комната, ничем не отличающаяся от его собственной, укуталась ночной тьмой, и тишину прерывало лишь равномерное тиканье настенных часов. Разпутин почему-то уставился в стену прямо перед собой, смотря на то, как по ней ползёт что-то. Он прищурился, пытаясь разглядеть, но, подумав о том, что во сне часто убежать не получается, и это нормально, просто оставался на своём месте. Что-то на стене продолжало шевелиться и двигаться не понятно в какую сторону, расширяясь и сужаясь, оно казалось темнее самой черноты, в которой нельзя было разглядеть даже свои руки, поднесённые к самому лицу. Оно гипнотизировало, отвлекало внимание от чего-то, и Разпутин, понимая это, не решался отводить взгляда. Тиканье, ранее еле различимое, теперь становилось всё громче, так, что, казалось, ещё немного, и будет бить колоколами во весь возможный звон, давя на и так подвластное всему на данный момент сознание. Пот медленно стекал по лбу — Раз ощутил, как холодная капля сорвалась на одеяло, которое сжимали дрожащие пальцы. Он услышал дыхание, опаляющее его ухо холодным паром. Не двигаясь, стараясь не дрожать, Разпутин не поддавался. Тьма движется. Тик-так. Рваный выдох. Тик-так. Оно смотрит на него. Тик-так. Дыхание сбилось. Тик… Часы остановились. Сил удерживать себя более не было, но прежде чем Раз успел повернуть голову, оно успело развернуться быстрее него. Крик пронзил тишину комнаты, и юноша, согнувшись практически пополам, приводил в норму своё сбившееся, словно после длительной пробежки, дыхание. Готовясь радоваться тому, что это был лишь страшный сон, юноша с ужасом осознал: увиденное ему не приснилось. Подобные неприятные ведения теперь сопровождались сильнейшей головной болью. По утрам, днём, вечером, во время работы и отдыха — она не упускала ни единой возможности изрядно подпортить и так подкошенное состояние Разпутина, который стал осознавать, что сон постепенно отрекается от него, заставляя большую часть ночи просто лежать, не понимая, стоит ли вообще пытаться вновь закрывать глаза и надеяться на то, что очередное нечто не возникнет прямо перед ним и не опрокинет на него котёл с обжигающим кожу и леденящим душу страхом. Ему кажется, что даже собственная тень преследует его в кромешной тьме. — Слышала об этом мальце, Раз, кажется, зовут? — шёпотом произносил парень, обращаясь к своей напарнице, прожёвывая поджаренное брокколи. — Тот, что вчера поджёг три стола, пытаясь убежать от чего-то? — она кивнула. — Его сразу же в медкабинет отвели, кто видел его лицо в тот момент, говорят, жуткое зрелище. Вылупился, зрачки суженые, как будто призрака увидал. Тяжело вздыхая, доктор смотрел на Разпутина, сидящего, сжавшись, на стуле. Все его попытки убедить юношу в важности сотрудничества отсекались отрицательным кивком головы. — Агент Аквато, надеюсь, вы осознаёте, что я не могу проникнуть в ваше сознание без вашего одобрения. Тот кивнул. — Тогда я могу помочь вам только с тем, о чём вы сами способны рассказать. Повисло непродолжительное молчание, а затем Разпутин поведал о своих головных болях, рвотных позывах и усиленной восприимчивости к свету и звуку. Ни слова о странных видениях и галлюцинациях. Проведя обследование, подписав парочку нужных бумаг, доктор вынес свой вердикт. «Мигрень». Одно простое слово, которое отныне стало описанием всего, что происходит с ним и вокруг него. Пресловутые антидепрессанты Разпутин принимал с безмолвным трепетом в надежде на то, что они смогут избавить его от невыносимой боли. На исчезновение галлюцинаций в первое время он не рассчитывал, но придушив главного хищника, вцепившегося в его глотку, затем он мог спокойно приниматься за других. Боль и правда пропадала на какое-то время: в такие моменты юноша лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и просто наслаждался кратковременным затишьем перед очередной бурей. Пытался спать, но, само собой, никакой сон не будет добровольным гостем твоего измученного сознания, если, даже несмотря на сильнейшее физическое и моральное истощение, ты не расслаблен, взволнован, и, в случае Разпутина, испытываешь непреодолимый, целиком и полностью поглощающий страх перед тем, что, он был уверен, обязательно вернётся. И не ошибся. Он заедал свою боль таблетками, порой даже брал больше положенной нормы, надеясь, что они, словно клей, соединят воедино его расходящуюся по трещинам голову и расклеивающееся от бесконечного кошмара наяву сознание. Но со временем они перестали оказывать хоть какой-то эффект. Конечно, повлиял ещё и тот факт, что из-за рвотного позыва, словно незаменимый друг сопровождающий Мигрень, Разпутин не мог смотреть даже на таблетки без желания выплюнуть их лишь от одного мысли о том, что они находятся у него во рту. Особенно часто это чувство грызло его по утрам, когда надо бы, набравшись сил от плотного завтрака, в припрыжку скакать на задание. Вместо этого Разпутин кое-как впихивал в себя содержимое кружки кофе, а затем, словно зомби, сонно плёлся на место встречи. Конечно же, его состояние не осталось незамеченным другими психонавтами, а в особенности волновались его старые друзья и нынешние напарники. Саша настороженно хмурился, не сводя с Разпутина взгляда, и в любой возможной ситуации погружался вместо него, но так, словно невзначай. А Милла, напротив, совершенно не скрывала своего беспокойства. То и дело спрашивала о самочувствии юноши, пыталась накормить его как можно большим количеством еды во время обеда, пока тот вообще не перестал появляться в столовой. Она была тем человеком, который разговаривал с доктором о недуге Разпутина, и старалась найти способы решения проблемы. — Судя по его словам, обыкновенная мигрень. Скорее всего от стресса и переутомления, всё это на почве гормонального развития. Возможно, именно поэтому сознание мальчика стало более уязвимым для любого воздействия. — И вы хотите сказать, что это совершенно заурядное явление, возникшее по обычным причинам? Почему вы так уверены, если толком его не обследовали? — Милла замолчала, чувствуя, что её голос вот-вот может сорваться, а затем, переведя дыхание, продолжила. — Мы должны заглянуть в его разум, пока, как вы сами сказали, туда есть более лёгкий доступ, чем раньше. Я же вижу: что-то происходит, и это "что-то" сидит куда глубже, чем поверхностные симптомы. Доктор взглянул на Сашу Найна, молчаливо стоявшего чуть поодаль, ожидая, что тот разъяснит своей напарнице очевидные вещи. Когда этого не произошло, он, тяжело вздохнув, изрёк ответ. — Агент Воделло, вы должны понимать, что я не имею права проводить такие действия без согласия пациента или его родителей, в случае, если он не достиг совершеннолетия, а их, насколько я знаю, здесь нет, — Милла прикусила губу. Как бы сильно она ни заботилась о Разпутине, биологической связи с ним не имела, как и, соответственно, права давать какие-либо согласия. — Посему попрошу вас просто расслабиться. Мальчику нужен лишь отдых и больше времени на свежем воздухе, и скоро он пойдёт на поправку. Вот только в планы самого Разпутина это не входило. Вместо любого человека, который когда-либо переживал схожие с его ощущения, всегда стремился к тому, чтобы посвящать непосредственно большую часть своего времени отдыху и выздоровлению, юноша шёл против ветра. Не пропуская ни одного задания, выполняя бумажную работу, являющуюся непосредственным пунктом обязанностей любого психонавта, Разпутин не сдавал позиции даже тогда, когда действиями сверху его насильно оставляли в кровати, намеренно отстраняя от миссии. Изнуренный, он всё равно продолжал работать, никогда не жалуясь и не давая боли взять над собой верх, и первое время у него даже получалось не проваливать выбранные миссии. Однако, чем глубже в лес, тем больше дров, и с прошествием времени Разпутин всё чаще и чаще покидал сознание своих пациентов, не в силах совладать со своим собственным состоянием. Как известно, если с разумом того, кто погружается в разум другого, есть серьёзные неполадки, то для последнего это не означало ничего хорошего. Не зная всей правды и думая, что, если бы плохое самочувствие Разпутина было как-то связано с погружениями, он бы сам не стал подвергать себя опасности, коллеги юноши часто удивлялись, почему порой после того, как за дело берётся он, у пациента количество психических расстройств лишь возрастало. И если раньше сон хоть изредка являлся ему, то теперь пропал практически совсем. Даже доведенный до полного изнеможения, зарываясь лицом в угол кровати, не в силах хотя бы заползти на неё, спустя считанные минуты Раз снова раскрывал глаза а затем сжимался, обхватывая руками больную голову. Если ранее его веки были алыми от частого недосыпа, то сейчас напоминали скорее чёрные дыры — глаза обрамляли гигантские тёмные круги, добавляющие к его образу ходячего трупа лишний вес. Из-за нежелания принимать пищу, употребляя её исключительно в виде снеков, да и то лишь в полдник, Разпутин стал ещё более худым, чем обычно. Самым наглядным местом для лицезрения этого были, конечно же, его щёки, теперь потерявшие былую детскую округлость. Выглядел он хуже некуда, а Мигрень всё не сбавляла обороты. Лежа на кровати, по пояс накрывшись тонким одеялом, Разпутин смотрел в окно, не в силах оторвать взгляд от барабанивших по стеклу капель дождя. Всё небо было затянуто тёмными тучами. Такая погода здесь нечасто, даже весной или осенью, именно поэтому видеть её было довольно удивительно. Разпутин с самого начала исключил этот вариант из возможных причин возникновения Мигрени. Метеозависимым он никогда не был, и не думал, что это может развиться. Хотя, если взглянуть на всё произошедшее, далеко не всегда он оставался правым. Однако, нельзя отрицать того, что за эти месяцы мысль отдаться руке Галочио, обретая тем самым скорую смерть, пару раз посещала его. Прохладный ветерок вновь поднял шелест бумаги. Легко поворачивая голову, стараясь не делать резких движений, юноша посмотрел на скопившуюся на столе гору бумаг. Нет, не деловых, их он сегодня уже разгрёб. Другая, оживляющая свой скучный сероватый вид яркими печатями. После того, как попытки дозвониться до Разпутина были признаны его семьёй гиблыми, они попытались достучаться до него другим способом. Но этот, однако, тоже не сработал. Юноша даже не притрагивался к ним, никак не объясняя своё нежелание. Иной раз, сидя за столом и пробегая взглядом по кипе лежащих перед ним документов и щурясь от света лампы, сводящий с ума и провоцирующий дополнительную порцию боли, он невольно задаётся вопросом: а какой сегодня день? Помятый календарь, который Разпутин каждый раз небрежно обрывал, осознавая, что даже спустя месяцы недуг не хочет уходить, указывал, что сегодня пятница. Это осознание даёт ему возможность выдохнуть с вымученным облегчением. Значит, сегодняшняя боль ещё не на своём пике — к таковому она приходит в воскресенье. Именно в этот красный день календаря Разпутин хочет наложить на себя руки. Стоит ли говорить о том, что с Лили видеться он тоже давно перестал. Когда его Мигрень только лишь начиналась, это не перебивало его мысли о дорогой подруге, и их свидания по выходным не прекращались. Однако мисс Занотто уже тогда стала замечать, что что-то происходит, и высказала своё предположение вслух, получив на это лишь сбивчивое «Со мной всё в порядке». Подобные ответы, очевидно противоположные действительности, приводили её в ярость. Почему нельзя сказать, как есть, чтобы тебе помогли с тем, с чем ты сам справиться не можешь? Гордость это была, глупость, или что-то ещё, узнать было не суждено. Так продолжалось несколько недель подряд, и каждый раз, словно читая давно заученный текст, Лили твердила Разу, что с его болезнью надо что-то делать: пробовать иные лекарства, иных врачей, сделать перерыв, в конце концов. На что тот обычно молчал, а затем вообще оградил себя от общения с человеком, к которому был очень привязан. Теперь выходные для него не значили ничего, кроме максимальной стадии боли, и целую неделю его голову занимали мысли о будущих страданиях. И вот однажды во время перерыва, Саша и Милла смогли подловить Разпутина в коридоре, по которому он обычно перемещался чуть ли не со скоростью звука, несмотря на своё состояние: видимо, желание просто никого не видеть брало верх. Они, обычно выглядевшие обеспокоенными, сейчас были обеспокоены пуще обычного. — Разпутин, дорогой, твоя подруга Лили... — Чертовски волнуется за тебя, — продолжил Саша, несвойственно повышая тон. Кажется, его нервы тоже были на пределе. — Встреться с ней, прошу, она сказала, что будет ждать сегодня в вашем месте. Более Разпутин не услышал ничего, так как развернулся и направился в свою комнату. В последнее время ему всё труднее было воспринимать поступающую извне информацию, он жил своей Мигренью, демонами, которых она порождала, стирая любые границы между реальностью и преисподней в его голове. Но одну вещь он определённо осознал — судя по истёртой бумажке на стене, сегодня был вторник, а, значит, Лили пропустила школу, чтобы встретиться с ним. Это не вызвало у него никаких чувств. Он пытался всячески отстраниться от неё в пользу работы мечты, из-за нескончаемой боли, ради покоя их обоих. Но, возможно, она просто не поняла его непрозрачных намёков. Что же, сегодня вторник, и Мигрень ведёт себя менее невыносимо, чем совсем, поэтому Разпутин всё же решился сделать то, чего не делал долгие недели — отправиться в город и поговорить с некогда важным для него человеком. Лили пришлось ждать долго. Она посидела за столиком, в нетерпении скрестив руки, походила около кафе, с надеждой вглядываясь в уклон домов, нервно барабанила пальцами по телефону, в который раз пытаясь дозвониться в пустоту. Ей удалось улизнуть из школы, выбраться сюда, попросить Миллу и Сашу передать Разу об этом, но, видимо, всё в пустую. Однако в тот момент, когда она уже, собрав свои вещи, собралась уходить, в дверях появился труп. Его силуэт был освещён тусклым светом солнца, а тело выглядело так, будто было сломано в нескольких местах сразу. Лили потребовалось некоторое время, чтобы понять, почему она продолжает смотреть на этого человека, не в силах оторвать взгляда и попросту уйти. Этого человека она знала. Это был Раз. — Да как ты можешь так себя вести?! Ты же… ты бледный, словно покойник, да и не только поэтому! — взрывалась Лили, совершенно не скупясь на выражения. Разпутин сидел, смотря перед собой, но взгляд этот был устремлён глубоко в себя. — Я совершенно не узнаю тебя, Раз! Что с тобой стало? — Что? — спросил юноша совершенно обыденно, будто тоже, но лишь иногда, думал об этом вопросе. Лили опешила от такой безучастности, но не растерялась. — Ты заработался, забыл, что такое отдых, забыл, что значит принимать помощь и заботиться о себе. — Быть психонавтом — моя мечта и моя судьба. — Нет, Раз, она высасывает из тебя жизнь. В твоих глазах больше нет искры, нет стремления. В них есть лишь страдание и слепое следование за тем ориентиром, что ты сам сделал недостижимым. Ты завернулся в иллюзии, словно они — твоё самое тёплое одеяло, и стал жить лишь самообманом. Впервые за весь их разговор Разпутин посмотрел именно на Лили, а не на ту тень, что держала свои аморфные руки на её плечах. — Я проделал такой путь. Я не могу остановиться. Лицо Лили сменило целый спектр возможных выражений, и в итоге на нём отразились практически все: шок, ярость, разочарование, и принятие. Всему на свете есть предел, в том числе и попыткам закрывать глаза на то, что так усиленно пытаешься удержать и вытянуть из глубокого омута. В это самое мгновение внутри Лили что-то умерло, щёлкнуло, и сработало как спусковой крючок для эмоций. Она рыдала, глядя на Разпутина, отчаянно цепляясь за остатки призрачной, умирающей надежды, но никто не протянул ей руку. Она подняла свою сумку, прижимая её к себе, и растворилась в размытом пятне солнечного света, напоследок прошептав: — Ты идиот, и я не собираюсь больше смотреть на то, как ты себя убиваешь. С того момента, как Разпутина официально провозгласили психонавтом и стали отправлять на самые настоящие задания, прошёл примерно год. Год невыносимых страданий, борьбы с внутренними демонами, самоуничижения и отрицания, агонии и мыслей о смерти. Глаза Разпутина давно уже погасли, и горели в них лишь отголоски некогда сильного сознания, которые теперь, наверняка, никто не сможет разглядеть. И теперь, каждую ночь лёжа на кровати и лелея надежды на то, что именно сегодня на него снизойдёт чудо в виде хотя бы непродолжительного сна, Разпутин думал о той, казавшейся такой далёкой, встрече с Лили. А, точнее говоря, о её словах. Удивительно, но его разлагающийся рассудок до сих пор держал в себе знакомый голос, перематывая раз за разом. Вот только воспринимал со стороны, так, будто они адресовались не ему. "Не могу смотреть, как ты убиваешь себя". Неужели, думал Разпутин, снова доходя до этого изречения, я убиваю себя? Разве не Мигрень убивает, жестоко измываясь, моё сознание? Порождает чудовищ, творящих вакханалию и разрушения, и которые не собираются останавливаться вплоть до того момента, пока последний блок сознания не будет разнесён вклочья? И тут Разпутина осенило. Чтобы остаться в живых, надо убить свой разум. Ранее он не желал разрыхлять, добираться до чего-то, что зарыто глубоко под коркой его сознания. Путь оно сочится из всех щелей, лезет, растекаясь по поверхности, настолько, что замечать уже невозможно, он предпочтёт намеренно не видеть этого, нежели откопать сочившийся гноем корень. Именно поэтому, надеясь на то, что всё пройдёт само, он не стал бы ворошить пчелиный улей, даже если бы это спасло ему жизнь. Рыться в чужих головах — пожалуйста, в своей — увольте. Однако эта фраза, вытекшая из мыслей о прошедшем разговоре, побудила его изменить своё мнение. Когда ночь опустилась на секретную базу психонавтов, принося с собою приятную истому после тяжёлого рабочего дня и сновидения, один не спал. Пересекая тёмные коридоры, такой же неуловимый, как тени, скользящие по стене следом, Разпутин пробрался в лабораторную. Он долго стоял, глядя на своё отражение в пыльной стали мозгового тумблера. С прошлого лета он никому более не позволял капаться в своей голове, даже самому себе, именно поэтому сердце, ранее присутствующее будто лишь в теории, забилось часто. То, что он видел там последний раз, не представляло из себя ничего особо воодушевляющего, поэтому надеяться на удачный исход сейчас уж точно не приходилось. Продолжая глубоко дышать, он настроил незамысловатую систему (к счастью, всё работало), и снова помедлил. Разпутин хорошо знал правила, одним из пунктов которых было то, что нельзя производить погружение в мозговой тумблер без человека рядом, который в случае чего тебя подстрахует. Но ему не нужна была помощь. Более того, со своими делами он справится и сам. Отбросив последние сомнения, Разпутин развернулся спиной к махине и погрузился в глубины своего разума. После кромешной тьмы возникла яркая алая вспышка. Разпутин моргнул, пытаясь осмотреться, но вдруг осознал, что с трудом может сдвинуться с места. Его сковывало что-то незримое, но оно определённо влияло на него сильнее чего-либо иного. Его окружал чёрный густой туман, сквозь который проглядывало кровавое, движущееся частями небо. И было жарко, невыносимо жарко, словно Разпутин находился на тропическом острове, обрамлённом бесконечной водой, с неустанно бушующими волнами, бесконечными приливами и отливами. В глубине этих вод скрывались, показывая лишь дырявые плавники, кровожадные акулы, готовые раскусить напополам любого, кто попытается сбежать отсюда навстречу зловеще-бледному горизонту. Разпутин видел ясно, и посему на его лице застыло выражение шока, плавно перетёкшее в панику. Вот оно — отражение его внутреннего состояния, его Мигрени. Хотя теперь он уже не был уверен наверняка, какой смысл носит в себе это слово. Описание того, что происходит здесь, или того, что пыталось так отчаянно и безуспешно удержать это внутри? Теперь это уже не имело значения. Осматривая то, что когда-то было его разумом, Раз, осознавая, что теперь может двигаться, прошёл пару метров в непроглядный туман. Со всех сторон доносились жуткие, давящие на психику звуки: гул, скрежет, крики неведомых существ и людей. Это место было ужасным, и Раза настиг рвотный позыв уже спустя пару минут. Воняло разлагающейся плотью, и от этого запаха нельзя было оградиться, даже если плотно закрыть ладонью нос. Кажется, этот запах давно уже стал здесь привычным, и от него невозможно было избавиться. Многие образы, что встречались Разпутину по пути, были ему давно знакомы: он видел их повсюду и вне своего сознания, хотя теперь уже не было смысла делить реальность и фантазии — все они слились воедино, стирая границы двух миров, становясь абсурдной кошмарной кашей. Ничего из происходившего здесь не имело смысла. Это были осколки разных кошмаров, разных мыслей и агонии. Невозможно было даже пытаться понять, откуда вытекали эти жуткие тени, как и невозможно было понять логику происходящего — сознание Разпутина давно уже от неё избавилось. Теперь это была лишь свалка, сплетение покрытых туманом островов жестокости, единственное место, куда смог пристать потерпевший крушение разум юного психонавта. И находились в этом месте не только то, что осталось от демонов других людей, в чьих головах он бывал, остались тут также и его собственные демоны. Он встречал далёкие отголоски своих страхов, о которых не задумывался, но которые определённо выбивали из него весь дух. Большинство было всё ещё связаны с цирком, местом, оставившим гигантский отпечаток на его психике, но всё это, так или иначе, было деформировано практически до неузнаваемости и с трудом воспринималось, как конкретный страх или воспоминание. Когда туман стал не таким густым, как раньше, слегка рассеялся, на небе проступил еле-видимый свет. Разпутин пригляделся и увидел то, что заставило его шокированно округлить глаза и встать на месте. Доставая до самого неба, вдали ходили огромные белые фантомы, отчасти скрывающиеся за тёмной пеленой облаков. Они были невесомы, земля не содрогалась под их шагами, но это не то, что мерещилось Разпутину. Гигантские чудовища бродили, пируя на остатках его психики, не зная, куда податься, запертые в неогороженной тюрьме. Некоторые из них замирали, молча переводя взгляд из пустых глазниц на юношу, ничего не говоря, но в голове у того возникало множество мыслей. В пучине того кошмара, что творился вокруг, он не сразу заметил, что по впалым щекам бегут холодные слёзы. Он не мог вспомнить, когда последний раз плакал. Удивительно, но после всего произошедшего, именно он, посетивший свой собственный разум, сейчас являл собой здравый смысл. Поэтому, выпрыгивая из тумана и пропадая в тенях, на него накинулись цензоры, желая выгнать прочь эту несвойственную сему миру субстанцию, которая когда-то, лишь когда-то, была здесь главной. Вовремя придя в себя и кое-как отбившись, Разпутин согнулся пополам, хватаясь руками за живот, и, тяжело дыша, вспомнил, зачем он вообще сюда пришёл. Встретиться со своими внутренними демонами, львом с окровавленной пастью, одолеть их, вернуть свой рассудок и остаться в живых. Но правда, словно холодная вода, окатила его с головы до пят. То, что раньше было непривычно и чуждо, то, от чего можно было избавиться, что можно было с лёгкостью выбросить прочь, теперь и есть Разпутин. Вот настоящий он — живой труп, забывший свои мечты и надежды, упивающийся губительным самообманом, отказывавшийся от посторонней помощи, подпитывающий свою гордыню. Чтобы остаться в живых, ему придётся уничтожить всё это, уничтожить своё сознание. И лишь сейчас он понял, что его руки дрожат. Лишь сейчас понял, что не готов. Не готов пожертвовать всем этим ради того, чтобы пропало всё, чего он так долго добивался. Конечно, это было несравнимо с тем, что он получил, но ведь это — он сам, как он может отказаться от себя же? Остаться пустой оболочкой, без души, без мыслей, просто ради того, чтобы дышать? Разве это оправдывает средства? Разве жизнь без сознания может быть нужной? Не для Разпутина. Делая шаг вперёд, он решил не бежать прочь, не бежать от всего этого. Медленно, он растворился в своём покалеченном сознании, ведь, в конце концов, Мигрень — всё, что у него было, и всё, что у него останется.